В твой Новогодний Вечер

На меня смотрят твои Волки на Святой Березнице...

В этих седых снегах мы промокнем безвольно...

А шёпот нам песню споёт незримо...

И вот подкралась она – сука-зима-разлучница Огня...

Ты очень хотел пустоты и крался к моим южным полюсам. Но ошибся. Твоя красота исчезла.

Напрасно... И город твой разбился. А сани несёт устало багряным концом печали...

Я знаю, ты не придёшь – обиды мои не сотрёшь. Алым румянцем моих синих губ уже не коснёшься...

Руины лежат у твоих ног, мой Город твоим не пройдёт – и вьюга тебя не поймёт...

Ты любишь совсем другим концом, а радуг моих тебе не станет. И роз моих голубых завянут...

Мы с тобою всего лишь частицы — разрозненные фрагменты истерзанных душ и разбитых сердец — потерянные и одинокие.

Мы как Две души, что соприкасаются, но не сливаются. Пальцы, что соединяются, но не переплетаются. Два сердца, что трепещут, но никогда не поладят.

Одна твоя сторона на редкость красива, она легкомысленная светская дива, которая училась сидеть с прямой спиной и вежливо улыбаться, а не постигала жизненные испытания и невзгоды, поджидавшие тех, кому не посчастливилось родиться в благополучной семье. Воспитанная принцессой, так и не ставшая королевой.

Другая твоя сторона сердита – джентльмен: книги, пропитанные упадническими идеями, званые ужины, где тебе предстояло быть идейным вдохновителем. Ты всё усложняешь, в процессе педантичных размышлений утрачивая красоту жизни.

Твои Две души, спасённые любовью, не могут полюбить друг друга в ответ. Взгляд, пожатие плеч, рывок в другом направлении.

Печальные глаза, тоскующие сердца в тревоге наблюдают за танцем на грани — ни один не желает первым сделать шаг навстречу.

Ты меня не спасёшь. Или ты меня сломишь. Мы переписывали свою историю столько раз, что и не вспомнишь теперь, как по пути потеряли друг друга.

Первую зиму после смерти я встречаю, безнадёжно уставившись в окно. Уткнувшись подбородком в колени, я выгляжу ребёнком, а не мужчиной. Взгляд мой, наполненный слезами, что никогда не прольются, следит за изумительной формы снежинками, беззаботно спадающими на землю.

Ты садишься рядом на подоконник, лёгким неудовольствием отвечая на мои неласковые мысли.
А я тереблю рукав, не обращая внимания на твоё присутствие, но мне быстро надоедает играть. Как всегда.

— Чего тебе, — грублю, не скрывая раздражения.

Уголки твоих губ — постоянно опущенные вниз, что придаёт хмурый вид, который тебе совершенно не идёт — чуть приподнимаются от мрачноватой весёлости. Ты всё ещё не понимаешь, нравится ли тебе новое прибавление в греховном семействе.

Невысказанные слова. Бесконечный черёд моих ночей в пустой кровати, пусть даже со спутником, но его во мне нет… Осознание пронзает так резко, что невозможно вдохнуть, хотя застывшим лёгким совершенно не нужен кислород.

Ты отвечаешь не сразу, не выдаёшь, о чём думаешь. Мои же мысли поглощает злое бешенство и клокочущее разочарование. Мне предназначалась совсем другая жизнь.

— Станет лучше, — произносишь ты обдуманно и спокойно и ждёшь взрывной реакции. Моего горького гнева от несправедливости жизни, нежелания принять поддержку и обессиленных бесслезных рыданий, после которых ты ощущаешь вину, к которой не имеешь отношения.

Но вспышка не приходит. Вместо этого танец совершает неожиданный поворот, и вот ты уже на спине и словно мёртв.

У меня зрачки словно блюдца, но гнева, что обычно сопровождает эти взрывы, почему-то нет. Цвет жжёного сахара, глубокие, бездонные омуты желания пронзают тебя, и дыхание вдруг застревает в горле.

— Каким образом?

Вопрос, на которого у тебя нет ответа, лишь уверенность, что так и будет. Ты либо учишься жить с монстром, либо монстр учиться жить с тобой. Третьего не дано.

Качая головой, твоя тянется к моей руке. Впервые с нашей встречи я не отстраняюсь.

— Просто станет.

Такого ответа совершенно недостаточно, но иного нет. Этот вопрос ты когда-то задавал себе, но даже сейчас, спустя много-много лет после ужаса первого убийства, когда с рук смыта засохшая кровь, у тебя нет ответа, который бы меня утешил.

Но я всё равно киваю — светлые пряди покачиваются, обрамлённые лучами заходящего солнца — а тебе сжимает грудь. Ты почти поздравляешь себя с тем, что добился успехов в общении, но мои мысли сворачивают на проторенную дорожку к крови и смерти, и ты понимаешь, что засиделся.

При жизни я вёл журнал, записывая приёмы, дни рождения, яркие мероприятия, что вели меня к свершению целей. Страхи и надежды проливались словами на белоснежные страницы, покрывая их сплетнями, скандалами и мечтами о нереальном, коим не суждено было сбыться.

После смерти журнал поменялся. В датах отпала необходимость, ведь время больше ничего не значило, но чувства остались прежними. Они же возвращали меня раз за разом к уединению под скрип пера, когда я пытался привнести в жизнь хоть немного смысла.

Восемь месяцев спустя во время грозы журнал порван на части. Вторя моему настрою, вдалеке обрушивается гром. Тысяча мельчайших фрагментов — символичные обрывки моего сердца — разлетаются выцветшими, окровавленными конфетти, накрывая комнату одеялом воспоминаний, что теперь принадлежат не мне. Стихийный прорыв эмоций привлекает в тени свидетеля.

Ты смотришь, но не высказываешься. Озабоченная складка на лбу и поджатые губы говорят лучше любых слов.

И я тебя за это ненавижу. Ненавижу взгляд, полный жалости, которую ты даже не прячешь и не стыдишься подглядывать.

Грохот захлопнутых дверей превратился в обычное явление в нашем доме, и сегодняшний день не исключение.

Первый снегопад зимы приходит с сумерками, и к утру снежная пудра промерзает, застилая извечную тундру.

Вторая моя зима после смерти едва ли лучше первой.

Ты снова застаёшь меня у окна, потерянного и холодного, точно снег за окном.

Заняв привычное место, нерешительно приобнимаешь меня за плечи. В кои-то веки я не сбрасываю чужую руку, не сообщаю, что терпеть не могу твои прикосновения наравне с попытками составить мне компанию.

Заслуга небольшая, но начало положено.

Ты не помнишь, как всё случилось, но точно знаешь, что не желал прекращать.

Хлопок дверью знаменует не злость, но всё равно проходится по нервам. Ты выпрямляешься, намереваясь возмутиться приходу незваного гостя, но не успеваешь и рта раскрыть, как я уже сижу сверху, отчаянно сминая твои застывшие губы своими — дикий голод, что не понаслышке знаком и тебе, огнём расходится по венам.

— Я устал от одиночества.

Прерывистый шёпот около уха, и больше не нужно никаких приглашений.

Ледяные пальцы, сминающие мраморную плоть, приглушённые стоны в унисон, разлетающиеся клочья одежды — всё остальное уходит на задний план.

Плоть к плоти, ручьи свежей, но когда-то пробившей гнилью крови. Стальные захваты вокруг шеи – наши обоюдные стоны на заснеженной глади воды. Рвотные заглоты вокруг оснований глубин и тяжесть шарных светил. Жизнь на забытых простынях сухости. Горячие нежности на коже друг друга, совесть давно мертва, теперь умерла и добродетель.

Я мечтаю ощутить вкус жизни, заполнить пустоту в сердце не горечью воспоминаний и напрасной ложью, а чем-то иным. Но жар меж нами эфемерен и нереален, лишь щемящее напоминание, кто я есть и кем не буду.

Пока всё идёт хорошо, всё идёт хорошо, но как только становится хуже — начинается ад.

Невыносимее всего смотреть, как тот, кого любишь ты, любит другого.

Взгляд, пожатие плеч, рывок друг к другу — предательство в чистом виде.

Иногда ты всё ещё ловишь на себе мои неопределённые взгляды, где кроются старые эмоции, которые ты не считаешь нужным — и больше не в силах — признавать, попутно гадая, в какое болото заведёт нас следующая ступень этих безнадёжных отношений.

Ты заставляешь себя встретиться со мной лицом к лицу, желая поставить точку, желая услышать всё вживую, а не прочесть в мыслях.

— Ты его любишь?

— Конечно.

— А меня?

— Нет, — но в мыслях слышится «Порой».

— Либо одно, либо другое, — ты кривишь рот, принимая то постоянно недовольное выражение, которое я не выношу.

Вопрос на грани слышимости, и бездна неуверенности:

— Почему?

У тебя в голове тысяча причин «почему», но все они ничто не значат в сравнении с моими поцелуями и бледными пальцами, почти до боли вцепившимися в волосы.

Снова и снова мы терпим поражение, каждый раз выныривая на поверхность с новым шрамом в придачу к растущей коллекции.

И всё же непрестанно возвращаемся. Обидные слова и ненавидящие взгляды не так уж много значат в темноте. Уйти было бы слишком просто, а сдаться не желает никто из нас.

И так мы танцуем, присматриваясь к ошибкам, что громоздятся в кучу, скрытые слоями лжи. Сердца, что саднят всё сильнее с течением времени, которое касается, меняет и возрождает всё кроме нас самих.

Закат и рассвет.

Тьма и свет.

Валера и Серёжа.

Мы с тобой пишем собственную трагедию. И так же непреложно, как тьма сменяется рассветом, мы продолжим писать, с каждой главой подходя к черте. Освобождение или гибель — красота в глазах смотрящего.