Моему Художнику – моему палачу

Сегодня я поздравляю с Днём Рождения моё Чудовище, моего Нефритового Бога, моего сладкого маньяка, моего пропащего северного мальчика, с глазами цвета кедрового леса – тебя, Серёжа. Ты разрываешь одеяла судьбы, уходя от погони бесплатным моим угощением.
Валера:

Осень закручивает резко – выдувает следы, будем зимовать.

На улице ветреной стоит одинокий Художник – в глазах полутьма, в сердце огонь, а в нежных пальцах тока биение.

– Создатель, ты меня слышишь?

– Твой уличный Художник ждёт твоего тепла, обернись – он ждёт тебя.

– Я хочу в нём окунуться, проснуться, очнуться – плыть в объятиях чёрной его чумы.

Дитриха создали злым Колдуном, меня добрым мошенником, тебя Искусителем зелёных колодцев страха и жажды.

Ладони мои сжались в кулаки, когда моё обнажённое тело выгнулось на мраморной плите, открывая моё юное горло, мой твёрдый и болящий член с окрашенной кровью каплей смазки на конце. Я дёрнулся в своих путах и услышал жёсткий звон металлических цепей — это вызвало маниакальную улыбку на твоём лице. Когда эта бессмысленная демонстрация осталась без ответа, я повернул голову в сторону тени — мягкий, сладострастный стон сорвался с губ моих, когда я увидел Дитриха Грея, который, лёжа на диване, вращал наконечник элегантно выглядящего атаме. Ты прищурился, когда голубые, как лёд мои глаза признали тебя, и в нетерпении пробежал языком по верхнему ряду зубов, стоило тебе подняться на ноги.

— Только ты будешь жаждать наказания в награду, Валера, — пробормотал Дитрих Грей, подойдя ближе, коварная улыбка омрачила твоё лицо. Ты провёл кончиком кинжала вниз по телу моему, от ключицы до пупа. Твои глаза сузились в интересе, когда вдоль неглубокого пореза выступили капельки крови. Твой собственный член пульсировал в тесных брюках, что ты носил. Дело было не только в крови моей, которая была подобна песни сирены, — Я (Чёрный Ворон Зла первобытного) знал, как возбудить тебя, лучше, чем кто-либо из тех, кого ты, Дитрих Грей встречал. Ты повторил движение кинжалом, на этот раз надавливая на кожу сильнее, и тихо охнул, когда алые струйки хаотично побежали по бледному телу, беззвучно капая на мраморную плиту.

Я издал наполненный страсти стон, когда на моё нежное тело нанесли порез, моя нужда в близости твоей стала невыносимой болью.

— Пожалуйста, — пробормотал я, — Выеби меня, Учитель мой Господен, затрахай меня, мой Мастер тёмного наслаждения. — Я закричал от удовольствия и одарил тебя, моего изумрудовидящего Бога чувственным взглядом, когда тот опустил голову и провёл языком по ране, оставленной на торсе моём.

Ты облизнул губы, наслаждаясь вкусом, прежде чем накрыть губы мои алые в поцелуе. Отстранившись, ты выдохнул на ухо мне: «Ты бы хотел купаться в крови и невинных, и врагов, и христиан, и мусульман, не так ли, Красная Слеза Полнолуния?» Ты прошёлся укусами по точке пульса моего, щипая, дразня соблазнительную плоть.

Я застонал и наклонил голову, предлагая, молча умоляя взять то, что тебе, Дитриху Грею, хотелось. «Я пролью свою кровь за Вас, если это принесёт Вам радость». Я почувствовал, как губы твои проследовали выше, и тихо застонал от небольшого щекотания.

— Я знаю. Вы любите страдать из-за меня и наслаждаетесь этим, — прошептал ты уважительно, прежде чем вновь укусить с той лишь силой, что позволяет немного ощутить вкус. Облизывая рану, ты позволил себе прикрыть глаза и почувствовать, как мой главный орган отвечает тебе дрожью желания. Вызванная этим пульсация в паху на миг одержала верх над сдержанностью твоей, и ты, приникнув к оставленному тобой укусу, неистово раскрыл его и жёстко всосал кожу, оставляя метку. — Вы выстрадаете всё, с чем я вас столкну, но вы не умрёте за меня. Лишь мой милый тёмный брат, Серж, будет достаточно бескорыстен, чтобы сделать это. — Ты усмехнулся, увидев, как на миг исказилось лицо моё при упоминании Сержа, и припал к моим губам.

— Я хотел бы, Мой Повелитель Тьмы и Хаоса, — настоял я. Через мгновение я задохнулся от желанной боли, как только ты грубо проскрёб ногтями вдоль моего тела. Ты ощутил жгучий жар от рубцов и почуял запах крови, наполнивший воздух. Я мрачно усмехнулся, поймав зубами свою нижнюю губу, дабы заглушить себя. В моих уже серых глазах отражалось то, как сильно я желал человека передо мной.

— Не ври, Валерка, — пробормотал ты, положив руку на ноющие царапины, кончики твоих пальцев нежно прошлись по следу приторной жидкости. — Я не сомневаюсь в глубине твоей верности, но когда ты умрёшь, ты сделаешь это для себя. Ты не единственный мученик моих прихотей. — Окровавленным пальцем ты высвободил нижнюю губу мою, чтобы после склониться ко мне и жадно поцеловать. Похотливое рычание перешло в объятия, и ты задержал кончик языка на одном из клыков моих, прежде чем проникнуть глубже. Ты чувствовал растущее желание моё через вкус моей крови, и только тогда ты позволил себе отозваться, высвобождая гордые наномашины в своём теле, чтобы дать мне то, что я просил.

— Нет, ты что-то ещё, — мрачно произнёс ты, бродя сочно-зелёным взглядом по добровольной жертве перед тобой, твоё собственное вожделение подталкивало к новым вершинам безумия. — Здесь нет необходимости ревновать. Ты что-то лучшее, чем Серж. И в некотором смысле что-то намного худшее. — Ты сверкнул клыкастой ухмылкой, впившись в меня прищуренным взглядом. — Ты кормишь моё желание так, как не смог бы кто-либо ещё. Угождаешь моей кровожадности своей не меньшей ненасытностью. — Ты расстегнул штаны и переместился так, чтобы быть между ног моих. Дразня членом вход в тело моё, ты жёстко усмехнулся: «Я до сих пор не знаю, люблю я тебя за это или ненавижу». Подавшись бёдрами вперёд, ты грубо проник в жаждущее тело под собой, а зубы глубоко погрузились в горло моё.

Я резко вскрикнул, но через несколько секунд засмеялся. Низкий смешок перерос в нечто более тёмное и маниакальное. Грубые толчки твои наполняли мою внутреннюю пустоту, а собственные жизненные силы мои питали тело моего господина. Не в силах сопротивляться, я засмеялся громче. Боль была сильной, но я жаждал её, и чем больше ты меня ранил, тем сильнее меня пронзало возбуждение.

С диким рычанием ты кончил, и через несколько секунд оргазм накрыл и меня, оставляя меня наполненным болью, запыхавшимся и удовлетворённым. Я плутовски улыбнулся и расслабился, несмотря на все свои ограничения.

— Лично я надеюсь, что и то, и другое.

Дитрих:

Семь лет я ждал, чтобы убить эту невинность — семь лет невыносимой сдержанности во имя некой снисходительности к худенькому мальчику, которого этот мир никогда не будет оплакивать. Его смерть будет великолепной. Иного я не допущу. Возможно, бордовые лепестки роз, символизирующие цвет украденной добродетели, или, напротив, нетронутый шёлк, которое жадно выпьет след утрачиваемой чистоты — как знать?

Этот ребёнок заслуживает идеального конца.

Он испытывает меня, и я должен заполучить его, его осквернённый труп превратился в ту смертельную красоту, которой я подобающе дьяволу учил его. Он — демон, которого в отличие от других я призвал служить мне, и он знает, что будет им и в будущем. Две тысячи пятьсот пятьдесят дней я скитался по его саду искушения, и всё это время он манит меня к его собственной погибели. Он хочет умереть, хочет, чтобы я насильно забрал остатки человечности из его души — тёмного сосуда — и я слишком уж хочу исполнить желание ребёнка. Он зовёт меня Учителем, улыбающимся псаломщик, управляющий Тёмным Магом лишь соблазнительными искрами за преступным взглядом. Он противен мне.

Мой нежный грех имеет наглость плакать, пока я насилую его, что добавляет эстетики, которой я так отчаянно жажду. Его лживые слёзы — сласть на моём языке, утончённое дополнение ко вкусу криков, что я выбиваю из его соблазнительных губ. Ногти цепких пальцев оставляют тонкие следы на моей спине, выписывая причудливые завитки. Я мог бы раздавить его, вырвать его горло, насытиться его предсмертными вздохами, но он поймал меня в сети. Он слишком совершенен, чтобы действительно уничтожить, но, когда он задыхается в своём первом оргазме, я довольствуюсь убийством мальчика, которым он был, и обнимаю существо, которое создал.

Он лежит, прерывисто дыша, его погибшая добродетель открашивает простыню под ним, и я смеюсь над контрастом между широкими мазками крови и моей спермой на его бледных бёдрах. Моё милое противоречие. Его глаза, наконец, открываются, и я вижу свой приговор. Я возлёг с дьяволом и проснулся в прекрасном аду.

Послесловие:

Безжалостные небеса слушали вопли человека, державшего на руках безжизненное тело брата. Я собрал пролитые тобой слёзы и небеса плакали вместе с тобой, когда адские псы разрывали проданную на перекрёстке душу в клочья. Я клялся в мести Господу и вёл твоих врагов на смерть, и рвал ад на части ради тебя, когда маленький мальчик кричал, пытая невинных на дыбах ада.

Я возложил руку на плечо мужчины, в чьих глазах плескалось море боли – месть стала отчаяньем, отчаянье стало любовью, когда сгоревший, надломленный обломок человека восстал из своей могилы, в поисках искупления душе
которой больше не было... Ты не сгорел – ты не надломлен... кому знать, как не тому чьи крылья подняли тебя из ада

Твоя душа – воздух под моими крыльями, ей нечего искупать.

Мои братья говорили мне: любовь это человеческое, она не для нас. Мои сёстры говорили мне: любовь это земное, мы же – благодать.

Они ошибались?

Это ли я? Я думал ангелы должны быть хранителями, но это тепло его тела заново собираемого тобой, это его руки на тебе, когда ты спасаешь его из ада, это его любовь к семье, к каждому её члену, которых он ищет по всему свету – только чтобы так скоро вновь потерять... это его вера в человечество, в миг когда оно распадается на части. Это девственником ты не умрёшь – что бы ты предпочёл мир или свободу?.. Это конец и пелена наркотиков, женщина в твоём бараке, когда ты стираешь мои воспоминания, это бремя на его сердце, за которым ты наблюдаешь издалека и слёзы вторящие твоим слезам, когда он умоляет и зовёт тебя братом – это то как он говорит Исмаэль, пусть даже его глаза говорят Серж.

Это никогда не меняйся... я бы предпочёл тебя проклятого или нет, это оставаться на расстоянии, когда всё что тебе нужно это он и его объятия, когда чужой смотрит. Это немой вопрос, знает ли он, что собрал тебя по кусочкам так же как когда-то собрал его ты... это обрести рай в чистилище и быть вынужденным его оставить, это его взгляд в зеркале в ванной и личное пространство – какое личное пространство? Это ты не можешь спасти всех, друг мой, потому что я не желал быть спасённым... это его ночные молитвы, когда твои крылья сгорают – ты не мой брат, ты не мой друг – я возвращаюсь домой к тебе – моё сердце, моя душа...


Любовь – это здравствуй, Серж, и пирог... любовь – это пришелец и ложь... Любовь – это крылья и твои зелёные глаза