За спиной твоей мёртвая дорога, там туманы и дожди. Пятая часть

Оксана:

Я протестую, когда чувствую твои руки на себе. Пытающиеся успокоить, но вместо этого обжигающие.

Несмотря на свои усилия, я оказываюсь в твоих объятиях, рыдая. Я не плакала ни у кого на плече с тех пор.

Тебе нужно уйти, я не хочу, чтобы ты видел меня такой.

— Пожалуйста, — умоляешь ты, но я не понимаю о чём.

И мне всё равно. Я устала. Я горю. Дыра в моей груди становится больше, оголяя мысли и боль, что я так долго сдерживала.

— Неужели меня было недостаточно? — спрашиваю я, и ты прижимаешь меня крепче.

— Я был единственным, кого было недостаточно, — говоришь ты.

Я плачу в твоих объятиях, пока не истощаюсь и не слабею. Ты поднимаешь меня и несёшь на диван. Я слишком слаба, чтобы протестовать. Мы сидим, я на твоих коленях, обнимаю тебя. Это опасное место, чтобы в нем находиться.

Ты наклоняешься, чтобы поднять что-то, и у тебя перехватывает дыхание. Я вижу твои влажные глаза и знаю, что ты смотришь не неё.

Не умирай, ещё хоть капельку мучений
Пролей в бокал, ещё немного потерпи.
Секунда жизни без тоски и развлечений
Так растянулась... Бесконечность - раз, два, три.
Не спи всю ночь, и я готов служить покорно,
Давать воды и выливать отраву-кровь.
На сколько может этот миг звучать минорно,
Пускай звучит. Затем, пусть повторится вновь.
Не уходи, я придержу твой призрак в теле,
Ещё мгновение побудь среди живых.
Какой ты яд принять готова или зелье,
Какой рассказ услышать хочешь или стих?
Я всё исполню, разверну глубины Ада,
Вернусь обратно, только нет, не умирай!
Там, за окном, стрекочут чёрные цикады,
Зовут отправиться за ними в дальний край...
В окне рассвет, и серебрится нежно кожа,
Как тонкий иней пред зимой у ручейка.
Я на коленях, усыпаю смерти ложе
Слезами алого увядшего цветка.
И ты не спишь, ты где-то, в лодке у Харона,
В карманах ищешь расплатиться медяки.
На сколько может утра свет быть похоронным,
Пусть будет ярче, даже горю вопреки.

Валера:

Я медленно подношу фотографию сонограммы, и это она. Наша дочь.

Слёзы жгут мои глаза, когда я смотрю на лицо ребёнка, которого мы создали.

Дочь, которую я потерял, не узнав о её существовании, и в этом никто не виноват кроме меня.

На трёхмерном изображении я вижу мелочи, которые делают её нашей.

Другие клочки бумаги под фотографией заставляют сдавленные рыдание вырваться из моей груди.

Фотография с тобой в больничной палате, держащей её. Она такая крошечная и завёрнутая в розовое одеяло. Я вижу слёзы в твоих глазах, её маленькая ручка в твоих.

Свидетельства о рождении и смерти. Три фунта, пятнадцать дюймов (примеч.: примерно 1 килограмм и 360 грамм, 38,1 сантиметр); Елизавета Валерьевна Русик.

Я поворачиваю твою руку, на внутренней стороне твоего левого запястья спрятаны буквы: Е.В.Р

«Е.В.Р.» — инициалы, совпадающие с моими. Я видел их однажды ранее, но предположил, что это обо мне. Теперь я вижу, что это всегда о ней.

Я сильнее притягиваю тебя к себе, когда слёзы текут по моим щекам. Моя единственная любимая и моя малышка.

Я облажался, я всё испортил, и ты теперь никогда не простишь меня, не так ли?

Я смотрю на тебя сверху вниз, ты истощена и плачешь в моих объятиях.

Ты настолько разбита, разве не видишь этого? Груз на твоих плечах — это ненормально.

Тебя необходимо собрать воедино.

Ты позволишь мне всё исправить?

Уснувшие в больничных койках боли, вы вспомните катетеры и трубки.
Обрезанные ногти были хрупки, ломались, но царапали до крови.
Прости мне беспокойные рассветы, я плохо сплю, когда сжимают стены.
Я плохо сплю в сиянии сирены, меня везущей в мир с другого света.

Лежащие в подушках мягких косы, вы вспомните металла косновенья
И лязг железа – нот высоких пенье, повисшее над остовом занозой.
Прости мне неподвижные упрёки, стекающие по шершавой коже,
Стекающие на алтарь, на ложе к Весне, которой вечно одиноко.

Циклична боль. Я солнце снова слышу, бегущее лучами по подушкам,
Оно давно мою спалило душу и выжгло для утаек чёрных нишу,
И прячется ночами, и пылает. Ах, что б тебя! Молю о скорой ночи,
Чтоб вырвать из груди углей сто точек, вспоров грудину заострённым краем

Отколотого взгляда из-под чащи ресниц твоих, в которых больше веры,
Чем нежели в глазах глубинно-серых. Я чувствую себя совсем пропащим.
Циклична боль. Идёт, идёт по кругу. То меньше поворот, но больше крутит,
Сжимаясь в сны тернистые под грудью, впиваясь в замороженную руку.

Прости мне крик, открытым переломом он вышел-обнажился, через тело,
Его обломок белый смотрит смело на лунный блик, растёкшийся бутоном
По пыльным потолкам палат закрытых. О, если бы мои открылись веки,
Впитались в них все ночи, словно реки, как Нил, что пал под поступи Исиды.

Кишащие внутри утробы черви, вы вспомните однажды эту память,
Которая всегда желала ранить, не сжалившись над напряженьем нервов.
Простишь ли плач раскатистый и зычный? Поёт тебе мой ветер неспокойный,
И я не сплю в твоих ресницах хвойных, где вижу, сокрушаясь, - Боль циклична.


Я хочу продолжать держать тебя, не хочу тебя отпускать. Прошло так много времени с тех пор, как ты была в моих объятиях.

Хотел бы я вернуться и всё исправить. Может, мы бы играли сейчас с нашей маленькой девочкой.

Подняв, я отношу тебя в главную спальню и опускаю на кровать, поцеловав в лоб.

Взяв свой телефон, я возвращаюсь в гостиную и звоню единственному человеку, который, думаю, может помочь.

— Нин, это Валера. Ты занята? — спрашиваю я, мои глаза оглядывают стол и знаки страданий, которые лежат сверху.

— В чём дело, Валера?

— Помнишь, я рассказывал тебе об Ксане? Моей девушке в колледже?

— Да, та, который ты, блядь, изменял? — спрашивает она, закручивая нож в моём сердце.

Я вижу ещё одну фотографию, выглядывающую из стопки; наша маленькая девочка в гробу, ты целуешь её в лоб.

— Я встретил её, но ей нужна помощь. Я не знаю, что делать! — восклицаю я, моя рука тянет волосы, пока слёзы катятся по лицу. — Она настолько сломлена. Я с-сломал её. Мне нужно помочь ей, пожалуйста… пожалуйста, помоги мне.



Врачебный почерк незнакомых мне дорог
Я изучила поперёк и вдоль глазами,
И ноги всё вели меня куда-то сами,
Спеша сойти с порога на иной порог.

Как хиромант, гадала улицам судьбу
И засыпала в нитях метрополитена,
Смотрела, как выходит ночью жизнь на сцену,
А по утрам - крадётся в душную толпу.

Хотела тайну разгадать по облакам,
Порой часами занимая подоконник.
Так удивительны, Москва, твои ладони,
Как будто чуждые протянутым рукам!..

Твой гороскоп на завтра: ветер в рукавах
И по-весеннему открыточное небо.
Как хиромант, в прожилках я искала слепо
К судьбе подход, для убеждения слова.

Врачебный почерк в узел связанных дорог
Я разгадать так до конца и не сумела,
Не находя узорным линиям предела
И не решаясь на сакральный диалог.

Оксана:

Я просыпаюсь, и ты здесь, в моей кровати со мной. Моё раздражение возрастает, и слёзы жгут глаза, некоторые стекают по моим щекам.

— У меня больше ничего нет, чтобы дать тебе, — устало говорю я, и твои глаза выглядят грустными.

— Я не хочу брать, Ксана, я хочу давать. Ты позволишь мне давать? — спрашиваешь ты, и я ничего не говорю, потому что мне нечего сказать.

Мы лежим, глядя друг на друга. Я не знаю, почему ты всё ещё здесь, почему я тебя не выгнала. Думаю, сегодня у меня просто нет сил.

Я скучаю по ней. Я хочу её.

Звенит мой дверной звонок, и ты открываешь дверь. Я хочу кричать, попросить тебя не открывать мою грёбаную дверь, но не делаю этого.

Я бесстрастно смотрю на тебя, когда ты возвращаешься с незнакомкой. Великолепная блондинка — ни больше, ни меньше.

— Ксана, — говоришь ты, называя меня этим именем впервые за несколько месяцев. — Это доктор Карлова. Она здесь, чтобы поговорить с тобой.

Я показываю средний палец, смотря на тебя. Как ты посмел.



Скаредный сумеречный свет прикрыл ладонью
Гирлянду звёзд и закурил, дымя, туман.
За паутиной чёрных крон,- вуалью-бронью,-
Он скрыть пытался ото всех на сердце шрам.

На мракобесие огней безумных улиц
Не мог смотреть без отвращения и слёз.
Машинный гул и свист впивались, будто пули,
В его сознание,- истерзанный утёс...

И ни закаты, ни рассветные палитры
Не насыщались первозданной красотой.
Вечерний свет читал последнюю молитву
О том, чтоб спасся этот Мир Земли седой...

Усталый сумеречный свет ушёл из окон,
Гонимый миллионом ват зажжённых ламп.
Тускнеют звёзды, и Луны печальной око -
Всего лишь камень, а не ценный бриллиант.

— Как ты, Ксана? — спрашивает блондинка, и я хочу выцарапать ей глаза.

— Оксана, — удаётся сказать мне с таким ядом, какой только могу собрать.

— Оксана, — говорит она, даже не дрогнув.

Она хороша.

— Ты трахаешь её?

— Чт-что? — растерянно спрашиваешь ты.

Ты садишься на кровать рядом со мной и пытаешься прикоснуться ко мне. Я отстраняюсь. Я должна защитить себя от тебя.

— Оксана, я хочу помочь тебе, ты не в порядке.

— Да пошёл ты.

— Оксана, пожалуйста, — умоляешь ты.

— Почему ты не оставишь меня в покое? — кричу я на тебя, моя сила разрастается вместе с гневом. — Я ненавижу тебя! Ты всё разрушил! Я ненавижу тебя.

Мои кулаки ударяются о твою грудь, и ты принимаешь это. Ты безропотно принимаешь всю мою ярость, мою боль.

Почему ты всё ещё здесь?



Что говорить, - везде туман.
Слова излишни.
Весь город мёртв,
А я в капкан
Попал, меня никто не ищет.
Не видно улиц из окна,
Блуждать опасно.
Весь город спит,
Испит до дна,
Испит напрасно...
В прогорклой тьме ищу обман.
Скрип половицы
Пугает вдруг.
Рукой - в карман,
Чем б защититься?
Мой самый первый детский страх
Стучит по крыше.
Я успокаиваюсь вновь,
Табачный прах
В груди свою находит нишу.
Что говорить, - кругом туман,
А я не верил,-
Был город нем,
Пока к рукам
Его не приручили звери...

Мы перемещаемся в мою гостиную, и я иду к двери, чтобы выгнать вас, но ты хватаешь меня за руку, утягивая к дивану.

Ты снова сжигаешь меня, и я ненавижу это. Я ненавижу ожог и то, что это значит.

Она заставляет меня говорить.

Я ненавижу её.

Она заставляет меня рассказать ей вещи, которые знает только моя подруга… моя старая подруга… Аня знает, где она похоронена.

Теперь ты тоже знаешь.

Как она делает это?

Я ненавижу тебя за то, что ты привёл её сюда, в мой дом, в моё убежище.

Она не сдаётся из-за моего поведения… она хороша.

— Оксана, какой сегодня день? — спрашивает она.

Это простой вопрос для большинства, но ответ — ад для меня.

— Мой Армагеддон. День, когда весь мой мир исчез. Когда всё стало чёрным.

И я снова бью тебя, набрасываюсь, умоляя ударить меня в ответ, чтобы я могла чувствовать хоть что-то ещё, кроме боли от утраты.

Тебя, её, моей мечты… Я потеряла всё, и теперь я — темнота.



Раствориться в дожде, напитавшись грозой, да и только,-
Всё что мог пожелать. Просыпаюсь, иду до моста.
Перед сном тёплый душ, молоко или чай с кислой долькой.
Засыпаю. Кровать, как всегда, безысходно пуста.

Просыпаюсь. Иду до моста. Снова дождь. В непогоду
Даже легче дышать, а заплачешь – не выдашь секрет.
Под мостом проплывают огни, ход часов, пароходы.
Отражает вода искажённый штрихами портрет.

Засыпаю. Во сне – тот же дождь, те же серые капли,
Но приходит Она, и не страшно стоять и молчать,
Порываясь приблизить финал в этом глупом спектакле,
От скопившейся боли внезапно, надрывно вскричать.

Но приходит Она,- лишь во сне,- утыкается нежно
Мне в плечо и я чувствую запах медовых волос.
Будто вколото в вену, крадётся лениво, неспешно
Это время, похожее больше на лёгкий наркоз.

Просыпаюсь. Сегодня лучи, на мосту смех ребёнка,
Высох дождь, и желанью не сбыться до новой грозы.
Время быстро мелькает, покадрово, как киноплёнка.
Возвращаюсь назад, прочь от яркой до зла, бирюзы.

Каждый день по утрам снова жду у окна непогоды,
Чтобы выйти к реке, чтобы легче и глубже дышать.
Засыпаю. И вновь объявляется,- Ангел Восхода,-
Та, которая верит, что в теле томится душа…

Ты уходишь, она уходит, но не без назначенной встречи с ней.

Я вхожу в душ в одежде, пытаясь смыть всё это в канализацию.

Я плачу ещё сильнее, потому что ты швырнул мне всё это в лицо. Сломленная, тёмная.

И я не хочу, чтобы мне помогали вернуться к жизни, но ты хочешь этого. Поскольку у меня есть сила, мощь.

Я стою, пока вода не остывает, сбрасываю свою мокрую одежду, прежде чем выйти.

Я смотрю в зеркало, глядя на женщину перед собой.

Я ненавижу её.

Она жалкая и слабая, зачем её возвращать? Я больше не она. Не хочу быть.

Так менее болезненно в темноте.

Двадцать один шаг…
Я безмолвно считаю. Ни шагу назад!
Двадцать один вдох,
И не выдохнуть пепел со стенок в груди.
Я раздаю мрак
Всем, кто мрака захочет. Вот так, наугад
Стебли прекрасных цветов
Обрезаю ногтями. Их цвет не спасти…

Двадцать один бой
Заржавевших часов направляет вперёд
В серый хромой град,
Окружённый дождём, засиявший от фар.
Если ты рядом со мной,
Захвати свои крылья. И будет полёт
Выше больничных палат,
А затем – разобьёмся мы о тротуар.

Двадцать один смех…
Я всё помню: улыбки надломленных губ,
Двадцать один жест,
Каждый первый желает признанием стать.
Двадцать один грех
Ждёт в аду; не последний, но проклятый круг.
На километры окрест –
Только сажа седая здесь может летать…

Двадцать один плач
Вырывался за жизнь из невидящих глаз.
Слёзы сжимая в кулак,
Мы прошли слишком долго и сбились с пути…
Каждый из нас, как палач
Ни о чём не жалел, не прощался ни раз.
Я раздаю мрак
Тем, кто света не может под сердцем найти.