Ты прячешься всё время в темноту. Двадцать шестая часть

5 апреля
​
От Коула Дэну
​
Я трус и дурак. Даже не знаю, что хуже.
​
***
​
После дня рождения та тяжёлая меланхолия, что одолевала его две недели перед поездкой, пошла на спад. И всё же он был не вполне счастлив. По крайней мере не всё время. Для меня же, напротив, настал счастливейший в моей жизни период. Я любил его. Любил со всем, что в нём было. Рядом с ним я ежеминутно переживал восторг. Он был ярким и взбалмошным, красивым и упрямым, и я не уставал поражаться, насколько полной стала моя жизнь, когда в ней появился он.
​
И ещё больше я был счастлив от того, что он, кажется, смирился с тем, что наши отношения изменились. Он перестал пытаться возвести между нами стены.
​
Он чаще разрешал притрагиваться к себе. Разрешал целовать себя. Чаще смеялся. Почти всегда он казался таким же счастливым, каким ощущал себя я. Но бывали моменты, когда смеющийся свет в его глазах внезапно тускнел – словно тучи набегали на солнце.
​
– Что-то не так? – однажды спросил его я, когда это случилось. Мы лежали в постели. Наше дыхание ещё не успокоилось после любви, и когда я взглянул на него с мыслью о том, что люблю его больше, чем возможно описать словами, в его глаза снова пробралась грусть.
​
Я видел, что отвечать ему не хотелось, и уже приготовился, что сейчас он вообще откажется признавать, что с ним что-то не так.
​Но в конце концов он сказал:
​
– Скоро мне будет нужно уехать.
​
– Хорошо. – Я притянул его к себе и поцеловал. Конечно мне не хотелось, чтобы он уезжал, но такова была его натура. Долго сидеть на одном месте он не мог. – Обещаю ни чуточки не скучать, – добавил я. Он вздохнул, но ничего на это не ответил.
​
Спустя несколько дней позвонил мой отец и пригласил нас с Коулом на ужин. Я до сих пор побаивался снова сводить их за одним столом, однако отец проявил настойчивость.
​
– Джон, сколько можно делить свою жизнь на две части и держать нас порознь? Если ты настроен насчёт него серьёзно, в чём я уверен, то нам с пирожком лучше бы начать привыкать друг к другу.
​
– Хорошо, – сдался я, потому что отец, как всегда, был прав. – В субботу?
​
– Отлично.
​
– Но не в ресторане. Он захочет готовить сам.
​
– Ещё лучше.
​
– И… пап?
​
– Да?
​
– Не называй его пирожком.
​
Когда я сказал Коулу о предложении отца, его взгляд омрачился, но всего на секунду. Тучи разошлись так же быстро, как появились, и он улыбнулся.
​
– Если ты этого хочешь, солнце.
​
В субботу днем мы отправились закупать всё, что было нужно для ужина.
​
– Я так нервничаю, – признался я, когда мы вышли из машины и зашагали к магазину. – В прошлый раз всё прошло не очень хорошо.
​
– Сегодня всё будет иначе, – заверил меня он.
​
– Откуда ты знаешь?
​
– Потому что теперь ты доверяешь мне, – сказал он так, словно в этом и заключалась вся разница. Разве раньше я не доверял ему? Я не вполне понял, о чём он, но настолько привык к этому чувству с ним рядом, что решил не допытываться.
​
– Что ты приготовишь? – спросил я его, когда мы зашли в магазин. – Можно снова сделать чоппино. В прошлый раз отцу так понравилось, что он в буквальном смысле вылизал тарелку, когда ты ушёл. – Тут я, конечно, вспомнил причину, по которой Коул ушёл так рано тем вечером, и нашу ужасную ссору на следующий день. – Прости, – сказал я. – Я был таким…
​
– Ты давным-давно прощён, солнце, – прервал меня он. – Но мне нравится это внезапное раскаяние. И нет, я сделаю не чоппино.
​
– А что?
​
– Это будет сюрприз, – сказал он тоном, который сообщал, что ничего больше мне из него не вытянуть, даже если я стану умолять на коленях. – Купим хлеб здесь или в лавке дальше по улице?
​
– Давай здесь. И ещё нужно купить пирог или что-нибудь на десерт, – сказал я. – Он любит сладкое.
​
– Можно подать на десерт клубнику. – Коул взял один из маленьких пластиковых контейнеров с ягодами. – Смотри, какая спелая. А как пахнет…
​
Он поднёс контейнер к моему лицу. Клубника так стойко ассоциировалась в моём сознании с ним, что, стоило мне вдохнуть её аромат, как я немедленно вспомнил, каково это было – ощущать под собой его стройное тело, быть внутри него, зарывшись носом в его волосы цвета корицы.
​
И внезапно у меня в брюках стало тесно.
​
Что за чёрт? Прямо посреди магазина? Я отвернулся к полкам с продуктами, чтобы скрыть свой конфуз от тех, кто мог смотреть в мою сторону. Закрыл глаза и попытался подумать о бейсболе. О стрижке лужаек. О чём угодно, лишь бы вытеснить мысли о том, как он пах, какие звуки он издавал, когда…
​
– Господи Боже, солнце, – сказал он, прерывая полёт моих чересчур эротических мыслей. – У тебя что, есть какой-то странный фруктовый фетиш, о котором я ничего не знаю?
​
Я покосился на него. Он смотрел на меня, и в глазах у него – ну конечно! – плескался смех.
​
– Да. Это ты, – прошептал я смущённо.
​
– Я?
​
– Твои волосы. – Он по-прежнему выглядел несколько озадаченно, и мне пришлось объяснить: – Она пахнет, как твои волосы!
​
Я увидел в его глазах понимание. А ещё то, насколько ему стало приятно.
​
– Клубника, – сказал он. – Хм. Любопытно. Что-нибудь ещё?
​
Чувствуя, как у меня начинают пылать щёки, я вновь подумал о его волосах – только теперь об их цвете, а не о запахе. И о его коже.
​
– Корица, – вполголоса признался я. – И карамель.
​
Тут он окончательно развеселился.
​
– Не хватает только взбитых сливок.
​
И… моё воображение получило новый толчок.
​
Что совершенно ничем не облегчило стянувшую мой пах напряжённость.
​
– Ты не помогаешь, – прошипел я, а он усмехнулся.
​
– И не пытался, солнце. – Он шагнул ко мне и шепнул, приподнявшись на цыпочках: – Какая жалость, что ты застрял здесь. Если успеем вернуться домой вовремя, то я, возможно, разрешу тебе полакомиться десертом до ужина.
​
– По-прежнему не помогаешь.
​
– Наверное, сейчас не лучший момент признаваться, как часто в последнее время я размышляю о твоих галстуках, да?
​
– О Боже, – простонал я. Он рассмеялся, и я отпихнул его, отчего его смех стал ещё громче. Я отобрал у него корзинку, думая о том, что если разместить её перед собой стратегически правильно, она поможет скрыть выпирающий перед моих штанов. – Давай-ка ускоримся, а?
​
– Как пожелаешь, солнце, – забавляясь, ответил он. Развернулся и направился вглубь магазина, а я пошёл за ним следом, надеясь блужданием между полок отвлечься от мыслей о сексе. Лишь бы нам не встретились по пути стойки с клубникой. Или корица. Или карамель. Или взбитые сливки.

​Да, это точно могло сработать.
​
…Если бы он не шёл впереди меня, демонстрируя бабочку сзади на шее и изгиб поясницы, переходящий в округлости ягодиц. Я сводил себя с ума, а он всё это время надо мной потешался.
​
Наконец, мы купили всё, что по его мнению было необходимо, плюс клубнику – за ней нам пришлось вернуться в овощной отдел, что усугубило мои страдания – и понесли пакеты к машине, оставленной на парковке.
​
– Ты вёл себя очень жестоко, – упрекнул его я, пока мы размещали покупки на заднем сиденье, а он только расхохотался. Мы сели в машину, но, прежде чем я успел завести её, он отобрал у меня ключи. – Что ты делаешь? – спросил я.
​
Его губы приблизились к моему лицу. Изящная рука легла на пуговицы джинсов.
​
– Прошу прощения за свою жестокость, – прошептал он, и я ощутил, как моё ухо обводит его язык.
​
Я проходил возбуждённым почти всё время, что мы провели в магазине, и одного этого прикосновения хватило, чтобы моя эрекция поднялась окончательно. Но чёрт, мы ведь были на парковке. Прямо около магазина.
​
– Не здесь же, – хриплым шёпотом пробормотал я, и моё ухо овеял его мягкий смех. Он уже расстегнул мои брюки, а его ладонь пробралась внутрь и ласкала меня, что после пытки в магазине было невероятно приятно. У меня перехватило дыхание. Но меня по-прежнему беспокоило то, что нас могут увидеть. Сдвинув край плавок вниз, он выпустил на волю мою эрекцию, и его мягкие пальцы прошлись по всей её длине до самого верха, где проступили скользкие капли.
​
– Прелесть, – промолвил он тихо, – ты всё время такой зажатый. Позволь себе хотя бы раз расслабиться. – И, не успел я ответить, как он наклонился к моим коленям и глубоко втянул меня в свой тёплый рот.
​
Весь мир закружился. Разрываясь между наслаждением и страхом быть пойманным, я обвёл взглядом парковку. Поблизости никого не было, а люди, которых вдалеке видел я сам, в нашу сторону не смотрели. Но что, если из магазина выйдут те, кто припарковался около нас? Едва я задал себе этот вопрос, как Коул сотворил языком нечто такое, что мне стало на всех и вся наплевать. Я больше не мог и помыслить о том, чтобы остановить его.
​
Я вцепился в руль так, что побелели костяшки. Закрыл глаза и представил себе аромат клубники. И взбитые сливки на его смуглой коже. И ощущение его хрупкого тела под собой. Я перестал бороться с желанием и отдался ему целиком и полностью, упиваясь тем удовольствием, которое он мне дарил.
​
– Иисусе, – простонал я, и он ускорил темп, двигаясь вверх-вниз по моему стволу.
​
Судя по его стонам, он был возбуждён не меньше меня, что придавало происходящему ещё большую интенсивность. Ничто не заводило меня так, как эти тихие звуки. Мне хотелось как-то дотянуться и до него, но гибкостью, которая требовалась для этого в тесном пространстве салона, я к сожалению не обладал. Одной рукой он обнимал мою талию, до боли впиваясь пальцами в мышцы. Второй удерживал на месте моё бельё. Я заменил его руку своей, чтобы его пальцам нашлось лучшее применение, и он немедленно расстегнул свои брюки и просунул туда ладонь. Он не ласкал себя, просто тёрся о свою руку, пока занимался мной, и его стоны становились всё громче.
​
Я уже был на грани, и хотя в глубине души из-за страха быть пойманным хотел, чтобы всё завершилось быстрее, куда больше мне хотелось бесконечно долго ощущать на своей плоти тепло его влажного рта. Мне хотелось бесконечно долго слушать сквозь своё собственное ускоряющееся дыхание его частые стоны. Но бесконечно сдерживаться я, конечно, не мог. Почувствовав приближение кульминации, я крепче уцепился свободной рукой за руль, чтобы устоять перед соблазном толкнуть его голову до упора вниз. Его мягкие губы вновь обхватили мою головку… и всё. Я бурно излился ему в рот, чувствуя, как в спину впиваются его пальцы, и зная по гортанным звукам, окружившим мой член, что он кончил вместе со мной.
​
Тяжело дыша, я открыл глаза. Мимо моей машины, подозрительно глядя на меня, шла какая-то женщина – дама лет шестидесяти в муу-муу (просторное платье-балахон – прим. авт.), шлёпках и с бигуди в волосах. Чтобы Коул не выпрямился прямо в этот момент, я придавил его затылок ладонью, а второй рукой помахал женщине, улыбаясь при этом, как идиот. Она залилась краской и, быстро отвернувшись, поспешила к своей машине в соседнем ряду.
​
И внезапно на меня напал неожиданный приступ смеха. Мне было неописуемо хорошо. Не только из-за минета – хотя частично и из-за него тоже, – но прежде всего из-за переполнявшего меня ощущения свободы. Свободы быть с ним, доверять ему и смеяться с ним вместе, причём ощущения от последнего были почти такими же яркими, как от секса. Он оказался прав. Мне и впрямь было необходимо научиться время от времени расслабляться.
​
Я отпустил его голову, и он сел. И шепнул мне на ухо:
​
– Лучше?
​
– О Боже, – выдохнул я, наконец-таки отсмеявшись. – О да!
​
– Тебе стоит расслабляться почаще, – поддразнил меня он.
​
– Знаешь, ты, наверное, прав.
​
Ещё раз поцеловав меня в щёку, он отодвинулся и стал копаться в отделении бардачка.
​
– Надеюсь, где-то тут у тебя есть салфетки. Иначе к тому времени, как мы доберёмся до дома, я прилипну к штанам. Причём так, что их нельзя будет снять.
​
– Это было бы весьма прискорбно, – улыбаясь, сказал ему я.
​
Он тоже улыбнулся и подмигнул мне.
​
– Рад, что ты так считаешь, солнце.
​
***
​
Отец прибыл раньше, чем мы договаривались. Я даже не успел накрыть на стол.
​
– Ужин ещё не готов, – сказал ему Коул, когда они сели за стол, – но Джонни может налить нам немного вина, да, солнце?
​
Отец слегка занервничал – очевидно, из-за того, что Коул столь явно отправил меня из комнаты, чтобы они остались наедине.
​Тем не менее я выполнил его просьбу. Ушёл на кухню, откупорил вино и с тремя бокалами вернулся обратно.
​
– …так что в следующем году мне придётся взять отпуск, – говорил мой отец, когда я появился из кухни.
​
– Пап, ты серьёзно? – удивился я. – Ты же никогда не берёшь отпуск.
​
– Потому-то мой лимит ОНВ (оплачиваемое нерабочее время – прим. авт.) оказался превышен. Мне сказали, что я обязан хоть сколько-нибудь, но отдохнуть.
​
– Чем планируешь заняться?
​
Он пожал плечами.
​
– Пока не придумал. Хотелось бы куда-нибудь съездить, но это так дорого, и я не знаю, куда…
​
– Ох, милый, – встрял Коул. Я пнул его под столом за то, что он назвал отца «милым», а он сузил на меня глаза, но не остановился. – Тебе всего лишь нужно познакомиться с правильными людьми, и теперь… – он шутливо похлопал ресницами – …теперь ты с ними знаком! Не знаю, говорил Джонни или нет, но у меня есть дома по всему свету. Можешь воспользоваться любым. Куда бы тебе хотелось поехать?
​
– Ну, – натянуто проговорил отец, – даже не знаю…
​
– Может, в Париж?
​
– В Париж?
​
– Ну да, милый. Кто не любит Париж? – Подсунув под себя одну босую ступню, он подался вперёд, словно собирался поведать отцу какой-то секрет. – Я всегда провожу в Париже половину лета и, естественно, Рождество. У меня там совершенно очаровательная квартира. Серьёзно, там комфортнее, чем в любом отеле, плюс она бесплатная, что ещё лучше, да? Только назови мне даты и…
​
– Коул, – сказал я, но он не обратил на меня внимания.
​
– …я позвоню Алену и сообщу, что ты приезжаешь. Квартира маленькая, однако если не устраивать там суаре, подойдёт тебе на все сто. Ещё. Мадам из соседней квартиры держит бишона фризе (декоративная порода собак – прим. авт.), который оглушительно тявкает, когда идёшь мимо её двери, но ты не пугайся. Ни его, ни журналов в ванной. Просто затолкай их под раковину…
​
– Коул, – снова попытался вмешаться я и снова безрезультатно.
​
– …но ни в коем случае не открывай, иначе тебя ожидает шок. Кухня там, разумеется, полностью укомплектована – можно не ходить в рестораны, что, несомненно, сэкономит тебе тьму-тьмущую денег. Я дам тебе телефон Алена, чтобы ты смог позвонить ему и заказать всё, что нужно. Он обо всём позаботится… Хотя, стоп! Ты говоришь по-французски?

​Отец – хоть и выглядел так, словно с трудом успевал усваивать этот монолог – ответил:
​
– Нет.
​
– Тогда лучше не звони Алену, дорогой, потому что его английский чудовищен. Как по мне, это сплошное притворство, поскольку он недолюбливает американцев. Ему только дай – и весь холодильник окажется заполнен консервами. В общем, скажешь мне, что из еды ты любишь, а я прослежу, чтобы он…
​
– Коул!
​
На сей раз я наконец-то дождался ответа.
​
– Господи Боже, Джонни! – Он резко развернулся ко мне. – Ну что за пожар?
​
Завладев его вниманием, я понял, что в сущности не знаю, что и сказать.
​
– Тебе нельзя соблазнять моего отца своей квартирой в Париже.
​
– И почему же?
​
Отец фыркнул, пытаясь сдержать смех, и в конце концов замаскировал его кашлем.
​
– Потому что, – я запнулся, – это неприлично.
​
Коул притворился удивлённым – я изучил его достаточно хорошо, чтобы знать, когда он фальшивит – и с ангельски-невинным выражением на лице повернулся обратно к отцу.
​
– Увы, дорогой, Париж отпадает. Прости. Джонни, по-видимому, считает, что с моей стороны было бы жутко претенциозно даже заикнуться об этом. Скажи, как ты относишься к Хэмптонсу? У меня и там имеется дом. Скоро лето, а летом там даже лучше, чем в Париже. Там есть бассейн – его вот-вот наполнят, – прелестная лужайка, много цветов. А мой садовник…
​
– Коул! – снова воскликнул я. Он никак не отреагировал, только, не прекращая говорить, поймал меня своими тонкими пальцами за запястье и сжал его, бросив на меня уголком глаза стремительный взгляд. Я понял, что таким образом меня просят, чёрт побери, заткнуться.
​
– ...ты, впрочем, вряд ли сочтёшь его столь же занимательным, каким нахожу его я, однако в соседнем доме живёт одна миловидная вдовушка. Кажется, её зовут Марта, но лучше перепроверь. Она боится меня до чёртиков – что дико смешно. Иногда так и подмывает нарядиться драг-квин, чтобы посмотреть, как она с воплем уносится в дом. Ты же, напротив, наверняка ей понравишься. Готовит она, если верить Маргарет, так себе, зато умеет печь сказочные лимонные пироги с безе. – Отец нерешительно заулыбался. Ошеломление начало потихоньку отпускать его, но было заметно, что он по-прежнему не понимает, насколько серьёзно стоит воспринимать Коула. – Ты играешь в гольф?
​
– Да нет.
​
– Слава Богу. А то я понятия не имею, где там ближайшее поле. Рыбачишь?
​
– А что? – спросил отец, уже в открытую улыбаясь. – А ты?
​
– Боже упаси, – сказал Коул. – Дорогой, взгляни на меня. Разве я кажусь тебе похожим на рыбака? Только представь, как я насаживаю на крючок наживку. – Он картинно содрогнулся и…
​
И мой отец расхохотался. Уже безо всякой нервозности, а громким, искренним смехом от всей души. Я оглянулся на Коула, волнуясь, как бы он не обиделся, но Коул тоже смеялся.
​
И тут я понял, каким я был идиотом.
​
Во время первого нашего ужина я переживал, что отец поднимет Коула на смех, а тот обидится, или что Коул каким-то образом опозорится перед отцом. Весь вечер, будучи не в силах понять причину чрезмерно эксцентричного поведения Коула, я занимался тем, что пытался оградить их от насмешек друг друга. Теперь же я видел, что моя помощь Коулу не нужна. У него был свой способ общения с моим отцом, и он плевать хотел на насмешки, даже если б они и были. Своими неуклюжими попытками влезть между ними я ничего не добился, только сделал хуже.
​
– …придётся немного проехаться, но, милый, они подают лучший крем-суп из омаров, какой я только пробовал в жизни…
​
В эту минуту я ощутил к нему столь сильную любовь, что мне стало удивительно: неужели ни он, ни отец не замечают, как она изливается из меня во все стороны? Коул все говорил и говорил, и я склонился к нему, чтобы поцеловать. Он никак не пошёл мне навстречу – даже не прекратил говорить, и поцелуй пришёлся куда-то в его левый висок. Отец покраснел немного, но не отвернулся, только рассмеялся в ответ на что-то смешное, о чём рассказывал Коул.
​
– Он катается на лыжах, – сообщил я Коулу на ухо, и на сей раз его удивление было непритворным.
​
– Господи Боже, Джонни, и ты молчал? Знаешь, ты бы сэкономил мне уйму времени, если б сказал сразу. Джордж, дорогой, извини конечно, но он воспитан просто ужасно. А теперь слушай. В Вейле у меня есть кондо…
​
Я встал и ушёл на кухню, чтобы принести тарелки, а их оставил продолжать разговор – или, если быть точным, оставил Коула продолжать забалтывать моего отца. Через несколько минут Коул последовал за мной, и я поймал его, как только он оказался рядом.
​
– Прости меня за тот раз.
​
– Ты прощён.
​
– Я так переживал, что один из вас обидит другого…
​
– Меня не так-то просто обидеть. Солнце, люди, которые не умеют смеяться, не умеют и расслабляться. Он может сколько угодно считать меня дурачком – если при этом он не против, что мы с тобой вместе. – Он резко замолчал, и на его лицо опять набежала грусть.
​
– Ты потрясающий.
​
Он коротко улыбнулся.
​
– Да уж, солнце. Досадно только, что ты выяснил это только сейчас.
​
– Мне кажется, я лю…
​
В его глазах вспыхнула паника, и он снова прикосновением пальцев к губам остановил меня.
​
– Не надо. Не говори, – качая головой, прошептал он. А потом поцеловал меня. Одна его рука крепко обвилась вокруг моей талии, а вторая, обхватив мою шею, с силой притянула меня к нему. Он никогда ещё не целовал меня так агрессивно, так глубоко и страстно, и это было невероятно возбуждающе, искушало отправиться прямиком в спальню… Если бы в гостях у нас не присутствовал мой отец. Который умудрился выбрать этот самый момент, чтобы зайти на кухню.
​
– Слушай, Джон, а ты… О, чёрт! – Он пулей выскочил за дверь, а Коул со смехом отпустил меня.
​
– Джордж, всё нормально! – крикнул он, поворачиваясь к плите. – Можешь заходить. Обещаю до твоего ухода не срывать с Джонни одежду.
​
Когда еда оказалась на столе, я с удивлением обнаружил, что это бефстроганов с яичной лапшой – блюдо, которое он никогда ещё не готовил. Отец, положив себе порцию, странно притих.
​
Коул сперва ничего не заметил. Он стоял рядом с отцовским стулом, открывая новую бутылку вина, пока я пробовал то, что он приготовил. То, что оказалось поразительно знакомым на вкус. И внезапно до меня дошло, почему.
​
– Это же по маминому рецепту, – произнёс я, и Коул улыбнулся.
​
– Да, – подтвердил он, явно довольный тем, что я догадался.
​
Было невозможно поверить в то, что один кусочек этого простого блюда оказался способен так ярко оживить воспоминания о моей матери и о бесчисленных вечерах в нашей семье, когда мы все вместе собирались за ужином за столом. Она – или скорее, её дух – словно очутилась здесь, с нами.
​
– Совсем как у неё, – сказал я. – Пап, ты…
​
Взглянув на него, я осёкся на полуслове. Он смотрел в тарелку, и по его щекам текли слёзы.
​
– Папа… – снова заговорил я, и в тот же момент на отца посмотрел Коул.
​
– О Джордж, – в смятении выпалил он. – Прости, прости, пожалуйста!
​
То, что он заставил отца расплакаться, привело его в ужас.
​
– Это была ужасная идея! Не знаю, о чём только я думал! Мне следовало догадаться… Нельзя устраивать такие сюрпризы. Давайте куда-нибудь выйдем, – говорил он, пытаясь забрать у отца тарелку. – Хотя бы в то новое заведение вниз по улице…
​
Он не успел закончить. Потому что отец встал и повернулся к нему лицом.
​
– Джордж, – повторил Коул. – Прости меня.
​
Отец дотянулся до него и схватил за рубашку.
​
Я тоже поднялся на ноги, испугавшись, что отец действительно может его ударить, и зная, что я не успею обойти стол, чтобы вмешаться.
​
Но потом… потом отец притянул Коула к себе и смял его в крепких объятьях.
​
– Спасибо, – услышал я его хриплый шёпот.
​
Если б отец не плакал, вся сцена выглядела бы ужасно комичной. Коул совершенно одеревенел в хватке отца, а выражение его лица граничило с абсолютным ужасом и умоляло меня о помощи. Одна его рука оказалась пришпилена к телу. Второй же, оставшейся на свободе, он неистово махал в моём направлении, словно я мог отмотать инцидент назад и проиграть его заново, только без неловких объятий в конце. Мне стоило немалых усилий не рассмеяться над тем, в какой бедственном положении он оказался.

​Наконец, отец отпустил его. Отошёл и, словно ничего необычного не случилось, сел обратно за стол.
​
– Изначально, – сказал он, промакивая глаза салфеткой, – это был рецепт моей матери. Но Кэрол что-то в нём изменила.
​
Коула по-прежнему немного трясло, но он сумел заставить себя ответить:
​
– Она добавляла туда вишню.
​
Отец поднял на него удивлённый взгляд.
​
– И всё?
​
Коул кивнул.
​
Тряхнув головой, отец рассмеялся.
​
– Моя мать никогда бы ей этого не простила. – Какие бы эмоции не обуревали его минуту назад, он вернулся в своё обычное состояние и с энтузиазмом запустил вилку в бефстроганов.
​
Коул с немым вопросом в глазах перевёл взгляд на меня.
​
– Вкусно вышло, – сказал ему я, и его попустило, но только чуть-чуть.
​
– Я хотел сделать вам сюрприз. Я не подумал…
​
– Всё нормально, – сказал ему я.
​
– Ладно, – дрожащим голосом проговорил он. – Я… я принесу нам масло. – И с этими словами он скрылся на кухне.
​
Никакое масло нам было не нужно. Я знал: он лишь хотел на пару минут остаться наедине с собой, чтобы взять себя в руки.
​
– Он не нарочно, – сказал я отцу. – Просто он столько времени изучал ту коробку. Ты не поверишь, сколько всего он узнал о маме по её рецептам.
​
– По-моему, это здорово, Джон, – ответил он. – И она бы со мной согласилась. Знаешь, мне кажется, он бы понравился ей.
​
– Ты правда так думаешь?
​
– Даже уверен, – сказал отец. И широко ухмыльнулся. – Твоя мать страсть как любила пирожки.

​9 мая
​
От Коула Дэну
​
Я боюсь, что поступаю неправильно. Наверное, даже жестоко. Я живу во лжи и ненавижу себя за это. Я не мешаю Джонатану верить в то, что наша связь может длиться вечно, хотя точно знаю, что этому не бывать. Но я не собирался вводить его в заблуждение. Просто в Нью-Йорке всё было так хорошо, что дома оказалось слишком легко уступить искушению позволить этому «хорошо» продолжаться.
​
Никогда ещё я не сидел на одном месте так долго, и вздорный ребёнок внутри меня начинает проявлять беспокойство. Он снова требует, чтобы я уехал – куда-нибудь, куда угодно, – и я знаю по опыту, что вопреки всему не смогу ему отказать. Он всегда держал меня под контролем. Это лишь вопрос времени, когда я в очередной раз пойду у него на поводу.
​
Я точно знаю, что мой отъезд станет началом конца. Я чувствую это всеми фибрами своего существа. Как и то, что Джонатан не может не подозревать, что что-то не так. Я бы мог объясниться с ним, но зачем, если итог будет одинаков.
​Он не поймёт. Не поверит мне. Мы потратим наши последние дни на ссоры. Он будет клясться, что мы что-нибудь да придумаем. Он пообещает достать с неба луну. Уверен, он даже попытается пойти мне навстречу. Неважно. Всё закончится как обычно. Рано или поздно он устанет от моей неугомонности и оставит меня.
​
И потому я решил молчать. Я решил не лишать нас обоих счастья – пока оно ещё возможно. Неужели я поступаю неправильно? Неужели неправильно оставаться до тех пор, пока тот ужасный голос у меня в голове не станет настолько громким, что я не смогу его заглушать? Неужели неправильно позволять ему любить меня?
​
Не отвечай.
​
Правда в том, что я не мог поступить иначе. Я слишком сильно его люблю.
​
***
​
В среду утром, придя на работу, я нашёл на столе записку о том, что Маркус хочет видеть меня и как можно скорее. Теперь, когда я перестал ездить в командировки, у нас не было причин встречаться так часто, как раньше, однако ничего необычного в его просьбе не было, и я, не придав ей большого значения, поднялся к нему в кабинет. Как только я открыл дверь и увидел его лицо, то понял: что-то неладно. Его обычная энергичная весёлость сменилась серьёзностью, отчего я сразу занервничал.
​
– Спасибо, что так быстро пришёл, Джон. Закрой за собой дверь.
​
В этой просьбе тоже не было ничего странного, и я призвал себя не волноваться. Закрыл дверь и сел на своё обычное место напротив его стола.
​
– Что-то случилось? – спросил я.
​
Он всё смотрел не на меня, а на какую-то точку под потолком, и я заставил себя сосчитать до пяти. Потом ещё раз. Наконец, он сделал глубокий вдох и посмотрел мне в лицо.
​
– Джон, мы тебя отпускаем.
​
Стены вокруг зашатались. Мой мир рухнул, и мне пришлось напомнить себе, как дышать. Я словно оказался на одном из тех ярмарочных аттракционов, где под ногами у вас проваливается пол. У меня зашумело в ушах. Появилось тошнотворное чувство головокружения.
​
– Что?
​
– Джон, компания борется за выживание. Нам едва-едва удаётся выходить в плюс. Вывод старших менеджеров из штата отчасти помог, но этого недостаточно.
​
– Вы говорили мне, что никто не потеряет работу! Вы говорили…
​
– Я помню свои слова, Джон, – сказал он, – и тогда они были правдой. У меня не было причин подозревать, что всё обернётся иначе.
​
– Что произошло?
​
– Монти пытается сократить расходы. Совет принял решение буквально только что, в понедельник.
​
– Но почему именно меня?
​
– Не только тебя. Весь отдел младших менеджеров. Всех десятерых человек.
​
Он вздохнул и, глядя в стол, потёр шею.
​
– Лично я голосовал против сокращения. Но поскольку это мой департамент, то мне и выпало стать тем самым козлом, которому сегодня придётся сказать десяти людям о том, что у них больше нет работы.
​
Я спрятал лицо в ладонях. Я понимал, правда понимал, что вины Маркуса во всём этом нет. Он никогда не желал мне зла. Но справиться с нарастающей внутри меня яростью я не мог.
​
– Ты, как старший, Джон, узнал первым. Мы готовы предложить тебе выходное пособие в размере оклада за один месяц…
​
– Всего за один? Я проработал здесь девять лет!
​
– Джон, – сказал он твёрдо, и в его голосе зазвучали резкие нотки. – Прости. Ты должен понимать, что всё это исходит не от меня.
​
Сделав глубокий вдох, я заставил себя ответить:
​
– Понятно.
​
Он снова вздохнул.
​
– Выходное пособие плюс компенсацию за неиспользованные отпуска. – Хоть так. Этого добра у меня было много.
​
Я встал.
​
– Насколько я понимаю, сокращение вступает в силу немедленно.
​
Потирая лоб, Маркус снова опустил глаза в стол.
​
– Да. Все твои документы уже подписаны, так что загляни сперва в отдел кадров. – Когда я открыл дверь, он снова заговорил. – Джон, у меня впереди ещё девять твоих коллег. – Я понял, что так он просит меня помалкивать. Мало кому хотелось бы узнать о своём увольнении из сплетен.
​
– Да, сэр, – сказал я.
​
Он вышел из-за стола.
​
– Мне жаль, Джон, – произнёс он, пожимая мне руку. – На самом деле.
​
– Мне тоже. – Это было всё, что я мог сказать.
​
Я очистил своё рабочее место. Пока я собирался, стараясь сохранить непроницаемое лицо, мои коллеги один за другим возвращались от Маркуса. К тому времени, как сбором вещей занялись пятеро из нас, остальные конечно же догадались, к чему идёт дело. Кто-то пришёл в уныние. Кто-то разозлился. Один, кажется, даже испытал облегчение. Ну, а я… Я чувствовал, что меня предали.
​
Около двух я вернулся домой, где никого не было. Я сам не знал, рад я или расстроен тем, что мне не нужно рассказывать Коулу о том, что случилось, прямо сейчас. Я бросил пиджак с галстуком на пол. Скинул ботинки. Лёг на диван и уставился в никуда.
​
Как такое могло произойти? Эта мысль крутилась у меня в голове снова и снова. Как?
​
Девять лет я угробил на эту компанию. И за всё это время ни разу не сказал «нет». Я не ходил в отпуск. Я был образцовым работником. И чем же мне отплатили? Минимальным выходным пособием, рукопожатием и извинением?
​
Может, зря я тогда согласился на понижение? Да, пришлось бы переехать, зато сейчас я не был бы безработным. Но потом я подумал о последних нескольких месяцах с Коулом и понял, что сделал правильный выбор. Я бы не променял время с ним ни на что другое.

​Что возвращало меня к первоначальному вопросу. Я поступил правильно. Так как со мной могло такое произойти? Я прогонял эту мысль в голове снова, снова и снова, но, попеременно впадая то в ярость, то в абсолютное отчаяние, ответа не находил.
​
Не знаю, сколько времени я так пролежал. Наверное, долго, потому что в какой-то момент я почувствовал, что хочу есть. Чуть ли не умираю от голода. Взгляд на часы сообщил мне, что было почти четыре. Я не знал, что делать. То ли позвонить Коулу, то ли просто напиться в хлам.
​
Я всё ещё мучился с выбором, когда он пришёл.
​
Я не видел его, поскольку так и остался лежать на диване, а дверь находилась у меня за спиной. Но я услышал щелчок замка, а потом шаги и шорох бумажных пакетов – он был, видимо, только что из магазина.
​
– Привет, солнце, – сказал он. – Почему ты вернулся так рано? Ты не заболел? – Я не ответил. Наконец, он появился в поле зрения – с выражением тревоги на лице и коричневым бумажным пакетом подмышкой.
​
Признание далось мне проще, чем я ожидал.
​
– Я потерял работу.
​
– О нет! – Бросив пакет с продуктами на журнальный столик, он присел на краешек дивана рядом со мной. – Что случилось?
​
Я не мог даже взглянуть на него. Видеть сочувствие в его глазах было больно, и я продолжал упорно смотреть в потолок.
​
– Сокращение. Уволен весь мой отдел.
​
– Джонни, мне жаль. Очень-очень. – Он взял мою руку в ладони. – Не знаю, что ещё сказать, чтобы это не прозвучало банально.
​
– Ничего.
​
– Солнце, скажи, что ты хочешь, чтобы я сделал.
​
– Просто… – Я сам не знал, чего хочу, пока у меня не вырвалось: – Оставь меня одного. Ненадолго.
​
Наступила гробовая тишина, а потом он сказал:
​
– Хорошо. Я пойду домой. – Он встал, но я поймал его за руку и, когда он обернулся, наконец-то смог заставить себя посмотреть ему в глаза.
​
– Нет. Не на столько долго. Просто дай мне пару минут.
​
– Хорошо. – С озабоченным видом он снова сел, продолжая держать меня за руку. – Я собирался приготовить ужин…
​
– Было бы здорово.
​
– Цыплёнка с луком-шалот…
​
– У нас есть вино?
​
– Зинфандель. (сорт чёрного винограда, используемый для производства красных вин – прим. авт.)
​
– Нам понадобится две бутылки.
​
– Хорошо. – Он наклонился и поцеловал меня. Его губы были мягкими, немного нерешительными и такими сладкими, что в горле у меня образовался ком. Он отстранился, чтобы заглянуть мне в глаза. – Всё, что только захочешь, Джонни.
​
Ужин был фантастическим, но я, кажется, даже не поблагодарил его. Я позволил себе вдрызг напиться и вырубился, пока он убирал со стола, а наутро, проснувшись с похмельем, весь день с отвратительным настроением провалялся в постели.
​
Всё это время он не отходил от меня ни на шаг. Был безгранично терпелив со мной и вёл себя необычно тихо. И я ни разу не заметил в его глазах грусть.

Открывая, как дверь, твои лица,
Я желал за ними укрыться
И найти среди множества комнат
Ту, в которой меня ещё помнят.

Я забьюсь твоим раненым сердцем,
В нём надеясь навек запереться,
И прочту о былом и забытом
Под холодным тяжёлым гранитом.
​
Я почувствую все твои чувства,
Мне останется больно и пусто
Оттого, сколь я малое значу,
Даже плачем твоим плача…
​
Даже сном твоим сны озаряя,
Опечалюсь, подумав: «Не зря ли?»
С кровью кровь незаметно мешая,
Не понять,- ты ли мёртв, я ль живее.
​
С губ твоих каждым словом срываясь,
Будто камнем я падаю с края,
С сигаретным обугленным дымом
Лишь на миг в твоих лёгких единым.
​
Всё же, знать всех твоих сокровений
Не могу, я не маг и не гений…
В предрассветном тумане растаю,
Улечу из груди криков стаей.

Открывая, как дверь, твои лица,
Я надеюсь хотя бы присниться.
И, надеюсь, ты слёзы не прячешь,
Даже – плачем моим плача…