Последний визит: 2023-03-05 16:55:12
Сейчас не в сети

Голубой оттенок любви. Седьмая часть

Валера:

​Глава Двадцать Пять

​Халат был толстым и пушистым, глубокого красного цвета - я сразу влюбился в него. Я уселся на диван, не высушив волосы, подтянул под себя ноги и удовлетворённо вздохнул.

Обогреватель был включён на всю мощность, потоки тепла врывались в комнату, а Денис колдовал на кухне.

Я рассматривал полку с DVD-дисками в книжном шкафу, и мне хватило несколько минут, чтобы понять, что, если, конечно, Денис не фанател от дурацких триллеров, все DVD предназначались для Генри. Когда Денис поставил на журнальный столик передо мной кружку, я спросил:

- А где же порно? Я ничего не нашёл.

- Никакого порно, - ответил он, присаживаясь рядом с такой же кружкой в руке. - Порно несовместимо с Генри - он везде суёт свой нос. И других грешков ты здесь не найдёшь: ни приспособлений для бондажа, ни тайников с залежами шоколада.

- Никакого порно? - Я недоверчиво покачал головой. - Как же ты выживаешь?

Я отхлебнул из чашки и изумлённо взглянул на Дениса. Вкус оказался просто невероятным - совсем не водянистым и горьковатым, каким обычно бывает какао.

- Там сливки и зефир, и расплавленный шоколад, - самодовольно признался Денис. - А по поводу порно - приходится полагаться только на своё воспалённое воображение. Да ещё на усталость, когда подрочить - это последнее, что приходит в голову.

- О, мне это знакомо, - пробормотал я, вылавливая пальцем комочек зефира. - Боже, как вкусно.

Денис схватил меня за руку, поднёс её ко рту и принялся облизывать палец.

- Ммм, - простонал он, - согласен.

Он облизал мою ладонь, прикусил кончик пальца и присосался к чувствительной коже на запястье.

Я застонал - сквозь шоколад прорвался странный булькающий звук, и Денис усмехнулся.

- Ты похотливый засранец, - прохрипел я.

- Кто, я? Да никогда. - Он прихватил зубами кожу запястья, и меня аж тряхнуло. Его рука скользнула вверх по моему бедру, раздвигая полы халата, заставляя член мгновенно напрячься.

- Отставь-ка свою чашку, - сказал он, оглаживая мою голень и захватывая лодыжку.

Как только я опустил кружку на журнальный столик, он поднял мою ногу и прижался губами к подъёму стопы.

Я задёргался и даже разок хихикнул. Ладно, я захихикал, как дурной подросток.

- Прекрати, - выдавил из себя я, пытаясь высвободить ногу. - Я боюсь щекотки, сволочь.

Но он плотно охватывал лодыжку, удерживая ногу на месте, потом прервался на минуту и сказал:

- Бояться щекотки - это значит бояться прикосновений. Просто расслабься и позволь мне действовать.

Я перестал сопротивляться.

- Так-то лучше, закрой глаза и просто почувствуй, что я делаю, попытайся ни о чём не думать.

Я засомневался, и это, должно быть, отразилось на моём лице, потому что Денис сказал:

- Доверься мне, я врач.

Он крепко обхватил рукой лодыжку и начал, слегка касаясь пальцами другой руки, вырисовывать маленькие круги.

- Хорошо, - сказал я, выполняя его требования.

Я всегда боялся щекотки, мне было нелегко удержаться от попытки вырваться, и тут Денис стал просто целовать и лизать мою стопу - ощущения были невероятно острые и противоречивые.

- Ещё лучше, - пробормотал он и был совершенно прав.

Если бы я не боролся с ним, то сразу бы почувствовал интенсивность и странную эротичность происходящего, особенно когда он слегка прикусил кожу.

- О! - выдохнул я. По ногам побежали мурашки - всё казалось невероятно интимно. Денис посасывал пальцы, а затем поднял другую мою ногу и направил её к своей промежности так, чтобы я мог надавливать на его член.

Вот уж затейник!

О, он явно что-то задумал.

Я пошевелил ногой у него на коленях, просовывая её в складки халата, он хмыкнул, посылая волну дрожи по моей ноге. Его язык скользил между пальцами, щекоча каждую складочку - у меня уже сбивалось дыхание. Я растянулся на диване, расслабившись в тепле, идущем от нагревателя.

Член Дениса уже стоял, я потёрся о него подъёмом ноги, прижимая его к животу и заявил:

- Ты извращенец.

Денис выпустил мой большой палец изо рта. Его дыхание щекотало прохладой влажную кожу.

- Звучит грубовато из уст человека со стержнем в члене.

Я приподнялся на локтях и открыл глаза.

- Тебе же нравится то, что я делаю этим стержнем.

Он опустил ногу, наклонился вперёд и провёл языком по всей длине моего члена - я чуть не задохнулся.

- Нравится, ещё как, - выдохнул он мне в живот. - Пойдём наверх, к презервативам и смазке, и установим это совершенно точно.

Как это было здорово - сообщить мне, что, несмотря на недавний незащищённый орал, он не собирался повторить этот опыт с проникающим сексом.

О, Боже, я люблю его!

Это было не просто увлечение или сексуальная одержимость - это было по-настоящему.

У меня перехватило дыхание, и я молча последовал за Денисом вверх по лестнице, чувствуя себя довольно подозрительно - как будто сейчас заплачу. Мне стало страшно.

Мне пришлось вылезти из своей раковины, я вдруг занервничал. Денис, должно быть, почувствовал это, потому что остановился на верхней ступеньке и спросил:

- Ты в порядке?

- Ага.

Он закрыл дверь спальни и нежно коснулся ладонью моей щеки.

- Тсс, - прошептал он, легко целуя в губы. Он продолжал целовать, уговаривая приоткрыть рот, дразня языком, я обнял его за плечи и поцеловал в ответ так же, как тогда, на парковке.

Он развязал на мне халат, скользнул руками по животу за спину, на мгновение сжал ладонями ягодицы.

Я застонал и потянул пояс его халата, подчиняясь необходимости прикоснуться к его телу, необходимости почувствовать его кожу, заставить его стонать.

Мне нужно было трахнуть его.

Отступив, я уронил халат на пол, подошёл к тумбочке, достал презерватив, смазку и перчатки, и бросил всё на кровать. Потом натянул перчатки - латекс резко щёлкнул по запястью. Я собирался дать Денису именно то, чего он так хотел.

Он был уже на кровати, лицом вниз, предвкушение дрожало в каждом его вдохе. Я опустился на колени на кровать, легко провёл затянутым в латекс пальцем по уху, по щеке, ко рту.

- Перевернись, - прошептал я, - хочу тебя видеть.

Ещё минуту назад я нервничал, но привычные действия вытеснили беспокойство. Это было знакомо: я понимал, чего хотел Денис, да и я этого хотел.

Он перевернулся на спину и задержался взглядом на моей ладони, пока я выдавливал на неё смазку и укладывался рядом. Я поцеловал его глубоко и неспешно, охватил скользкими пальцами его член и стал медленно ласкать.

Он всхлипнул мне в рот, и тут я вспомнил, что в душе финишировал только я.

- Хочешь кончить сейчас? - спросил я, прижавшись губами к его уху. - Или подождёшь меня?

- Я хочу подождать, - ответил он. - Пожалуйста.

Воспитанный саб - всегда приятно. Я легко поцеловал его в губы.

- Хорошо.

Отпустив его член, я снова встал на колени.

Я не касался его задницы с вечера четверга, так что он должен был полностью восстановиться, но я всё равно старался действовать, как можно осторожнее, просто на всякий случай. Он не вздрогнул и не подал никаких других знаков, что ему больно, когда я обвёл пальцем вокруг внешней кромки ануса, подготавливая его, давая ему возможность насладиться ожиданием.

Он был таким покорным: широко разведённые ноги, приподнятые бёдра и тихое "Пожалуйста" снова и снова.

Я медленно скользнул в него двумя пальцами, зная наверняка, что он может принять два сразу, протолкнул их до конца, наклонился вперёд и взял в рот член.

Его тело дёрнулось - я ясно это почувствовал, он застонал. На языке был вкус мыла и кожи, и смазки; я медленно трахал его двумя пальцами.

Он долго бы не продержался, особенно без презерватива, который мог бы притупить ощущения, и я с сожалением выпустил его изо рта. Когда-нибудь я заставлю его кончить мне в рот.

Он хотел ещё, больше пальцев, возможно, всю руку, но ни один из нас не продержался бы так долго, и я вытащил пальцы из него и взял презерватив.

Он остановил меня, забрал и разорвал упаковку, и встал на колени передо мной. Наклонился и лизнул головку - только один раз, затем аккуратно раскатал презерватив по члену, сначала натягивая на нижнюю бусину, а затем на верхнюю. Он наблюдал за мной - научился.

Денис тщательно расправил презерватив вокруг основания члена, взял у меня смазку, быстро нанёс её и отбросил тюбик с кровати.

Когда он опустился на постель, в его глазах было столько покорности, что у меня перехватило дыхание.

Я мягко толкнулся в него, он был открыт и готов - головка легко скользнула вовнутрь. Я задержался на мгновение, целуя, чтобы отвлечь от любых неприятных ощущений, потом вошёл до половины. Я сделал паузу, плавно повёл бёдрами, пристально вглядываясь в его широко открытые синие глаза в ожидании вспышки.

Вот оно! Именно здесь - я продолжал покачиваться, протаскивая верхнюю бусинку вперёд и назад внутри него. Это требовало точности, требовало контроля, но я был готов подождать и не сорваться в бешеный трах, лишь бы видеть его лицо в тот момент, когда он терял рассудок.

Денис был совершенно прекрасен: он приоткрыл рот, зажмурился и тяжело дышал.

- Ещё, - простонал он. - О, чёрт, ещё.

И я дал ему ещё, толкнувшись глубоко и жёстко, полностью выходя, зная, что шарик скользит внутри него, потом опять врываясь назад. Мы оба стонали всё громче с каждым толчком, я упёрся коленями и локтями в постель и увеличил скорость.

Он кричал, да мы оба кричали - это было так потрясающе хорошо, кровать грохотала об стену в ритме моих движений. Я на секунду задумался о том, какова резонансная частота колебаний мебели из Икеи, но тут он схватился за меня обеими руками, впиваясь ногтями в спину, и я почувствовал, как горячая и скользкая сперма растекается между нашими телами. Я замер в надежде, что бусина находится нужном месте, просто чтобы дать ему прийти в себя.

Он рухнул на кровать, и я начал трахать его медленно и нежно, протягивая каждое движение наружу, полностью выходя, следуя какому-то ритму в своей голове.

Пульс на шее Дениса бешено колотился, когда он уронил голову набок, всё ещё не открывая глаз.

Я поцеловал его пульс, потом скулу, опускаясь на него всем телом. Он обнял меня, прижал и поцеловал в губы. Я застонал и стал врываться в него изо всех сил, мое тело тряслось и дрожало, оргазм скручивал внутренности, я вбивался в него снова и снова.

Оставаться в сознании после такого оказалось нереальным. Я краем глаза отметил, что Денис избавился от презерватива и натянул на меня одеяло. Я не мог даже пошевелиться, не то чтобы пойти почистить зубы. Придётся завтра извиняться за запах изо рта.

Ночью я на минуту проснулся и обнаружил, что лежу у Дениса за спиной и обнимаю его одной рукой. Больше я ни о чём не беспокоился...

​Глава Двадцать Шесть

​Денис:

​По звонку будильника Валера проснулся на минуту, краем глаза взглянул на часы и простонал:

- Ну зачем?

- Мне нужно сделать обход перед забастовкой. - Я поцеловал его и натянул одеяло ему на плечи. - Спи.

Было три ночи - совсем ещё не утро, я продолжал механически двигаться в надежде, что мозг в конце концов синхронизируется с телом и начнёт работать. Желательно до того, как я доберусь до больницы и мне придётся принимать какие-то решения.

Я быстро принял душ, натянул приготовленную с вечера одежду и пошёл вниз, наслаждаясь теплом в доме. Понятно, мы оставили обогреватель включённым на ночь.

Я выключил его и запустил кофеварку. В холодильнике нашлись остатки карри, которые чудесно разогрелись в микроволновке.
​Вряд ли можно было считать это хорошим завтраком, но для полуночного перекуса вполне подошло.

Я оставил запасной ключ от дома на кухонном столике, пристроив его на записку с кодом сигнализации.

* * *

Когда я заглянул в ординаторскую, Ронда устало зевнула и взглянула на меня в замешательстве.

- Доктор Мэйнард? – удивилась она. - Хм, я вас не вызывала. Я писала на пейджер врачу ночной смены о состоянии миссис Сильва, но я думала, что на этой неделе дежурит Гастли Джордж.

- Да, скорее всего, так и есть - я просто пришёл пораньше на обход. Присоединитесь?

Ронда кивнула, обула туфли, и мы начали обход.

Гастли Джордж была пухленькой, живой молодой женщиной, компетентной и весёлой, и всем было непонятно, почему её так назвали, но имя так прочно прилипло к ней, что даже пациенты называют её Гастли.

Я не знал, что она дежурила по ночам, хотя всегда старался следить за графиком, чтобы не пропустить свою очередь.

- Так что там с миссис Сильва? - спросил я Ронду, уже взявшись за ручку палаты.

- В субботу, когда я заходил к ней, всё было в порядке.

- У неё начался Чейн-Стокс, - сказала Ронда, - поэтому я и вызвала доктора Джордж.

Я толкнул дверь. В палате горела лампа, которую медсёстры оставляют включённой на ночь у критических больных. В углу тихо сидела Кира, вторая ночная медсестра, а рядом с кроватью - брат миссис Сильва, держа сестру за руку. Комнату наполняли звуки дыхания. Каждый вдох - судорожный, выдох – с хрипом, непостоянные паузы. Брат был в слезах.

Я тронул его за плечо и сказал:

- Выйдите со мной, на пару слов.

Пока я вёл брата миссис Сильва к ординаторской – единственному месту в отделении, где можно было уединиться, я отчаянно вспоминал его имя. Джон – вот оно.

Мы подсели к заляпаному столу.

- Она умирает, да? – тихо спросил Джон, подняв на меня выцветшие от усталости глаза.

Я кивнул.

- Да.

- Вы хоть чем–нибудь можете ей помочь?

Это был скользкий вопрос.

- Мы можем предпринять кое-какие меры, чтобы продлить её жизнь, но они скорее всего будут болезненными для неё. Как вы думаете, чего бы она хотела сама? Поддерживать её жизнь, несмотря на страдания? Или дать ей уйти настолько легко, насколько мы сможем это обеспечить?

Удивительное количество людей, когда им предлагают такой выбор, находит силы отказаться от желания удержать при себе любимого человека и принять правильное решение, и я не сомневался, что Джон был одним из них.

- Она не будет страдать? - спросил он. - Когда станет умирать?

Я погладил его по руке.

- Нет, мы позаботимся, чтобы она ушла тихо и спокойно.

Ронда старательно избегала моего взгляда, и я понимал, почему. Мы собирались заняться незаконными вещами, и нужно было провернуть это так, чтобы никто не смог обвинить нас в сговоре с целью нанесения тяжких телесных повреждений.

Джон вернулся в палату сестры и сел рядом с её кроватью, а я остановился в коридоре, держа диаграмму с назначением медикаментов для миссис Сильва в руках.

- Я хочу сменить ей обезболивающие, - сказал я Ронде.

Та кивнула.

- Да, доктор.

- Напишите мне на пейджер или позвоните, если я понадоблюсь.

Ох, я же сегодня на забастовке.

- До 8 утра. Потом я отключу пейджер и сотовый, но буду внизу, у главного входа. Передайте обязательно дневной смене, что они могут позвать меня в любую минуту. Я пересеку линию пикета, если понадобится.

- Я отмечу это на доске назначений и обязательно передам дневной смене, - она тщательно старалась не смотреть в мои записи, и я был рад, что она знала процесс достаточно хорошо, чтобы не задавать трудных вопросов.

Ронда вложила диаграмму назад в держатель, и мы перешли к следующему пациенту.

Я сделал "ошибку" в назначении лекарств для миссис Сильва: перевёл её с морфина на петидин, не отменив текущих обезболивающих. Это была не эвтаназия, объединённые дозы лекарств не доходили до смертельных, но, учитывая состояние пациентки, обеспечивалась несомненная передозировка, и значит, миссис Сильва очень скоро соскользнёт в небытие, не выходя из наркотического тумана.

Мы волочили ноги по отделению, будя пациентов, которые действительно нуждались в осмотре, стараясь не тревожить тех, у которых было достаточно просто проверить показания. Это заняло довольно много времени, и Ронде приходилось мотаться в ординаторскую, чтобы отвечать на звонки, поскольку Кира не могла покинуть палату миссис Сильва.

Я уже уходил из отделения, когда Гастли Джордж подошла к посту медсестёр, как всегда заставив меня улыбнуться. Она любила безумно яркие одеяния, и сегодня ни в чём себе не изменила: фиолетовый шарф поверх лимонно-жёлтой футболки, чёрные с серебром шаровары и красные кеды.

Мне нравились люди, которые не принимали слишком серьёзно дресс-код больницы. "Профессиональный вид" - об этом и речи не шло. Я чувствовал себя предателем в степенной бледно-голубой рубашке и серых брюках.

Она широко улыбнулась мне и сказала:

- Эй, Денис. Перепутал мой пейджер со своим?

Я покачал головой.

- Нет, просто делаю обход до начала забастовки.

- Да я уже поняла. - Она опёрлась на стойку поста медсестёр, чтобы немного снять нагрузку с ног. - Лючия сейчас внизу в ортопедии делает обход, и я столкнулся с Сесилией в лифте. - Она устало улыбнулась мне.

- Я должна осмотреть пациентку, к которой меня вызвали? Ты проверял её?

Я кивнул.

- Да. У миссис Сильва Чейн-Стокс. Я сменил её обезболивающие.

Гастли Джордж кивнула.

- Хорошо.

Она зашла со мной в лифт, проехала вниз пару этажей и скрылась в неосвещённых коридорах под тихое похрапывание, доносящееся из палат.

Шесть утра - я безумно хотел кофе. Желания тащиться до своего кабинета абсолютно не возникало, так что я направился к общей комнате для врачей - в это время кофе можно было найти только там. Я ввёл на замке код доступа в надежде, что он не изменился с последнего раза, когда я им пользовался.

Пара врачей спали на кушетках, поэтому свет я не включал и поплёлся через темную комнату к освещённой нише, где стояли чайник и чашки. Молока, конечно же, не было, но я мог пить и чёрный кофе.

Чёрт, прямо в тот момент, если бы в чайнике не оказалось воды, я бы просто съел полную ложку растворимого кофе – кофеин был мне жизненно необходим.

Я устал. Несмотря на реальные преимущества молодого любовника, мне критически не хватало сна. Потом я подумал о стержне, продетом через член Валеры, и о том, что могут делать эти шарики. Я смогу обойтись без сна! Я выжил во время интернатуры. Я выживу и с Валерой.

​Глава Двадцать Семь

​Валера:

​Проснувшись, я пару секунд пытался понять, где нахожусь. Всё казалось странным: из-под занавесок проникали солнечные лучи, постель была слишком мягкой и свежей и приятно пахла сексом, не то что мои нестиранные простыни. Икеевская кровать Дениса всё-таки пережила все наши попытки её развалить. Я обнял соседнюю подушку, чувствуя себя неприлично довольным. Денис ушёл несколько часов назад, я смутно помнил, как он вставал среди ночи.

Можно было ещё поваляться – практику отменили из-за забастовки в больнице. Я договорился встретиться в девять с Лин, Нэвинсом и ещё другими ребятами с собрания. Для того, кто привык подниматься полшестого, встречу ранней не назовёшь.

Я скатился с кровати и отыскал халат. Он был даже лучше чем тот, который мне одалживал Денис. И пусть ткань ещё не пахла Денисом, он купил его для меня.

Кофе в кофеварке был холодным, так что я его вылил и заправил машину заново. На стойке лежали записка и ключ.

«Дорогой Валера», - прочитал я и уселся на стул.

Далее следовали инструкции по пользованию системой безопасности и коды к ней.

«Скорее всего, Фёргал устроит вечером ужин у себя, раз уж вся эта каша заварилась из-за него. Пойдёшь со мной? Я позвоню и заберу тебя, откуда скажешь.

Если нужно, оставайся дома на весь день, в кабинете есть интернет, в шкафчиках полно еды, так что на завтрак можешь не есть груши с оливками. Ну, если, конечно, тебе не захочется.

Денис».

Я положил записку и ключ в карман.

Кабинет Дениса я ещё ни разу не видел. Как только мы перебрались на второй этаж, всё наше внимание переключилось на спальню и душевую. Послышался сигнал, я налил себе кофе, добавил молока и сахара и пошёл с чашкой наверх.

Из коридора было пять дверей, три из них – спальня Дениса, ванная и туалет. Четвёртая оказалась спальней Генри – кавардак, свойственный любому мальчишке – подростку, был знаком мне по собственному опыту. Одежда кучами валялась на полу, кровать заправить никто не удосужился. Все стены обклеены постерами из «Блейда» и «Другого мира», а выцветший плакат «Шоу ужасов Рокки Хоррора» заставил меня с умилением вспомнить о полуночных телепросмотрах и вызывающих костюмах и высказываниях.

- Кранты, - пробормотал я в пустоту.

Последняя дверь вела в кабинет. Там всё было так же, как и у Дениса на работе: всё в распечатках, чашках из-под кофе. Только на столе был плоский жидкокристаллический монитор. О, да, девятнадцать дюймов!

Я сел в кресло и осторожно провёл пальцами по верхнему краю экрана, собирая пыль. Боже, если бы у меня была такая вещь, я бы каждый день с любовью протирал её пятидесятипроцентным изопропилом.

- Детка, я куплю тебе салфетки из микрофибры, - прошептал я. – Для тебя только самое лучшее!

Кресло, конечно, тоже было прекрасным, удобным и с подлокотниками. Повсюду валялись пустые банки из-под колы и фантики, меня не покидало чувство, что вся эта дорогущая техника впустую куплена для несведущего ребёнка.

Сверху валялись письма со счетами. Я не удержался и просмотрел их. Не думаю, что я совал нос, куда не следует, Денис ведь сам разрешил пользоваться кабинетом. По всем кредиткам был положительный баланс. Я не представлял себе жизнь без долгов. Наверняка дом у него куплен в кредит, но я даже не задумывался, что Денис зарабатывает достаточно, чтобы не жить в долг, как большинство людей.

У меня самого, конечно, кредитки не было, но я занял немалую сумму у мамы, да и заём на образование только увеличивался. Буду выплачивать его всю оставшуюся трудоспособную жизнь.

Позади меня висела полка, я развернулся и начал рассматривать, что там лежит. Под грудой копий журнальных статей обнаружились тома по микробиологии, инфекционным заболеваниям, кардиологии, гематологии, ортопедии, при этом никакого акушерства и педиатрии.

Нашлась и художественная литература: книги в роскошных обложках, выпущенные мелкими издательствами, о которых я никогда не слышал, - поэзия, в том числе Эмили Дикинсон в кожаном переплете. Торо. Уолт Уитман.

На стенах были шикарные полотна, как, впрочем, и во всём доме. Я даже не обратил до этого на них внимания, хотя в детстве питал тайные надежды стать художником. Но желание иметь более практичную карьеру, зарабатывать приличные деньги и не тратить время попусту пересилило. Я встал и провёл пальцем по полотну, висевшему над столом, по голубым выпуклым мазкам масляной краски, перемежавшимся с бирюзовым, лазурным и глубоким синим. Когда я присмотрелся, то заметил под слоем краски буквы – кусочки рукописного текста.

Я вытащил из кармана записку, нашёл место на картине, где буквы просвечивали сильнее и поднёс к ним утреннее послание.

На холсте не было подписи, так что я не мог подтвердить свои догадки, но почерк Дениса легко узнавался. Он, наверняка, делал папье-маше из своих старых конспектов и рисовал на нём. Я обошёл весь верхний этаж, всматриваясь в картины – в кабинете висело две в синих тонах, в спальне – жёлто-зелёная, несколько небольших разноцветных украшали коридор – и везде просматривались рукописи Дениса.

Как раз в спальне и обнаружилось самое интересное: сквозь зелень леса ничего нельзя было увидеть, но вот жёлтые просветы оказались более прозрачными, и я смог различить ноты, написанные на простой бумаге.

Я не знал, как это понимать. Денис говорил, что его бывшая жена - скрипачка. Я совершенно не разбирался в нотной грамоте, так что не мог сказать, нашёл ли увертюру для скрипки или для тромбона. Бумага к тому же не была порвана на кусочки, как на картинах в кабинете. Листы укладывали аккуратно, нотные строчки шли ровно, и я вдруг задался вопросом, почему именно это полотно Денис повесил в спальне. Тайные послания? Воспоминания о браке? Или картина ему просто нравилась?

Я не нашёл ни художественных принадлежностей, ни красок, ни рамок, ни набросков. Интересно, почему Денис прекратил рисовать?

Мне даже стало стыдно за свою убогую комнату: никаких намёков на искусство. Мой максимум – ноутбук, на котором можно слушать музыку. Из литературы – пара книг по пирсингу, стопка порножурналов да учебники, и тех не слишком много. Стены были обклеены медицинскими бланками. Туалет на втором этаже избежал этой участи только потому, что Джэфф чуть не прибил меня за это, и теперь мы все гадим, разглядывая уравнения по физике.

Так что никакой поэзии, никакой живописи, чтобы каждый сразу видел, что кроме учёбы у меня в жизни ничего нет. И да, так оно и было.

Я спустился вниз, разогрел остатки карри на завтрак и сделал пару бутербродов с тем же карри, чтобы взять их с собой.

​Глава Двадцать Восемь

​Денис:

​Меня разбудил пейджер.

Я выудил его из кармана, моргнул и уставился на экран. Кто-то включил свет, и народ слонялся по комнате отдыха, тихо переговориваясь, чтобы не мешать тем, кто ещё спал на кушетках.

Это оказалось сообщение от Клариссы, той самой, которая внесла предложение о забастовке на собрании, и прежде чем я нашёл свой сотовый, чтобы перезвонить, она открыла дверь в комнату отдыха.

Виниловая обшивка дивана противно заскрипела, когда я поднялся и сел. Кларисса подошла, села рядом со мной и с надеждой заглянула в мою чашку с остывшим кофе.

- Чёрт, - пробормотала она. - Я так надеялась, что у тебя там что-то приличное. Я думала, американцы уважают хороший кофе.

- Я бы и сам не отказался, - ответил я, сонно потирая лицо, и проверил температуру кофе. Он ещё не заледенел окончательно, так что я допил остатки. На часах было семь сорок утра, и это объясняло, почему Кларисса пыталась вызвать меня. На ней была операционная форма и резиновая обувь, и несло от неё застарелой вонью диатермии.

- Ты работала? - спросил я.

Она кивнула.

- Открытые репозиции, две подряд. Две операционные будут работать в течение дня, там достаточно хирургов и анестезиологов, но мы начали в пять утра, чтобы прооперировать пациентов, поступивших по скорой помощи ночью.

Она выглядела ужасно: издерганная и чуть не плачущая, и я успокаивающе сжал её руку.

- Если ты понадобишься, всегда можешь зайти вовнутрь, - сказал я. - Просто убедись, что координатор хирургии знает, что можно послать кого-нибудь за тобой.

Она моргнула и кивнула.

- Ты раньше это делал? - спросила она. - Бастовал?

Я покачал головой.

- Если не считать того случая в шестнадцать лет, когда неизвестная мега-корпорация, где я жарил гамбургеры, уволила кого-то за вступление в профсоюз. Нет, я никогда не бастовал.

- А, - устало протянула она.

- Кларисса, мы врачи. Администрация считает возможным говорить нам, как лечить больных, что мы можем и не можем делать для наших пациентов. Я работал в епископальной больнице общины в США, потому что не мог согласиться с тем, что министерство здравоохранения будет указывать мне, что я могу и что не могу делать и кого я должен оставить без медицинской помощи. Я не ожидал, что, приехав сюда и начав работать на социальную национальную службу здравоохранения, мне придётся выслушивать от больничной администрации то же самое.

Она быстро обняла меня, и я почувствовал её напряжение.

- Я собираюсь пойти проверить своих пациентов в послеоперационной. Увидимся снаружи.

Гастли Джордж вошла в комнату и заняла место Клариссы рядом со мной. Она ничего не сказала, просто взяла меня за руку и крепко её сжала. Она работала всю ночь, и похоже, в следующую ночь опять дежурит, и я подумал: у неё что, хватит ума присоединиться к нам на пикете вместо того, чтобы пойти отсыпаться?

Мы вышли как раз к восьми - полный лифт врачей. Кларисса плакала рядом со мной, я обнял её одной рукой за плечи, а Гастли Джордж уцепилась за меня с другой стороны.

Я никогда не думал, что можно чувствовать в такой момент, не пытался даже представить себе, а надо было бы.

Я был глубоко тронут. Люди хлопали меня по спине в лифте, и когда мы шли через главный холл к входу больницы, санитары и медсёстры, женщины в полосатых передниках, которые работали в кафетерии в вестибюле, все начали нам аплодировать. Врачи спускались по лестнице, выходили из боковых коридоров, из отделения ортопедии поликлиники и из отделения скорой помощи.

Я слышал, как Кларисса рыдала рядом со мной, и я понимал почему.

Мы вышли из главного входа на мощеный двор перед больницей, под ослепительные солнечные лучи и вспышки камер. И о репортёрах я тоже никогда не думал.

Вокруг было много незнакомых врачей, все с бейджами БMA на карманах или на ленточках вокруг шеи. Это, видимо, были члены БMA, представители разных подразделений и члены правления. Среди огромной толпы врачей, заполнившей дворик, то тут, то там мелькали медсёстры в сестринской униформе, тоже с бейджами членов Ассоциации Клинических Медсестёр, которые они прицепили, похоже, в знак поддержки.

Я передал Клариссу в руки Гастли Джордж и подошёл к выглядевшему совершенно несчастным Фёргалу, который переговаривался с представителями БМА. Мы обнялись, и он сказал:

- На самом деле, это всё какая-то страшная ошибка. Я был готов к тому, что администрация оттрахает меня и уволит. Конечно, я не получил бы удовольствия от процесса, как ты, например, но всё же…

Я поцеловал его в щёку.

- Ну, не всем так везёт, как тебе, - сказал я. - Кроме того, почему ты думаешь, что это я кусаю подушку? Эх, люблю британский сленг – насколько красноречивее, чем американское «чёртов гомик».

Он расхохотался, и смех мне напомнил прежнего Фёргала.

- Сладенький, - сказал он, обнимая меня снова и фыркая в ухо. - Да у тебя сзади на ногах отпечатки колен твоего дорогого студента!

Я буду скучать по нему. Я обнял его в ответ.

- Что-то ты слишком веселишься для безработного, - заметил я.

Он хлопнул меня по спине и улыбнулся, в глазах его плясал огонёк. Он был либо под кайфом, либо уже нашёл работу, поскольку спиртным от него не пахло.

- Ты самодовольный ублюдок, - сказал я, оставил его под нежной опекой адвоката БMA и пошёл через всё увеличивающуюся толпу врачей к Джейн, стоящей с группой медсестёр.

Она обняла меня, чуть не задушив в объятиях.

- Я понятия не имел, что вы решите присоединиться к нам - сказал я. – И подумать не мог.

- Демонстрируем нашу поддержку, родной, - ответила она. - Постою здесь с вами, пока не начнётся моя смена. Мы все так думаем. Ассоциация Медсестёр, конечно, не одобрит реальную забастовку, но почему бы не побыть с вами, пока мы не на дежурстве.

Как-то мысль о том, что Джейн тратит на нас свое свободное время, оказалась ещё более удивительной, чем её готовность бастовать.

Я поцеловал её в щёку, она сразу ярко покраснела и безмолвно всплеснула ладонями.

Кто-то тронул меня за локоть и потащил в сторону, лишая удовольствия любоваться розовыми ушами Джейн.

Мы стояли тихо и спокойно. Это было больше похоже на церковное бдение, чем на забастовку. У нас не было никаких плакатов, только транспарант БМА развевался в нежных лучах весеннего солнца. Никто не кричал, никто ничего не скандировал. Не было видно ни одного рупора.

Я не мог посчитать сколько всего врачей вышло на пикет. Кто-нибудь посчитает нас потом - либо представители БMA, либо репортёры, которые стояли с другой стороны дороги, очевидно надеясь, что мы начнем вести себя, как шахтёры или докеры, а не как толпа очень грустных врачей.

Люди проходили мимо, некоторые из них разглядывали нас, некоторые избегали наших взглядов, пока шли через главные двери больницы.

Одна маленькая старушка с палкой и пакетом прошла мимо нас в больницу, вернулась через несколько минут и вручила стаканчик с кофе одному из гинекологов – я не знал его имени, а потом снова вернулась в больницу. Хотелось бы надеяться, что ей сегодня не потребуется медицинская помощь.

Фёргал поддел меня локтем и сказал:

- Кря-кря.

В нашей ситуации такое заявление прозвучало очень грубо: называть кого-то здесь шарлатаном было бы верхом несправедливости, и моя реакция наверняка отразилась на лице, потому что он сказал:

- Да нет, идиот. Ты мама-утка, и вот твои утята.

​Он обожал цветы. Они его разум спасали.
Без воздуха были грустны, без света во тьме умирали.
В огромной квартире пустой – ряды хрупких ваз и бутонов…
Я видел его взгляд пустой и то, как в шипах розы тонет
Ладонь в украшенье колец. Он мне однажды сказал:
«Я слышу биенье сердец…А раньше ведь не замечал
Как тонкие стены оков жизнь, чуждую мне, пропускают,
Мой маленький мир облаков она белым ртом разрывает»
Он говорил цветам: «Дышите со мною, дышите!
Ведь я отдал всю жизнь вам, и боль мою в сердце возьмите!»
Он так любил цветы…Твердил: «Живите со мною!
Покинемте мир суеты и вместе погибнем весною!»
И длинные ночи без сна он вазам тёмным шептал…
Без воздуха стал грустен, без света во тьме умирал.

Опубликовано: 2017-08-08 11:14:15
Количество просмотров: 190

Комментарии