Глава 13 – Прощание может быть монстром
1.
Адам достал из маленькой коробочки медную медаль. Пришло время прощаться. С Рафаэлем, который пробыл здесь шестьдесят дней, с Рафаэлем, который был моим соседом. С Рафаэлем, который пробуждал меня от кошмаров, успокаивал меня и пел мне, с Рафаэлем, который всегда был на страже и приглядывал за ходящими во сне Шарки и Эмитом.
Я уставился на раскачивающуюся на верёвке медаль. Лиззи взяла её в руки и начала говорить:
- Я вкладываю в медаль всю мою…
Я не мог этого слушать. Кто-то что-то говорил, но я едва их слышал, вперив взгляд в пол, пока Мегги не тронула меня ладонью, передавая медаль.
Я поднял взгляд на Рафаэля, затем снова опустил его на пятно на ковре.
Я слышал голос Адама – невнятный, доносящийся откуда-то издали, как далекое эхо, а потом он исчез и мне стало очень одиноко, я словно оказался в тёмной тихой комнате, и в окружающем меня мире не было ничего, кроме тьмы. И сам я был тенью. Но голос Адама всё-таки пробился ко мне – этот голос был рукой, вытягивающей меня из тьмы.
- Вэл? Вэл?
Я снова вернулся в комнату, хотя и знал, что был в ней всё это время. Посмотрел сначала на Адама, потом – на Рафаэля. И услышал свой собственный голос:
- Мне обязательно что-то говорить?
- А ты не хочешь?
- Я не могу.
- Почему?
- Не могу и всё.
Я сосредоточенно пялился на пятно на ковре. Мне хотелось найти биту и автомобильное стекло. Вот чего мне хотелось.
- Я буду скучать по тебе, Вэл. - Голос Рафаэля никогда ещё не был таким мягким.
Почему он говорит? Это не по правилам прощания. По правилам нужно слушать прощальные пожелания других. Рафаэль нарушал правила, и мне хотелось кричать на него, и я попытался открыть рот, чтобы заговорить, но губы будто зашили.
Рафаэль улыбнулся.
- Я люблю тебя, Вэл, - прошептал он. - Ты же знаешь это, правда?
Он сказал это перед всей группой, и это было неправильно, и мои губы дрожали. Я судорожно сглотнул и заставил, наконец, себя заговорить. Я хотел, чтобы мой голос был сильнее моих слабых, дрожащих губ.
- Ты не любишь. Не любишь меня.
Лицо Рафаэля осталось спокойным.
- Люблю, Вэл. Я хочу, чтобы ты это знал.
Я закрыл глаза рукой и покачал головой.
Я ничего не чувствую. Ничего не чувствую.
Я знал, что скажет Адам. Он скажет: «Я вижу тебя, Вэл». Но он не видит меня. Никто не видит меня. Никто в этом грёбаном мире не видит меня.
2.
Я ходил на все занятия. Но не присутствовал на них. Я не мог заставить себя находиться там. И это не было какой-то там уловкой. Это было нормальным. Нормальным для меня. В середине дня я настолько устал, что был не в состоянии держать глаза открытыми. Я сказал Дженни, моему дневному психотерапевту, что плохо себя чувствую. Она внимательно вгляделась в моё лицо. Не знаю, что она там увидела.
- Дай себе то, что тебе нужно.
Я решил, что мне нужно вздремнуть. Вернулся в кабинку номер девять и первым делом наткнулся взглядом на упакованные вещи Рафаэля. Я лёг на постель и уставился в потолок. Мне не спалось. Может быть, я и не хотел спать. Мне пришла мысль, что Рафаэль придёт за своими вещами, а я знал, что мне невыносимо будет видеть его. Прощание было монстром, пожирающим меня. И этот монстр был слишком силён для парня по имени Вэл. Мне нужно уйти из кабинки до того, как вернётся Рафаэль. Мне нужно уйти. Мне стало трудно дышать, и я подумал о том, что мне никогда, никогда не станет лучше.
Я навечно останусь в этом между – между жизнью и смертью. Я в нём застрял.
Не знаю, как мне удалось это сделать, но я нацарапал Рафаэлю записку и положил на его стол, рядом с его дневником: Не ненавидь меня.
И выбежал из комнаты.
Никто не видит меня. Никто не видит меня. Никто не видит меня.
Я пришёл в себя под деревом по имени Вэл.
Небеса потемнели. Я лежал на земле, вспоминая очередной странный сон. Я брёл один по пустыне и мне навстречу шли два мужчины. Одним был мой отец, другим – Рафаэль. Внезапно рядом со мной оказался Адам. Он сказал: «Тебе придётся выбрать, Вэл». Мне хотелось выбрать Рафаэля – этого хотело моё сердце, но я не выбрал его. Нет. Я выбрал отца. Потом мы с отцом шли по пустыне. Приглядевшись, я увидел, что у нас обоих в руках бутылки с бурбоном, и мы пьём и пьём, и вокруг нас всё в крови.
Отец и сын.
Кровь.
Меня трясло.
Я думал о сне. О бурбоне и крови. Меня трясло, но не знаю, отчего – от холода или сна. Я поднялся и побрёл в курительную яму.
Я выкурил сигарету. Затем другую. Затем ещё одну. Я внутренне одеревенел. Ничего не ощущал. Это хорошо. Я сосредоточился и уцепился за это душевное оцепенение. Вот чего я на самом деле хочу – ничего не чувствовать. Быть куском льда, не желающим таять. Если бы я мог остаться в этом состоянии, то никогда бы больше не чувствовал печаль, никогда больше… если бы я только мог. Если бы у меня это получилось, то имя «Рафаэль» не причиняло бы мне боли. Как и имя «Сантьяго». Как и память об отце и матери. Они бы ничего не значили для меня.
Я поднял взгляд к звёздам и позавидовал им. Бог не наделил их чувствами.
3.
Я вернулся к себе в комнату. Эмит рисовал картину.
- Я охрененно зол, - глянул он на меня.
- И что?
- Не понимаю тебя, Вэл.
- А тебе и не нужно. Ты здесь не для этого.
- Это отвратительно, приятель – то, как ты обошёлся с Рафаэлем.
- Он это переживёт.
- Ты говнюк, знаешь об этом?
- Я не хочу говорить.
- Да что с тобой такое?
- Со мной? Что со мной такое? Ничего. Со мной полный порядок.
- Тогда почему ты не свалишь отсюда?
- Заткнись, Эмит.
Я завалился на кровать и уставился в потолок. Я цепко держался за своё душевное онемение. Я будто снова пил. Клянусь, я чувствовал себя именно так.
Я услышал, как Эмит встал и надел куртку.
- Рафаэль оставил тебе кое-что, засранец. На твоём столе.
Я сделал вид, что не слышу его.
Он вышел из комнаты.
Я уснул, и мне снова приснился тот сон с Рафаэлем, отцом и Адамом в пустыне. Рафаэль приблизился, но тут же повернул и пошёл прочь. Отец предложил мне выпить. Я проснулся как раз в тот момент, когда протянул руку к бутылке.
4.
Я не пошёл на утреннее групповое занятие. Остался в своей кабинке. Единственное место, в которое я наведывался целый день – в курительную яму. Люди приветствовали меня. У меня не было сил отвечать им. Днём я сидел, приклеившись взглядом к дневнику Рафаэля – он оставил его мне в подарок. На нём лежал конверт с моим именем. Я не открывал его. Поднял, покрутил в руках и бросил на стол.
Вернувшийся в кабинку Эмит зло посмотрел на меня. Я ответил ему безразличным взглядом.
Сны стали ещё кошмарнее.
Я проснулся от собственного крика, но не хотел вспоминать приснившийся сон.
- На тебя невыносимо смотреть, Вэл, - раздался голос Эмита. - Ты умираешь, приятель.
- Это просто сны, - услышал я свой ответ.
- Они убивают тебя.
Откуда тебе знать? - хотел я его спросить, но ничего не сказал.
5.
Следующим утром я пошёл на групповое занятие. Я не участвовал в разговоре, но я присутствовал. Почти всё занятие смотрел в пол. Дневной перерыв я решил провести у себя в кабинке, но не успел дойти до неё.
- В два часа, Вэл. Ты можешь прийти ко мне? - донёсся до меня голос Адама.
Я пожал плечами.
- Это «да»?
- Да, хорошо. - Я взглянул на него. - Какой в этом смысл, Адам? Я лишь трачу твоё время.
Он начал что-то говорить, но оборвал себя и лишь спросил:
- В два часа, Вэл?
- Да, ладно.
Я вошёл в кабинку и уставился на дневник Рафаэля. Перелистнул страницы и остановился на аккуратной записи. Сам того не заметив, я уже читал её.
В этом сне все деревья были голыми, без единого листочка, а зимняя ночь беззвёздной и тёмной. Я брёл куда-то без куртки. Не помню, что я так отчаянно искал, но я был голоден и истощён, и думал лишь о том, как мне холодно. Я никогда ещё так не замерзал. Я проснулся. На улице было всё ещё темно, моё одеяло валялось на полу. Укрывшись, я задавался вопросом, что же искал.
Я – скиталец на земле. Бродяга. Это была моя последняя мысль перед тем, как я снова уснул.
Утром все мои мысли занимала листва деревьев. Я зашёл в лабиринт с такой картинкой в голове: я стою под солнцем и с небес медленно летят зелёные листья. И я снова молод.
Я провёл подушечками пальцев по словам. По бумажным клочкам, заполненным словами.
Я представил себе Рафаэля, стоящего в центре лабиринта, под ярко светящим солнцем, в дождём осыпающих его летних листьях. Представил себе его улыбающимся и рассмеялся. И попытался представить себя рядом с ним.
6.
- Что у тебя там происходит? - постучал Адам пальцем по своему виску.
- Не знаю.
- Хорошо. Что происходит здесь? - он приложил ладонь к сердцу.
- Не знаю.
- Знаешь.
- Я не попрощался с Рафаэлем.
- Знаю.
- Я не смог.
- Понимаю.
- Правда?
- Прощание, порой, может быть монстром.
- Да.
- Это неплохо – любить кого-то так сильно, что это причиняет боль.
- Ты не знаешь. Ты же – не я.
- Как бы странно это не звучало, Вэл, я кое-что знаю о боли. И кое-что знаю о любви. И это факт.
- Но ты ничего не знаешь обо мне. Ты говоришь, что видишь меня, но это не так. Ты не видишь. - Мои губы снова дрожали. Нет, нет, нет, не плачь, Вэл, не плачь, не плачь, не плачь. Но тело не слушалось меня. Я поднялся, чтобы уйти, но встав, не смог сдвинуться с места. Я почувствовал обнимающие меня руки Адама. Я плакал, прислонившись к его плечу. - Я потерялся, - прошептал я. - Адам, я потерялся. - И я начал говорить вещи, которые не собирался говорить, слова, которые душили меня, застряв в горле. - Мне нужен отец, Адам. Мне он очень нужен. Я не знаю, где он. И мне больно. Мне больно, Адам, очень больно.
7.
Я не отрываясь смотрел на конверт с моим именем на нём. Глубоко вздохнул и открыл его. И нашёл там слова Рафаэля:
Валера,
Я хочу о многом сказать тебе, но в то же время не знаю, с чего начать. За годы писательства я понял, что мне удаётся подобрать правильные слова, когда я начинаю писать. Наверное, ты уже знаешь, что я по-настоящему верю в слова. Верю в их силу, в их способность ранить и способность исцелять. Может быть, поэтому я оставляю тебе свой дневник – потому что эти исписанные страницы часть той работы, которую я провёл над собой. Может быть, поэтому я пишу тебе сейчас – потому что хочу сказать что-то, что может тебе помочь. Ни в коем случае не принимай это, как снисхождение. Мне пятьдесят три, а тебе восемнадцать, но это не значит, что я умнее или даже просвещённее тебя. Единственное, что я на самом деле знаю – я наконец-то начал узнавать сам себя. Надеюсь, Вэл, что ты сделаешь то же самое раньше меня. Надеюсь, ты не будешь ждать и терять время.
Однажды ты признался мне, что ведёшь с людьми воображаемые диалоги. Я тоже. Вот такой у меня был с тобой:
Я: Ты попрощаешься со мной?
Вэл: Я не могу.
Я: Не сделаешь мне одолжение? Пожалуйста, перестань смотреть в пол и посмотри на меня.
Вэл: Ты говоришь со мной, как с маленьким ребёнком.
Я: А ты не веди себя, как ребёнок.
Вэл: Ты собираешься в качестве прощального подарка прочитать мне нотацию?
Я: Посмотри, пожалуйста, на меня.
И ты, Вэл, смотришь на меня. И я протягиваю тебе свой дневник и говорю: вот мой подарок для тебя.
Тогда ты, Вэл, говоришь: Я не могу его принять. Эти слова – твои.
Я: Может быть, я хочу, чтобы у тебя остались мои слова.
Ты качаешь головой.
Я: Возьми.
Я кладу свой дневник в твои руки.
Вэл: Я должен кое в чём признаться. Я читал твой дневник.
Ты отворачиваешься, боясь увидеть выражение моего лица.
Я же, улыбаясь, говорю: Я знаю.
Вэл: Знаешь?
Я: Да, Вэл, знаю.
Вэл: Почему ты не сказал мне, что знаешь об этом?
Я: По той же самой причине, по которой ты не сказал мне, что читаешь его. Может быть, мы оба слишком сильно любим держать в себе секреты. Может быть, нам стоит перестать это делать?
Ты, Вэл, держишь мой дневник в своих руках и киваешь.
Я в последний раз обвожу взглядом комнату.
И ты вдруг говоришь: Наверное, я должен сказать «прощай».
Я: Это не прощание, Вэл.
Вэл: Когда кто-то уходит, это означает прощание.
Я: Не всегда.
Вэл: Люди приходят сюда и уходят. И после ухода они хотят позабыть о своём пребывании здесь.
Я: Некоторые – может быть. Я ещё увижусь с тобой, Вэл. Я увижусь с тобой, потому что хочу увидеть тебя. И потому что я хочу этого – это случится. Я сделаю так, что это случится.
Ты провожаешь меня до машины, которая отвезёт меня в аэропорт, и я говорю: Ты самый славный мальчик во всём мире.
Вэл: Это не так.
Я: Не спорь со мной, Валера.
Я смотрю тебе в лицо в последний раз, улыбаюсь, сажусь в машину и уезжаю.
Вот мой воображаемый разговор с тобой.
Я знаю, Вэл, что ты не смог сказать мне «прощай». Я знаю, что это больно. Если больно мне, пятидесятитрёхлетнему старику, то как же должно быть больно восемнадцатилетнему мальчику? Но вот ведь в чём дело, Вэл. Если ты хочешь быть живым, то боли не избежать.
Я кое-что знаю о том, как её избегать – я в этом спец. Но нельзя убежать от боли, Вэл. Жизнь причинила боль тебе, мне и всем тем, кто находится в этом месте, но это не значит, что мы должны жить в боли всю свою жизнь. Я жил в боли, потому что сам выбрал жить в ней. Где-то на своём жизненном пути я взлелеял мысль о том, что мне суждено прожить трагическую жизнь. В моей голове засела романтическая идея о том, что писатель должен страдать. Я был Рафаэлем, творческой личностью, человеком, порождающим прекрасное из своих собственных страданий. Я боготворил свою боль. Она была богом для меня, и я ей преклонялся. Шарки бы сказал: «Чувак, это пиздец что такое». Необъяснимо как, и это действительно необъяснимо, но мне каким-то образом удавалось избегать настоящей боли – боли, которая меня убивала. Вот её я избегал всеми силами.
Я думаю, ты такой же как я, Вэл. Ты живёшь в боли, хотя не хочешь ничего чувствовать. Ты замечательный, умный, красивый, и влюблён в слова, но, как и я, остаёшься в пространстве безмолвия, где слова застревают между сердцем и горлом.
Говори, Вэл.
Ты знаешь историю библейского Валерия? Думаю, тебе стоит её почитать. Бог лишил его дара речи за неверие. Он стал немым, и обрёл способность говорить только после рождения сына. И он запел. Валерий запел! Пой, Вэл. Если я могу петь своему монстру, то и ты можешь петь своему.
Рафаэль.
Я перечитывал письмо снова и снова. Затем открыл дневник Рафаэля и увидел, что он оставил мне номер своего мобильного и адрес. У меня из головы не выходила воображаемая сцена прощания, написанная им. Я увижусь с тобой, потому что хочу увидеть тебя.
На ум пришло слово «счастье», это слово… я почувствовал его. Я знал, что это ощущение не продлится долго, что потом я опять почувствую печаль, и мне станет только хуже, потому что одно дело – быть печальным, и другое – стать печальным после того, как был счастлив. Стать печальным после того, как был счастлив – нет ничего хуже этого.
Должно быть, я улыбался, потому что Эмит спросил меня:
- Чему ты улыбаешься?
- Своим мыслям.
- Даже не знаю, чему ты можешь улыбаться, после того, как так по-свински обошёлся с Рафаэлем на групповом занятии. Говорю тебе на полном серьёзе – это было отвратительно.
Я не знал, что на это ответить.
- Прости, что вёл себя, как пятилетний ребёнок. Прости.
- Да уж, как Рафаэль и говорил.
- Да, как говорил Рафаэль. Я задолжал группе и теперь должен загладить свою вину.
- Я напомню тебе об этом. Если ты забудешь.
- Ладно.
- Вот и хорошо. - Эмит оценивающе оглядел свою картину. - Что ты думаешь о ней? - Он поднял её, показывая мне. На ней была изображена дорога. Не похожая на ту, что нарисовал я. И с чего она должна была быть на неё похожа? Это была его дорога. По обеим сторонам от неё Эмит нарисовал вигвамы, кактусы и всякое разное. Его картина была намного мудреней моей.
- Хочешь рассказать мне, что она значит?
- Я принесу её на групповое занятие.
Я был рад, что Эмит больше не злится на меня. Странно, но мне хотелось говорить с ним. Может быть, я устал от своего внутреннего мира. Моего печального внутреннего мира.
- Эмит? Что самого страшного случилось с тобой?
Я увидел по его лицу, что ему не хочется отвечать, но он ответил:
- В тюрьме… случаются жуткие вещи.
Думаю, я знаю, о чём он говорил.
- Ты часто думаешь об этом?
- Мне иногда снятся сны.
Я кивнул, не зная, что сказать.
- Мне очень жаль, что с тобой случились те жуткие вещи.
Он тоже кивнул.
- Иногда я мечтаю о том, чтобы всё это ушло, перестав меня мучить.
- И я.
- Но, думаю, от нашего желания это не зависит.
- Наверное, нет.
- Что самого страшного случилось с тобой?
- Я потерял родителей. - Я не знал, что собираюсь это сказать. Я даже не знал, правда ли это. Но это было правдой. Я просто никогда этого не признавал.
- Хочешь поговорить об этом?
- Нет. Я не могу. - Мне вспомнилось, как Рафаэль сказал мне, что меня нужно связать договором, запретив произносить эти три слова – «я не могу».
- Это ничего. - Эмит всё смотрел на свою картину, словно пытаясь проанализировать самого себя. - Может, пойдём курнём?
- Пойдём, - согласился я.
Мы вышли на ночной воздух, и я слышал голос говорящего со мной Эмита – было здорово слышать человеческий голос, было здорово слышать его рядом с собой, – но я слушал его краем уха. Я думал о Рафаэле и представлял его поющим монстру.
Мысленно видел лицо Адама – доброе, хорошее лицо; лицо Лиззи, с текущими по щекам слезами – в молодости она, наверное, была очень красивой. Я задавался вопросом: куда же иду, и размышлял о дороге на своём рисунке.
Когда мы дошли до курительной ямы Эмит сказал, что погода меняется.
- Можно почти ощутить, как зима отступает.
Это была приятная мысль. Чудесная мысль. Замечательная мысль.
«Летний день». Вот как называлась та песня. Лето. Почувствую ли я его когда-нибудь внутри себя?
Воспоминания
- Я вижу один и тот же сон. В нём есть ты и Рафаэль, и мой отец.
- Что это за сон?
Я описал его Адаму.
- Ты злишься на меня во сне?
- Почему я должен злиться на тебя?
- Я заставляю тебя сделать выбор. Ты видишь меня таким – парнем, заставляющим тебя выбирать между… - Адам умолк. Посмотрел на меня. - Давай пока забудем обо мне... Скажи мне, что олицетворяет во сне твой отец?
- Это мой отец. Он олицетворяет самого себя.
- Но ты сказал, что в душе хотел уйти с Рафаэлем.
- Хотел. Ну, то есть, во сне – хотел. Во сне я хотел выбрать его. Но не сделал этого и ушёл с отцом.
- Ты выбрал выпивку.
- Нет, я выбрал отца. Но… получается, что и выпивку тоже.
- Ты выбрал отца. Ты выбрал выпивку. Так что олицетворяет твой отец, Вэл?
- Мою старую жизнь.
- А что олицетворяет Рафаэль?
- Мою новую жизнь, наверное.
- Да, я тоже так думаю. И во сне ты выбрал не новую, а старую жизнь. И что ты чувствовал при этом?
- Но это же мой отец. Я должен был выбрать его.
- Разве?
Я поднял на Адама глаза.
- Да.
- Вэл, в последний раз, когда ты был тут у меня…
- Когда я потерял самообладание.
- Когда ты потерял самообладание. Ты сказал, что тебе нужен отец и что тебе больно.
- Да.
- Могу я задать тебе вопрос? - Он не стал ждать утвердительного ответа. - Ты веришь в то, что снова увидишься с Рафаэлем?
- Да. Наверное, верю. Надеюсь на это. Мне бы этого хотелось.
- И что тебя может остановить?
- Наверное, ничего.
- Наверное? Ты не знаешь, как связаться с ним?
- Конечно, знаю. Я могу связаться с ним, если захочу.
- А ты хочешь?
- Да.
- Хорошо. Ты веришь в то, что ещё увидишься со своим отцом?
Я не мог ответить на этот вопрос. Я не знал, как ответить на него.
Адам внимательно смотрел на меня.
- Ты избегаешь вопросов о своей семье.
- Да, думаю, что да.
- Да, я тоже так думаю. Могу я тебя кое о чём спросить, Вэл? Могу я быть по-настоящему честен с тобой?
- Да, ты можешь быть честен.
- Как долго ты будешь оттягивать тот момент, когда придётся, наконец, принять то, что привело тебя сюда?
- Я пытаюсь.
- Твой рисунок – отличная работа. И ты отлично поработал над собой в отношении Рафаэля.
- Что это ещё за «отлично поработал в отношении Рафаэля»? Рафаэль мой друг.
Адам внимательно взглянул на меня.
- Ты позволил себе полюбить его. Для человека, который не хочет ничего чувствовать, ты отлично поработал над собой.
- Да, наверное, - согласился я. - Но я не попрощался с ним.
- Я знаю. Можешь мне сказать, почему?
- У тебя нет на этот счёт теории?
- Моя теория тут не имеет значения.
- Мне было слишком больно… прощаться.
- Почему?
- Потому что.
- Потому что, что?
- Потому что…
- Ты сделаешь кое-что для меня, Вэл?
- Конечно.
- Повторяй за мной. Я.
- Я.
- Люблю.
- Люблю.
- Рафаэля.
- Рафаэля.
- Я люблю Рафаэля.
- Я люблю Рафаэля.
Адам кивнул и посмотрел мне прямо в глаза.
- Тебе ведь тяжело даются эти слова?
- Да, тяжело.
- Даже несмотря на то, что это правда – она даётся тебе тяжело.
- Да.
- Это нормально, Вэл – любить.
- Я сам не нормален, Адам.
- Я понимаю. Но, мне кажется, что ты борешься… - Он замолчал, подбирая правильное слово или пытаясь сформулировать свою мысль. - Ты борешься с собой, Вэл. Постоянно борешься. И тебя это убивает, потому что ты борешься с лучшей частью себя.
- Я… - Я даже не знал, что на это сказать. Я снова уставился в пол. Опять за своё, как всегда.
- Ты веришь в то, что Рафаэль любит тебя? Думаешь, это правда?
- Он так сказал. Но что его слова значат?
- Может быть, они значат, что ты ему не безразличен? Может быть, ему важно, что с тобой будет дальше?
- Да. Наверное, это так.
- Наверное? Давай так. Рафаэль любит тебя. Почему? Почему он любит тебя? У него какие-то скрытые мотивы? Какие-то эгоистичные или нездоровые намерения в отношении тебя? Он извращенец?
- Ты так думаешь?
- Нет, я так не думаю. Я хочу знать, что думаешь ты, Вэл. Почему Рафаэль любит тебя? Твоя теория?
- Потому что я напоминаю ему о сыне. Потому что он мог бы быть мне отцом. А он всегда хотел этого – быть отцом.
- Да. Думаю, что так оно и есть. Но ты думаешь, он любит тебя только поэтому?
- Я не знаю.
- Это возможно, что Рафаэль видит тебя?
- Да. Возможно.
- Знаешь, что я предполагаю? Я предполагаю, что Рафаэль оставил тебе свой дневник, потому что надеялся, что ты найдёшь в нём то, что поможет тебе. - Лицо Адама изменилось. Видимо, ему пришла на ум какая-то мысль. - Дорога на твоём рисунке – она куда-то ведёт. Ты не знаешь, куда. Я не знаю, куд