Последний визит: 2023-03-05 16:55:12
Сейчас не в сети

Мой Зал Самоубийц. Заключительная часть

Глава 13 – Прощание может быть монстром

1.

Адам достал из маленькой коробочки медную медаль. Пришло время прощаться. С Рафаэлем, который пробыл здесь шестьдесят дней, с Рафаэлем, который был моим соседом. С Рафаэлем, который пробуждал меня от кошмаров, успокаивал меня и пел мне, с Рафаэлем, который всегда был на страже и приглядывал за ходящими во сне Шарки и Эмитом.

Я уставился на раскачивающуюся на верёвке медаль. Лиззи взяла её в руки и начала говорить:

- Я вкладываю в медаль всю мою…

Я не мог этого слушать. Кто-то что-то говорил, но я едва их слышал, вперив взгляд в пол, пока Мегги не тронула меня ладонью, передавая медаль.

Я поднял взгляд на Рафаэля, затем снова опустил его на пятно на ковре.

Я слышал голос Адама – невнятный, доносящийся откуда-то издали, как далекое эхо, а потом он исчез и мне стало очень одиноко, я словно оказался в тёмной тихой комнате, и в окружающем меня мире не было ничего, кроме тьмы. И сам я был тенью. Но голос Адама всё-таки пробился ко мне – этот голос был рукой, вытягивающей меня из тьмы.

- Вэл? Вэл?

Я снова вернулся в комнату, хотя и знал, что был в ней всё это время. Посмотрел сначала на Адама, потом – на Рафаэля. И услышал свой собственный голос:

- Мне обязательно что-то говорить?

- А ты не хочешь?

- Я не могу.

- Почему?

- Не могу и всё.

Я сосредоточенно пялился на пятно на ковре. Мне хотелось найти биту и автомобильное стекло. Вот чего мне хотелось.

- Я буду скучать по тебе, Вэл. - Голос Рафаэля никогда ещё не был таким мягким.

Почему он говорит? Это не по правилам прощания. По правилам нужно слушать прощальные пожелания других. Рафаэль нарушал правила, и мне хотелось кричать на него, и я попытался открыть рот, чтобы заговорить, но губы будто зашили.

Рафаэль улыбнулся.

- Я люблю тебя, Вэл, - прошептал он. - Ты же знаешь это, правда?

Он сказал это перед всей группой, и это было неправильно, и мои губы дрожали. Я судорожно сглотнул и заставил, наконец, себя заговорить. Я хотел, чтобы мой голос был сильнее моих слабых, дрожащих губ.

- Ты не любишь. Не любишь меня.

Лицо Рафаэля осталось спокойным.

- Люблю, Вэл. Я хочу, чтобы ты это знал.

Я закрыл глаза рукой и покачал головой.

Я ничего не чувствую. Ничего не чувствую.

Я знал, что скажет Адам. Он скажет: «Я вижу тебя, Вэл». Но он не видит меня. Никто не видит меня. Никто в этом грёбаном мире не видит меня.

2.

Я ходил на все занятия. Но не присутствовал на них. Я не мог заставить себя находиться там. И это не было какой-то там уловкой. Это было нормальным. Нормальным для меня. В середине дня я настолько устал, что был не в состоянии держать глаза открытыми. Я сказал Дженни, моему дневному психотерапевту, что плохо себя чувствую. Она внимательно вгляделась в моё лицо. Не знаю, что она там увидела.

- Дай себе то, что тебе нужно.

Я решил, что мне нужно вздремнуть. Вернулся в кабинку номер девять и первым делом наткнулся взглядом на упакованные вещи Рафаэля. Я лёг на постель и уставился в потолок. Мне не спалось. Может быть, я и не хотел спать. Мне пришла мысль, что Рафаэль придёт за своими вещами, а я знал, что мне невыносимо будет видеть его. Прощание было монстром, пожирающим меня. И этот монстр был слишком силён для парня по имени Вэл. Мне нужно уйти из кабинки до того, как вернётся Рафаэль. Мне нужно уйти. Мне стало трудно дышать, и я подумал о том, что мне никогда, никогда не станет лучше.

Я навечно останусь в этом между – между жизнью и смертью. Я в нём застрял.

Не знаю, как мне удалось это сделать, но я нацарапал Рафаэлю записку и положил на его стол, рядом с его дневником: Не ненавидь меня.

И выбежал из комнаты.

Никто не видит меня. Никто не видит меня. Никто не видит меня.

Я пришёл в себя под деревом по имени Вэл.

Небеса потемнели. Я лежал на земле, вспоминая очередной странный сон. Я брёл один по пустыне и мне навстречу шли два мужчины. Одним был мой отец, другим – Рафаэль. Внезапно рядом со мной оказался Адам. Он сказал: «Тебе придётся выбрать, Вэл». Мне хотелось выбрать Рафаэля – этого хотело моё сердце, но я не выбрал его. Нет. Я выбрал отца. Потом мы с отцом шли по пустыне. Приглядевшись, я увидел, что у нас обоих в руках бутылки с бурбоном, и мы пьём и пьём, и вокруг нас всё в крови.

Отец и сын.

Кровь.

Меня трясло.

Я думал о сне. О бурбоне и крови. Меня трясло, но не знаю, отчего – от холода или сна. Я поднялся и побрёл в курительную яму.
Я выкурил сигарету. Затем другую. Затем ещё одну. Я внутренне одеревенел. Ничего не ощущал. Это хорошо. Я сосредоточился и уцепился за это душевное оцепенение. Вот чего я на самом деле хочу – ничего не чувствовать. Быть куском льда, не желающим таять. Если бы я мог остаться в этом состоянии, то никогда бы больше не чувствовал печаль, никогда больше… если бы я только мог. Если бы у меня это получилось, то имя «Рафаэль» не причиняло бы мне боли. Как и имя «Сантьяго». Как и память об отце и матери. Они бы ничего не значили для меня.

Я поднял взгляд к звёздам и позавидовал им. Бог не наделил их чувствами.

3.

Я вернулся к себе в комнату. Эмит рисовал картину.

- Я охрененно зол, - глянул он на меня.

- И что?

- Не понимаю тебя, Вэл.

- А тебе и не нужно. Ты здесь не для этого.

- Это отвратительно, приятель – то, как ты обошёлся с Рафаэлем.

- Он это переживёт.

- Ты говнюк, знаешь об этом?

- Я не хочу говорить.

- Да что с тобой такое?

- Со мной? Что со мной такое? Ничего. Со мной полный порядок.

- Тогда почему ты не свалишь отсюда?

- Заткнись, Эмит.

Я завалился на кровать и уставился в потолок. Я цепко держался за своё душевное онемение. Я будто снова пил. Клянусь, я чувствовал себя именно так.

Я услышал, как Эмит встал и надел куртку.

- Рафаэль оставил тебе кое-что, засранец. На твоём столе.

Я сделал вид, что не слышу его.

Он вышел из комнаты.

Я уснул, и мне снова приснился тот сон с Рафаэлем, отцом и Адамом в пустыне. Рафаэль приблизился, но тут же повернул и пошёл прочь. Отец предложил мне выпить. Я проснулся как раз в тот момент, когда протянул руку к бутылке.

4.

Я не пошёл на утреннее групповое занятие. Остался в своей кабинке. Единственное место, в которое я наведывался целый день – в курительную яму. Люди приветствовали меня. У меня не было сил отвечать им. Днём я сидел, приклеившись взглядом к дневнику Рафаэля – он оставил его мне в подарок. На нём лежал конверт с моим именем. Я не открывал его. Поднял, покрутил в руках и бросил на стол.

Вернувшийся в кабинку Эмит зло посмотрел на меня. Я ответил ему безразличным взглядом.

Сны стали ещё кошмарнее.

Я проснулся от собственного крика, но не хотел вспоминать приснившийся сон.

- На тебя невыносимо смотреть, Вэл, - раздался голос Эмита. - Ты умираешь, приятель.

- Это просто сны, - услышал я свой ответ.

- Они убивают тебя.

Откуда тебе знать? - хотел я его спросить, но ничего не сказал.

5.

Следующим утром я пошёл на групповое занятие. Я не участвовал в разговоре, но я присутствовал. Почти всё занятие смотрел в пол. Дневной перерыв я решил провести у себя в кабинке, но не успел дойти до неё.

- В два часа, Вэл. Ты можешь прийти ко мне? - донёсся до меня голос Адама.

Я пожал плечами.

- Это «да»?

- Да, хорошо. - Я взглянул на него. - Какой в этом смысл, Адам? Я лишь трачу твоё время.

Он начал что-то говорить, но оборвал себя и лишь спросил:

- В два часа, Вэл?

- Да, ладно.

Я вошёл в кабинку и уставился на дневник Рафаэля. Перелистнул страницы и остановился на аккуратной записи. Сам того не заметив, я уже читал её.

В этом сне все деревья были голыми, без единого листочка, а зимняя ночь беззвёздной и тёмной. Я брёл куда-то без куртки. Не помню, что я так отчаянно искал, но я был голоден и истощён, и думал лишь о том, как мне холодно. Я никогда ещё так не замерзал. Я проснулся. На улице было всё ещё темно, моё одеяло валялось на полу. Укрывшись, я задавался вопросом, что же искал.

Я – скиталец на земле. Бродяга. Это была моя последняя мысль перед тем, как я снова уснул.

Утром все мои мысли занимала листва деревьев. Я зашёл в лабиринт с такой картинкой в голове: я стою под солнцем и с небес медленно летят зелёные листья. И я снова молод.

Я провёл подушечками пальцев по словам. По бумажным клочкам, заполненным словами.

Я представил себе Рафаэля, стоящего в центре лабиринта, под ярко светящим солнцем, в дождём осыпающих его летних листьях. Представил себе его улыбающимся и рассмеялся. И попытался представить себя рядом с ним.

6.

- Что у тебя там происходит? - постучал Адам пальцем по своему виску.

- Не знаю.

- Хорошо. Что происходит здесь? - он приложил ладонь к сердцу.

- Не знаю.

- Знаешь.

- Я не попрощался с Рафаэлем.

- Знаю.

- Я не смог.

- Понимаю.

- Правда?

- Прощание, порой, может быть монстром.

- Да.

- Это неплохо – любить кого-то так сильно, что это причиняет боль.

- Ты не знаешь. Ты же – не я.

- Как бы странно это не звучало, Вэл, я кое-что знаю о боли. И кое-что знаю о любви. И это факт.

- Но ты ничего не знаешь обо мне. Ты говоришь, что видишь меня, но это не так. Ты не видишь. - Мои губы снова дрожали. Нет, нет, нет, не плачь, Вэл, не плачь, не плачь, не плачь. Но тело не слушалось меня. Я поднялся, чтобы уйти, но встав, не смог сдвинуться с места. Я почувствовал обнимающие меня руки Адама. Я плакал, прислонившись к его плечу. - Я потерялся, - прошептал я. - Адам, я потерялся. - И я начал говорить вещи, которые не собирался говорить, слова, которые душили меня, застряв в горле. - Мне нужен отец, Адам. Мне он очень нужен. Я не знаю, где он. И мне больно. Мне больно, Адам, очень больно.

7.

Я не отрываясь смотрел на конверт с моим именем на нём. Глубоко вздохнул и открыл его. И нашёл там слова Рафаэля:

Валера,
Я хочу о многом сказать тебе, но в то же время не знаю, с чего начать. За годы писательства я понял, что мне удаётся подобрать правильные слова, когда я начинаю писать. Наверное, ты уже знаешь, что я по-настоящему верю в слова. Верю в их силу, в их способность ранить и способность исцелять. Может быть, поэтому я оставляю тебе свой дневник – потому что эти исписанные страницы часть той работы, которую я провёл над собой. Может быть, поэтому я пишу тебе сейчас – потому что хочу сказать что-то, что может тебе помочь. Ни в коем случае не принимай это, как снисхождение. Мне пятьдесят три, а тебе восемнадцать, но это не значит, что я умнее или даже просвещённее тебя. Единственное, что я на самом деле знаю – я наконец-то начал узнавать сам себя. Надеюсь, Вэл, что ты сделаешь то же самое раньше меня. Надеюсь, ты не будешь ждать и терять время.

Однажды ты признался мне, что ведёшь с людьми воображаемые диалоги. Я тоже. Вот такой у меня был с тобой:

Я: Ты попрощаешься со мной?

Вэл: Я не могу.

Я: Не сделаешь мне одолжение? Пожалуйста, перестань смотреть в пол и посмотри на меня.

Вэл: Ты говоришь со мной, как с маленьким ребёнком.

Я: А ты не веди себя, как ребёнок.

Вэл: Ты собираешься в качестве прощального подарка прочитать мне нотацию?

Я: Посмотри, пожалуйста, на меня.

И ты, Вэл, смотришь на меня. И я протягиваю тебе свой дневник и говорю: вот мой подарок для тебя.

Тогда ты, Вэл, говоришь: Я не могу его принять. Эти слова – твои.

Я: Может быть, я хочу, чтобы у тебя остались мои слова.

Ты качаешь головой.

Я: Возьми.

Я кладу свой дневник в твои руки.

Вэл: Я должен кое в чём признаться. Я читал твой дневник.

Ты отворачиваешься, боясь увидеть выражение моего лица.

Я же, улыбаясь, говорю: Я знаю.

Вэл: Знаешь?

Я: Да, Вэл, знаю.

Вэл: Почему ты не сказал мне, что знаешь об этом?

Я: По той же самой причине, по которой ты не сказал мне, что читаешь его. Может быть, мы оба слишком сильно любим держать в себе секреты. Может быть, нам стоит перестать это делать?

Ты, Вэл, держишь мой дневник в своих руках и киваешь.

Я в последний раз обвожу взглядом комнату.

И ты вдруг говоришь: Наверное, я должен сказать «прощай».

Я: Это не прощание, Вэл.

Вэл: Когда кто-то уходит, это означает прощание.

Я: Не всегда.

Вэл: Люди приходят сюда и уходят. И после ухода они хотят позабыть о своём пребывании здесь.

Я: Некоторые – может быть. Я ещё увижусь с тобой, Вэл. Я увижусь с тобой, потому что хочу увидеть тебя. И потому что я хочу этого – это случится. Я сделаю так, что это случится.

Ты провожаешь меня до машины, которая отвезёт меня в аэропорт, и я говорю: Ты самый славный мальчик во всём мире.

Вэл: Это не так.

Я: Не спорь со мной, Валера.

Я смотрю тебе в лицо в последний раз, улыбаюсь, сажусь в машину и уезжаю.

Вот мой воображаемый разговор с тобой.

Я знаю, Вэл, что ты не смог сказать мне «прощай». Я знаю, что это больно. Если больно мне, пятидесятитрёхлетнему старику, то как же должно быть больно восемнадцатилетнему мальчику? Но вот ведь в чём дело, Вэл. Если ты хочешь быть живым, то боли не избежать.

Я кое-что знаю о том, как её избегать – я в этом спец. Но нельзя убежать от боли, Вэл. Жизнь причинила боль тебе, мне и всем тем, кто находится в этом месте, но это не значит, что мы должны жить в боли всю свою жизнь. Я жил в боли, потому что сам выбрал жить в ней. Где-то на своём жизненном пути я взлелеял мысль о том, что мне суждено прожить трагическую жизнь. В моей голове засела романтическая идея о том, что писатель должен страдать. Я был Рафаэлем, творческой личностью, человеком, порождающим прекрасное из своих собственных страданий. Я боготворил свою боль. Она была богом для меня, и я ей преклонялся. Шарки бы сказал: «Чувак, это пиздец что такое». Необъяснимо как, и это действительно необъяснимо, но мне каким-то образом удавалось избегать настоящей боли – боли, которая меня убивала. Вот её я избегал всеми силами.

Я думаю, ты такой же как я, Вэл. Ты живёшь в боли, хотя не хочешь ничего чувствовать. Ты замечательный, умный, красивый, и влюблён в слова, но, как и я, остаёшься в пространстве безмолвия, где слова застревают между сердцем и горлом.

Говори, Вэл.

Ты знаешь историю библейского Валерия? Думаю, тебе стоит её почитать. Бог лишил его дара речи за неверие. Он стал немым, и обрёл способность говорить только после рождения сына. И он запел. Валерий запел! Пой, Вэл. Если я могу петь своему монстру, то и ты можешь петь своему.

Рафаэль.

Я перечитывал письмо снова и снова. Затем открыл дневник Рафаэля и увидел, что он оставил мне номер своего мобильного и адрес. У меня из головы не выходила воображаемая сцена прощания, написанная им. Я увижусь с тобой, потому что хочу увидеть тебя.

На ум пришло слово «счастье», это слово… я почувствовал его. Я знал, что это ощущение не продлится долго, что потом я опять почувствую печаль, и мне станет только хуже, потому что одно дело – быть печальным, и другое – стать печальным после того, как был счастлив. Стать печальным после того, как был счастлив – нет ничего хуже этого.

Должно быть, я улыбался, потому что Эмит спросил меня:

- Чему ты улыбаешься?

- Своим мыслям.

- Даже не знаю, чему ты можешь улыбаться, после того, как так по-свински обошёлся с Рафаэлем на групповом занятии. Говорю тебе на полном серьёзе – это было отвратительно.

Я не знал, что на это ответить.

- Прости, что вёл себя, как пятилетний ребёнок. Прости.

- Да уж, как Рафаэль и говорил.

- Да, как говорил Рафаэль. Я задолжал группе и теперь должен загладить свою вину.

- Я напомню тебе об этом. Если ты забудешь.

- Ладно.

- Вот и хорошо. - Эмит оценивающе оглядел свою картину. - Что ты думаешь о ней? - Он поднял её, показывая мне. На ней была изображена дорога. Не похожая на ту, что нарисовал я. И с чего она должна была быть на неё похожа? Это была его дорога. По обеим сторонам от неё Эмит нарисовал вигвамы, кактусы и всякое разное. Его картина была намного мудреней моей.

- Хочешь рассказать мне, что она значит?

- Я принесу её на групповое занятие.

Я был рад, что Эмит больше не злится на меня. Странно, но мне хотелось говорить с ним. Может быть, я устал от своего внутреннего мира. Моего печального внутреннего мира.

- Эмит? Что самого страшного случилось с тобой?

Я увидел по его лицу, что ему не хочется отвечать, но он ответил:

- В тюрьме… случаются жуткие вещи.

Думаю, я знаю, о чём он говорил.

- Ты часто думаешь об этом?

- Мне иногда снятся сны.

Я кивнул, не зная, что сказать.

- Мне очень жаль, что с тобой случились те жуткие вещи.

Он тоже кивнул.

- Иногда я мечтаю о том, чтобы всё это ушло, перестав меня мучить.

- И я.

- Но, думаю, от нашего желания это не зависит.

- Наверное, нет.

- Что самого страшного случилось с тобой?

- Я потерял родителей. - Я не знал, что собираюсь это сказать. Я даже не знал, правда ли это. Но это было правдой. Я просто никогда этого не признавал.

- Хочешь поговорить об этом?

- Нет. Я не могу. - Мне вспомнилось, как Рафаэль сказал мне, что меня нужно связать договором, запретив произносить эти три слова – «я не могу».

- Это ничего. - Эмит всё смотрел на свою картину, словно пытаясь проанализировать самого себя. - Может, пойдём курнём?

- Пойдём, - согласился я.

Мы вышли на ночной воздух, и я слышал голос говорящего со мной Эмита – было здорово слышать человеческий голос, было здорово слышать его рядом с собой, – но я слушал его краем уха. Я думал о Рафаэле и представлял его поющим монстру.

​Мысленно видел лицо Адама – доброе, хорошее лицо; лицо Лиззи, с текущими по щекам слезами – в молодости она, наверное, была очень красивой. Я задавался вопросом: куда же иду, и размышлял о дороге на своём рисунке.

Когда мы дошли до курительной ямы Эмит сказал, что погода меняется.

- Можно почти ощутить, как зима отступает.

Это была приятная мысль. Чудесная мысль. Замечательная мысль.

«Летний день». Вот как называлась та песня. Лето. Почувствую ли я его когда-нибудь внутри себя?

Воспоминания

- Я вижу один и тот же сон. В нём есть ты и Рафаэль, и мой отец.

- Что это за сон?

Я описал его Адаму.

- Ты злишься на меня во сне?

- Почему я должен злиться на тебя?

- Я заставляю тебя сделать выбор. Ты видишь меня таким – парнем, заставляющим тебя выбирать между… - Адам умолк. Посмотрел на меня. - Давай пока забудем обо мне... Скажи мне, что олицетворяет во сне твой отец?

- Это мой отец. Он олицетворяет самого себя.

- Но ты сказал, что в душе хотел уйти с Рафаэлем.

- Хотел. Ну, то есть, во сне – хотел. Во сне я хотел выбрать его. Но не сделал этого и ушёл с отцом.

- Ты выбрал выпивку.

- Нет, я выбрал отца. Но… получается, что и выпивку тоже.

- Ты выбрал отца. Ты выбрал выпивку. Так что олицетворяет твой отец, Вэл?

- Мою старую жизнь.

- А что олицетворяет Рафаэль?

- Мою новую жизнь, наверное.

- Да, я тоже так думаю. И во сне ты выбрал не новую, а старую жизнь. И что ты чувствовал при этом?

- Но это же мой отец. Я должен был выбрать его.

- Разве?

Я поднял на Адама глаза.

- Да.

- Вэл, в последний раз, когда ты был тут у меня…

- Когда я потерял самообладание.

- Когда ты потерял самообладание. Ты сказал, что тебе нужен отец и что тебе больно.

- Да.

- Могу я задать тебе вопрос? - Он не стал ждать утвердительного ответа. - Ты веришь в то, что снова увидишься с Рафаэлем?

- Да. Наверное, верю. Надеюсь на это. Мне бы этого хотелось.

- И что тебя может остановить?

- Наверное, ничего.

- Наверное? Ты не знаешь, как связаться с ним?

- Конечно, знаю. Я могу связаться с ним, если захочу.

- А ты хочешь?

- Да.

- Хорошо. Ты веришь в то, что ещё увидишься со своим отцом?

Я не мог ответить на этот вопрос. Я не знал, как ответить на него.

Адам внимательно смотрел на меня.

- Ты избегаешь вопросов о своей семье.

- Да, думаю, что да.

- Да, я тоже так думаю. Могу я тебя кое о чём спросить, Вэл? Могу я быть по-настоящему честен с тобой?

- Да, ты можешь быть честен.

- Как долго ты будешь оттягивать тот момент, когда придётся, наконец, принять то, что привело тебя сюда?

- Я пытаюсь.

- Твой рисунок – отличная работа. И ты отлично поработал над собой в отношении Рафаэля.

- Что это ещё за «отлично поработал в отношении Рафаэля»? Рафаэль мой друг.

Адам внимательно взглянул на меня.

- Ты позволил себе полюбить его. Для человека, который не хочет ничего чувствовать, ты отлично поработал над собой.

- Да, наверное, - согласился я. - Но я не попрощался с ним.

- Я знаю. Можешь мне сказать, почему?

- У тебя нет на этот счёт теории?

- Моя теория тут не имеет значения.

- Мне было слишком больно… прощаться.

- Почему?

- Потому что.

- Потому что, что?

- Потому что…

- Ты сделаешь кое-что для меня, Вэл?

- Конечно.

- Повторяй за мной. Я.

- Я.

- Люблю.

- Люблю.

- Рафаэля.

- Рафаэля.

- Я люблю Рафаэля.

- Я люблю Рафаэля.

Адам кивнул и посмотрел мне прямо в глаза.

- Тебе ведь тяжело даются эти слова?

- Да, тяжело.

- Даже несмотря на то, что это правда – она даётся тебе тяжело.

- Да.

- Это нормально, Вэл – любить.

- Я сам не нормален, Адам.

- Я понимаю. Но, мне кажется, что ты борешься… - Он замолчал, подбирая правильное слово или пытаясь сформулировать свою мысль. - Ты борешься с собой, Вэл. Постоянно борешься. И тебя это убивает, потому что ты борешься с лучшей частью себя.

- Я… - Я даже не знал, что на это сказать. Я снова уставился в пол. Опять за своё, как всегда.

- Ты веришь в то, что Рафаэль любит тебя? Думаешь, это правда?

- Он так сказал. Но что его слова значат?

- Может быть, они значат, что ты ему не безразличен? Может быть, ему важно, что с тобой будет дальше?

- Да. Наверное, это так.

- Наверное? Давай так. Рафаэль любит тебя. Почему? Почему он любит тебя? У него какие-то скрытые мотивы? Какие-то эгоистичные или нездоровые намерения в отношении тебя? Он извращенец?

- Ты так думаешь?

- Нет, я так не думаю. Я хочу знать, что думаешь ты, Вэл. Почему Рафаэль любит тебя? Твоя теория?

- Потому что я напоминаю ему о сыне. Потому что он мог бы быть мне отцом. А он всегда хотел этого – быть отцом.

- Да. Думаю, что так оно и есть. Но ты думаешь, он любит тебя только поэтому?

- Я не знаю.

- Это возможно, что Рафаэль видит тебя?

- Да. Возможно.

- Знаешь, что я предполагаю? Я предполагаю, что Рафаэль оставил тебе свой дневник, потому что надеялся, что ты найдёшь в нём то, что поможет тебе. - Лицо Адама изменилось. Видимо, ему пришла на ум какая-то мысль. - Дорога на твоём рисунке – она куда-то ведёт. Ты не знаешь, куда. Я не знаю, куд

Опубликовано: 2017-06-20 21:38:06
Количество просмотров: 200

Комментарии