Папки
Avtor Adsens
Индексация сайта
Последний визит: 2023-03-05 16:55:12
Сейчас не в сети
Сейчас не в сети
Мой Зал Самоубийц
В жестокий час
Разбивается сердце моё,
Жить продолжая на своих же осколках.
Стенли Кьюниц «Древо познания».
Я хочу собрать все слова в мире, записать их на клочках бумаги и подбросить в воздух. Чтобы они птенцами разлетелись, воспарив к солнцу. Без всех этих слов небеса будут чисты, голубы и прекрасны. И мир будет совершенен в своём безмолвии.
Глава 1 – Что написал на вашем сердце Бог
1.
У кого-то есть собака – не у меня. Вместо собаки у меня психотерапевт. Его зовут Адам.
Лучше бы у меня была собака.
Во время нашего первого сеанса терапии Адам засыпал меня вопросами, и не думаю, что ему пришлись по вкусу мои неизменно повторяющиеся ответы: «не уверен», «не помню». Наверное, он, в конце концов, от них устал.
- Выходит, ты не уверен во множестве вещей, Вэл? - спросил он.
- Выходит что так, - ответил я. Мне не хотелось с ним говорить.
Он лишь поднял на меня глаза, кивнул и задумался. Адам любит размышлять. На самом деле он очень дружелюбный парень, но я не был настроен на дружеский лад.
- Я дам тебе домашнее задание, - сказал он.
Ну ладно.
- Я хочу, чтобы ты рассказал мне о себе что-нибудь важное.
- Например?
- Думаю, ты прекрасно понимаешь, о чём я.
- Ещё бы.
Мой тон вызвал у него улыбку.
- Ты можешь записать это или зарисовать.
- Ладно, я понял.
- Это ничего, что ты злишься на меня, - заметил он.
- Я не злюсь на тебя.
- Твой голос тебя выдаёт.
- Я устал.
- Так на кого ты злишься?
- Ни на кого.
- Могу я говорить с тобой откровенно, Вэл?
- Почему нет? Валяй, говори прямо.
- Я думаю, что ты уходишь от ответа и что ты сильно зол.
Очень хотелось сказать ему пару слов, а точнее – послать на три весёлых буквы. Я сдержался, произнеся вместо этого:
- Я выполню твоё задание.
Вернувшись в свою комнату, я написал:
«Мне не нравится вспоминать.
Воспоминания мучают меня,
а мне не нравится мучиться».
Глядя на лист бумаги, я думал о том, что могу всю оставшуюся жизнь потратить на то, чтобы стать асом по части забывчивости.
Такое ощущение, что я существую где-то между воспоминаниями и реальностью. Быть может, для некоторых людей такое существование – норма. И никто не способен этого изменить.
Мне почему-то представляется, что при нашем рождении Бог подписывает все сердца. На одних он пишет «счастье», на других – «печаль», на одних – «безумие», на других – «гениальность», «злость», «успех», «невезенье». Кому какое достанется.
Воображение всё время рисует швыряемую ветром газету. То, как очередной сильный порыв бросает её на ограду из колючей проволоки, мгновенно разрывая в клочья. Я чувствую себя этой газетой. Бог для меня всё равно что этот ветер. Для него всё это – игра. Он же – Бог. И тут уж как кому повезёт. Достав свою божественную ручку, он подписывает наши ещё чистые сердца. Мне досталась «печаль». Поэтому-то я и не особо люблю Бога. И, кажется, он отвечает мне взаимностью.
- Что ты помнишь о том, как попал сюда? - спросил меня Адам.
- Ничего, - ответил я.
- Совсем ничего?
- Я был в одном месте, а потом вдруг оказался здесь.
- В одном месте?
- Угу.
- И где же?
- Дома.
- А где твой дом?
- В Эль-Пасо. Техасе.
- И до того, как попасть сюда, ты был там?
- Да, я там раньше жил.
- Почему раньше?
- Я больше нигде не живу.
- Что ещё ты помнишь, Вэл?
- Ничего.
- Уверен?
Мне хотелось лишь одного – чтобы Адам прекратил задавать свои бесконечные вопросы, так что я со всей серьёзностью посмотрел ему прямо в глаза. Затем не выдержал:
- Я хочу, чтобы ты перестал спрашивать меня о том, что я помню.
- Понимаешь, Вэл, амнезия при психологических травмах не так уж редка.
Психологическая травма. Ну как же, они здесь все обожают эти два слова – просто без ума от них. Пусть называют это как хотят.
А что если я не просто ничего не помню, а не хочу ничего вспоминать? Если Бог написал на моём сердце «амнезия», то кто я такой, чтобы стирать написанное им?
Вот от чего бы мне сейчас полегчало, так это от бутылки бурбона. Может сказать Адаму, что алкоголь подстегнёт мою память и чудесным образом исцелит меня от амнезии? Жаль, он не купится на это. Так и слышу его ответ: «Исцеляющие алкогольные отключки? Ну-ка расскажи, как это работает, приятель».
Дело в том, что я помню своё прошлое оборванными клочками. Тут клочок, там клочок. Всё моё сознание усыпано ими. И на каждом таком клочке что-то написано. Если бы я собрал все эти бумажные клочки воедино в нужном порядке, то смог бы прочитать полную историю своей прошлой жизни, которая бы расставила всё по своим местам.
Мне снятся странные сны. В некоторых из них я себя бью.
Адам хочет знать, почему я делаю это.
- Наверное, я совершил что-то дурное.
- Нет, - возразил он. - Ты не совершал ничего дурного.
Откуда ему знать? Ненавижу, когда он ведёт себя так, будто всё знает.
- Ну хорошо, Вэл. Если ты сделал что-то плохое, то расскажи мне, что именно. Составь список всех своих дурных поступков.
Чёрт. Боюсь, он будет длинным.
Адам всё пытается донести до меня, что мне мешает ясно мыслить помутнение в мозгах. Что мой разум замутнён зависимостью.
«Зависимостью». Да кто этот парень такой, чёрт его дери? Я что-то пропустил? Потому что я явно не в теме. Да и не нужно быть профессиональным психотерапевтом, чтобы видеть, что с мозгами у меня что-то не то. Мне что, винить в этом своё «я», которое на что-то подсело?
Лично я это вижу так: Адам добивается того, чтобы я создавал в своём сознании новые бумажные клочки. А на кой оно мне? Мне бы избавиться от тех, что уже заполонили его, и освободиться от снов. И как же сильно мне хочется покинуть это место – полное людей, ещё более двинутых, чем я.
Ну ладно, может они и не все такие, может по части «не все дома» я кого-то из здешних и переплюнул, но как говорит Адам: «Это не соперничество, Вэл». Знаете, здесь собрались все, кого потрепала жизнь. При мысли об этом мне то печально, то дурно.
Почему? Да потому что смотрите: вот станет нам всем лучше или мы сделаем вид, что нам стало лучше, и куда мы отправимся после этого? Что будем делать с нашей вновь обретённой способностью здраво мыслить? Вернёмся в мир, который прожевал нас и выплюнул? Не особо радужная перспектива.
Если бы только мне не досталось «печальное» сердце…
Кто-то думает, что это классно – иметь психотерапевта. Не я. Меня это ни капли не радует.
Может, мне кто-нибудь подарит собаку?
2.
Мне снится сон. Я в пустыне со своими друзьями – Глорией и Антонио. Перед нами океан. Настоящий океан в центре пустыни. Он настолько фантастически красив, что мне хочется с разбегу прыгнуть в воду. Я не делаю этого лишь потому, что не умею плавать.
Хотя почему бы этого и не сделать? Я, конечно, утону, но это такой прекрасный способ умереть.
Боже, тут всё настолько изумительно и совершенно – пустыня, небеса, океан.
Длинные чёрные волосы Глории развеваются на лёгком ветру. Она курит травку, сидя на песке, прекрасная как сама природа – как небо над головой, чистейшая вода океана и песок под нашими телами. Она смеётся от счастья. Она так счастлива, что это разбивает мне сердце. И Антонио со своими зелёными глазами, буквально поглощающими всё вокруг, так же прекрасен как она. Он вводит себе наркотик. И так же счастлив, как и Глория. Очень счастлив.
А я сижу с бутылкой Джека Дэниэлса и не знаю, счастлив я или нет. Может и счастлив, потому что любуюсь друзьями.
- Откуда ты, Вэл? - спрашивает вдруг Глория.
И я отвечаю:
- Не знаю.
- Где ты живёшь? - спрашивает меня Антонио.
И я отвечаю:
- Нигде.
Они переглядываются и начинают говорить по-испански. И мне ужасно жаль, что я их не понимаю, потому что мне кажется, что они говорят друг другу прекрасные вещи. Они словно одно целое, словно принадлежат друг другу, а я никому не принадлежу.
Меня охватывает печаль и я плачу. Смотрю на Глорию и Антонио и глотаю слёзы. Они счастливы и прекрасны. Прекрасны, как небеса, пустыня и океан. И они разговаривают. А я? Далеко не прекрасен. Не могу с ними говорить. И ничего не понимаю.
Тут я вижу нас со стороны – счастливый Антонио, счастливая Глория и печальный я.
Я пью, и пью, и пью. И мне больше не больно.
3.
У меня был план. Я придумал его ещё в первом классе – учиться только на отлично, чтобы потом получить стипендию и поступить в Стэнфорд или Гарвард, или Принстон, или Джорджтаун, или любой другой всеми известный университет, где все студенты блещут умом. И очень счастливы. И полны жизни.
Что-то, чёрт подери, пошло не по плану.
Видел бы меня сейчас мистер Гарсия. Он был классным парнем. Молодым, умным и искренним. По мне, так большинство людей – лицемеры. А чего ещё ожидать? Мы все лицемеры, живущие в мире, который нас дурит. Так мне кажется.
Мистер Гарсия же каким-то образом избежал ужасного звания лицемера. У него прикольная бородка клинышком, чёрные глаза и иссиня-чёрные волосы. Он носит кроссовки, джинсы, спортивную куртку и всегда слегка помятые белые футболки. И он мне действительно очень нравится. Ни у кого ещё я не видел настолько открытого и дружелюбного лица. У него такой чистый, мягкий голос, что все заслушиваются им. «К словам нужно относиться уважительно», - сказал он как-то. Он часто выдавал странные и занимательные вещи. Он заучивал поэмы наизусть и с выражением зачитывал их нам, говоря при этом всем своим телом – не только ртом, но и сердцем, руками, ногами – всем телом. Мне хотелось, когда я вырасту, стать таким, как он, хоть я и понимал, что это довольно глупо, так как подобные желания никогда не сбываются.
Однажды он подписал под моим сочинением: «Вэл, это замечательная работа. Иногда ты потрясаешь меня до глубины души. Я хотел бы поговорить с тобой после уроков. Сможешь ко мне заглянуть?» Так что после уроков я направил стопы в его кабинет.
Когда я вошёл, он мерил шагами класс, держа в руке книгу – наверняка заучивал новую поэму. Он улыбнулся, словно радуясь встрече со мной, и я сразу разнервничался.
- Садись, - указал он на свой стол.
- Сюда? - удивился я.
Он кивнул.
- Да. Удобное место, как думаешь, Вэл?
Я и уселся за его стол, как какой-нибудь учитель.
- Ну и как тебе?
- Нормально. Странновато, но ничего так.
- Может быть, ты когда-нибудь захочешь сидеть на этом месте. Учить детей поэзии и прозе. Зачитывать им поэмы и романы. Как тебе такая мысль? - улыбнулся он.
Он часто улыбался, мне от этого даже изредка становилось не по себе – слишком непривычно видеть такого улыбчивого человека. Особенно взрослого. А мистер Гарсия, несмотря на молодость, всё-таки был уже взрослым.
Довольно странно видеть такого человека. Жизнь – дерьмо. Он что, не в курсе? Может этот парень – ошибка природы? Слушайте, ну не имеет права мужик быть настолько простодушным. А он вдруг ни с того ни с сего говорит, взглянув на меня:
- Тебе кто-нибудь говорил, что ты выдающийся ребёнок, Вэл?
Выдающийся? Этот парень не переставал шокировать меня. Что он ожидал услышать в ответ?
- Не любишь, когда тебя хвалят?
- Да нет, нормально к этому отношусь.
Он кивнул, посмотрев на меня.
- Нормально, - повторил он с полуулыбкой. - Нормально. - И опять отчебучил: - Ты написал потрясающее сочинение.
- Нормальное.
- Лучше, чем нормальное. Кажется, я использовал слово «потрясающее».
Он подошёл к доске и вывел его на ней мелом. Учитель – всегда и во всём.
Я уставился на это слово. Оно никак не относилось ко мне, но я не собирался спорить об этом, поэтому просто согласился:
- Как скажете.
Он покачал головой и улыбнулся.
- Знаешь что? Ты мне нравишься, Вэл. Это нормально? Ты не против?
Подумаешь, удивил. Этому парню все нравятся. Как он выживает вообще, любя такое количество народу? В мире всего ничего людей, которые действительно заслуживают любви.
- Да нет, - ответил я.
- Это хорошо. Ты любишь музыку?
- Да.
- Хочешь кое-что послушать?
- Угу.
Он подошёл к шкафу и достал из футляра трубу. Дунул в неё, ну, знаете, будто прочищая. Пробежал пальцами по вентилям, сыграл несколько нот. Спросил:
- Готов, Вэл?
И начал играть. О, этот парень умеет играть. Он играл нежную, красивую мелодию. Никогда не думал, что труба может ласково шептать. Я не мог оторвать взгляда от его пальцев. Мне хотелось, чтобы он играл вечно. Это было прекрасней любой поэмы, зачитываемой им на уроках. Всё вокруг стихло и замерло, и не осталось ничего, кроме этой мелодии – нежной, бархатной и восхитительной, лёгкой и воздушной, как ветерок, шелестящий в листве деревьев. Весь мир исчез, и мне хотелось навсегда остаться в этом неподвижном безмолвии. Я не знал, что делать и что говорить. Я блаженствовал. Серьёзно. Блаженстовал, но вместе с тем моё сердце рвалось на части.
- Как тебе? - Мистер Гарсия снова улыбался.
Он был похож на ангела. Правда. И от этой мысли мне стало неуютно – я не знал, что думать о себе, с такими мыслями в голове.
- Лучше, чем нормально.
- Лучше, чем нормально? Ого. Это самое приятное, что я услышал за весь день.
Мистер Гарсия всего лишь пытался общаться со мной, но меня это приводило ужас. Мне невыносимо хотелось сбежать. Он был нормальным, а я не был. Я не знаю… я просто чувствовал то, что мне не нравилось чувствовать. Я оцепенело наблюдал, как он убирает трубу в футляр.
- Если ты захочешь послушать эту мелодию…
- Я понял, - оборвал я его. Мне нужно было к чертям бежать отсюда. Нужно.
Мы пожали руки, прямо как старые приятели. Кивнули друг другу.
Уже направившись к двери, я услышал:
- Ты иногда грустишь, Вэл. Если ты захочешь когда-нибудь об этом поговорить, то знаешь, где меня найти.
Моё сердце вспуганной колибри колотилось в груди, ладони вспотели, желудок сокращался в болезненных спазмах. Я добежал до ближайшего туалета, где меня вырвало. Боже, я разваливался по частям. Перед глазами стоял мистер Гарсия со своим дружелюбным лицом, чёрными глазами, волосам
Разбивается сердце моё,
Жить продолжая на своих же осколках.
Стенли Кьюниц «Древо познания».
Я хочу собрать все слова в мире, записать их на клочках бумаги и подбросить в воздух. Чтобы они птенцами разлетелись, воспарив к солнцу. Без всех этих слов небеса будут чисты, голубы и прекрасны. И мир будет совершенен в своём безмолвии.
Глава 1 – Что написал на вашем сердце Бог
1.
У кого-то есть собака – не у меня. Вместо собаки у меня психотерапевт. Его зовут Адам.
Лучше бы у меня была собака.
Во время нашего первого сеанса терапии Адам засыпал меня вопросами, и не думаю, что ему пришлись по вкусу мои неизменно повторяющиеся ответы: «не уверен», «не помню». Наверное, он, в конце концов, от них устал.
- Выходит, ты не уверен во множестве вещей, Вэл? - спросил он.
- Выходит что так, - ответил я. Мне не хотелось с ним говорить.
Он лишь поднял на меня глаза, кивнул и задумался. Адам любит размышлять. На самом деле он очень дружелюбный парень, но я не был настроен на дружеский лад.
- Я дам тебе домашнее задание, - сказал он.
Ну ладно.
- Я хочу, чтобы ты рассказал мне о себе что-нибудь важное.
- Например?
- Думаю, ты прекрасно понимаешь, о чём я.
- Ещё бы.
Мой тон вызвал у него улыбку.
- Ты можешь записать это или зарисовать.
- Ладно, я понял.
- Это ничего, что ты злишься на меня, - заметил он.
- Я не злюсь на тебя.
- Твой голос тебя выдаёт.
- Я устал.
- Так на кого ты злишься?
- Ни на кого.
- Могу я говорить с тобой откровенно, Вэл?
- Почему нет? Валяй, говори прямо.
- Я думаю, что ты уходишь от ответа и что ты сильно зол.
Очень хотелось сказать ему пару слов, а точнее – послать на три весёлых буквы. Я сдержался, произнеся вместо этого:
- Я выполню твоё задание.
Вернувшись в свою комнату, я написал:
«Мне не нравится вспоминать.
Воспоминания мучают меня,
а мне не нравится мучиться».
Глядя на лист бумаги, я думал о том, что могу всю оставшуюся жизнь потратить на то, чтобы стать асом по части забывчивости.
Такое ощущение, что я существую где-то между воспоминаниями и реальностью. Быть может, для некоторых людей такое существование – норма. И никто не способен этого изменить.
Мне почему-то представляется, что при нашем рождении Бог подписывает все сердца. На одних он пишет «счастье», на других – «печаль», на одних – «безумие», на других – «гениальность», «злость», «успех», «невезенье». Кому какое достанется.
Воображение всё время рисует швыряемую ветром газету. То, как очередной сильный порыв бросает её на ограду из колючей проволоки, мгновенно разрывая в клочья. Я чувствую себя этой газетой. Бог для меня всё равно что этот ветер. Для него всё это – игра. Он же – Бог. И тут уж как кому повезёт. Достав свою божественную ручку, он подписывает наши ещё чистые сердца. Мне досталась «печаль». Поэтому-то я и не особо люблю Бога. И, кажется, он отвечает мне взаимностью.
- Что ты помнишь о том, как попал сюда? - спросил меня Адам.
- Ничего, - ответил я.
- Совсем ничего?
- Я был в одном месте, а потом вдруг оказался здесь.
- В одном месте?
- Угу.
- И где же?
- Дома.
- А где твой дом?
- В Эль-Пасо. Техасе.
- И до того, как попасть сюда, ты был там?
- Да, я там раньше жил.
- Почему раньше?
- Я больше нигде не живу.
- Что ещё ты помнишь, Вэл?
- Ничего.
- Уверен?
Мне хотелось лишь одного – чтобы Адам прекратил задавать свои бесконечные вопросы, так что я со всей серьёзностью посмотрел ему прямо в глаза. Затем не выдержал:
- Я хочу, чтобы ты перестал спрашивать меня о том, что я помню.
- Понимаешь, Вэл, амнезия при психологических травмах не так уж редка.
Психологическая травма. Ну как же, они здесь все обожают эти два слова – просто без ума от них. Пусть называют это как хотят.
А что если я не просто ничего не помню, а не хочу ничего вспоминать? Если Бог написал на моём сердце «амнезия», то кто я такой, чтобы стирать написанное им?
Вот от чего бы мне сейчас полегчало, так это от бутылки бурбона. Может сказать Адаму, что алкоголь подстегнёт мою память и чудесным образом исцелит меня от амнезии? Жаль, он не купится на это. Так и слышу его ответ: «Исцеляющие алкогольные отключки? Ну-ка расскажи, как это работает, приятель».
Дело в том, что я помню своё прошлое оборванными клочками. Тут клочок, там клочок. Всё моё сознание усыпано ими. И на каждом таком клочке что-то написано. Если бы я собрал все эти бумажные клочки воедино в нужном порядке, то смог бы прочитать полную историю своей прошлой жизни, которая бы расставила всё по своим местам.
Мне снятся странные сны. В некоторых из них я себя бью.
Адам хочет знать, почему я делаю это.
- Наверное, я совершил что-то дурное.
- Нет, - возразил он. - Ты не совершал ничего дурного.
Откуда ему знать? Ненавижу, когда он ведёт себя так, будто всё знает.
- Ну хорошо, Вэл. Если ты сделал что-то плохое, то расскажи мне, что именно. Составь список всех своих дурных поступков.
Чёрт. Боюсь, он будет длинным.
Адам всё пытается донести до меня, что мне мешает ясно мыслить помутнение в мозгах. Что мой разум замутнён зависимостью.
«Зависимостью». Да кто этот парень такой, чёрт его дери? Я что-то пропустил? Потому что я явно не в теме. Да и не нужно быть профессиональным психотерапевтом, чтобы видеть, что с мозгами у меня что-то не то. Мне что, винить в этом своё «я», которое на что-то подсело?
Лично я это вижу так: Адам добивается того, чтобы я создавал в своём сознании новые бумажные клочки. А на кой оно мне? Мне бы избавиться от тех, что уже заполонили его, и освободиться от снов. И как же сильно мне хочется покинуть это место – полное людей, ещё более двинутых, чем я.
Ну ладно, может они и не все такие, может по части «не все дома» я кого-то из здешних и переплюнул, но как говорит Адам: «Это не соперничество, Вэл». Знаете, здесь собрались все, кого потрепала жизнь. При мысли об этом мне то печально, то дурно.
Почему? Да потому что смотрите: вот станет нам всем лучше или мы сделаем вид, что нам стало лучше, и куда мы отправимся после этого? Что будем делать с нашей вновь обретённой способностью здраво мыслить? Вернёмся в мир, который прожевал нас и выплюнул? Не особо радужная перспектива.
Если бы только мне не досталось «печальное» сердце…
Кто-то думает, что это классно – иметь психотерапевта. Не я. Меня это ни капли не радует.
Может, мне кто-нибудь подарит собаку?
2.
Мне снится сон. Я в пустыне со своими друзьями – Глорией и Антонио. Перед нами океан. Настоящий океан в центре пустыни. Он настолько фантастически красив, что мне хочется с разбегу прыгнуть в воду. Я не делаю этого лишь потому, что не умею плавать.
Хотя почему бы этого и не сделать? Я, конечно, утону, но это такой прекрасный способ умереть.
Боже, тут всё настолько изумительно и совершенно – пустыня, небеса, океан.
Длинные чёрные волосы Глории развеваются на лёгком ветру. Она курит травку, сидя на песке, прекрасная как сама природа – как небо над головой, чистейшая вода океана и песок под нашими телами. Она смеётся от счастья. Она так счастлива, что это разбивает мне сердце. И Антонио со своими зелёными глазами, буквально поглощающими всё вокруг, так же прекрасен как она. Он вводит себе наркотик. И так же счастлив, как и Глория. Очень счастлив.
А я сижу с бутылкой Джека Дэниэлса и не знаю, счастлив я или нет. Может и счастлив, потому что любуюсь друзьями.
- Откуда ты, Вэл? - спрашивает вдруг Глория.
И я отвечаю:
- Не знаю.
- Где ты живёшь? - спрашивает меня Антонио.
И я отвечаю:
- Нигде.
Они переглядываются и начинают говорить по-испански. И мне ужасно жаль, что я их не понимаю, потому что мне кажется, что они говорят друг другу прекрасные вещи. Они словно одно целое, словно принадлежат друг другу, а я никому не принадлежу.
Меня охватывает печаль и я плачу. Смотрю на Глорию и Антонио и глотаю слёзы. Они счастливы и прекрасны. Прекрасны, как небеса, пустыня и океан. И они разговаривают. А я? Далеко не прекрасен. Не могу с ними говорить. И ничего не понимаю.
Тут я вижу нас со стороны – счастливый Антонио, счастливая Глория и печальный я.
Я пью, и пью, и пью. И мне больше не больно.
3.
У меня был план. Я придумал его ещё в первом классе – учиться только на отлично, чтобы потом получить стипендию и поступить в Стэнфорд или Гарвард, или Принстон, или Джорджтаун, или любой другой всеми известный университет, где все студенты блещут умом. И очень счастливы. И полны жизни.
Что-то, чёрт подери, пошло не по плану.
Видел бы меня сейчас мистер Гарсия. Он был классным парнем. Молодым, умным и искренним. По мне, так большинство людей – лицемеры. А чего ещё ожидать? Мы все лицемеры, живущие в мире, который нас дурит. Так мне кажется.
Мистер Гарсия же каким-то образом избежал ужасного звания лицемера. У него прикольная бородка клинышком, чёрные глаза и иссиня-чёрные волосы. Он носит кроссовки, джинсы, спортивную куртку и всегда слегка помятые белые футболки. И он мне действительно очень нравится. Ни у кого ещё я не видел настолько открытого и дружелюбного лица. У него такой чистый, мягкий голос, что все заслушиваются им. «К словам нужно относиться уважительно», - сказал он как-то. Он часто выдавал странные и занимательные вещи. Он заучивал поэмы наизусть и с выражением зачитывал их нам, говоря при этом всем своим телом – не только ртом, но и сердцем, руками, ногами – всем телом. Мне хотелось, когда я вырасту, стать таким, как он, хоть я и понимал, что это довольно глупо, так как подобные желания никогда не сбываются.
Однажды он подписал под моим сочинением: «Вэл, это замечательная работа. Иногда ты потрясаешь меня до глубины души. Я хотел бы поговорить с тобой после уроков. Сможешь ко мне заглянуть?» Так что после уроков я направил стопы в его кабинет.
Когда я вошёл, он мерил шагами класс, держа в руке книгу – наверняка заучивал новую поэму. Он улыбнулся, словно радуясь встрече со мной, и я сразу разнервничался.
- Садись, - указал он на свой стол.
- Сюда? - удивился я.
Он кивнул.
- Да. Удобное место, как думаешь, Вэл?
Я и уселся за его стол, как какой-нибудь учитель.
- Ну и как тебе?
- Нормально. Странновато, но ничего так.
- Может быть, ты когда-нибудь захочешь сидеть на этом месте. Учить детей поэзии и прозе. Зачитывать им поэмы и романы. Как тебе такая мысль? - улыбнулся он.
Он часто улыбался, мне от этого даже изредка становилось не по себе – слишком непривычно видеть такого улыбчивого человека. Особенно взрослого. А мистер Гарсия, несмотря на молодость, всё-таки был уже взрослым.
Довольно странно видеть такого человека. Жизнь – дерьмо. Он что, не в курсе? Может этот парень – ошибка природы? Слушайте, ну не имеет права мужик быть настолько простодушным. А он вдруг ни с того ни с сего говорит, взглянув на меня:
- Тебе кто-нибудь говорил, что ты выдающийся ребёнок, Вэл?
Выдающийся? Этот парень не переставал шокировать меня. Что он ожидал услышать в ответ?
- Не любишь, когда тебя хвалят?
- Да нет, нормально к этому отношусь.
Он кивнул, посмотрев на меня.
- Нормально, - повторил он с полуулыбкой. - Нормально. - И опять отчебучил: - Ты написал потрясающее сочинение.
- Нормальное.
- Лучше, чем нормальное. Кажется, я использовал слово «потрясающее».
Он подошёл к доске и вывел его на ней мелом. Учитель – всегда и во всём.
Я уставился на это слово. Оно никак не относилось ко мне, но я не собирался спорить об этом, поэтому просто согласился:
- Как скажете.
Он покачал головой и улыбнулся.
- Знаешь что? Ты мне нравишься, Вэл. Это нормально? Ты не против?
Подумаешь, удивил. Этому парню все нравятся. Как он выживает вообще, любя такое количество народу? В мире всего ничего людей, которые действительно заслуживают любви.
- Да нет, - ответил я.
- Это хорошо. Ты любишь музыку?
- Да.
- Хочешь кое-что послушать?
- Угу.
Он подошёл к шкафу и достал из футляра трубу. Дунул в неё, ну, знаете, будто прочищая. Пробежал пальцами по вентилям, сыграл несколько нот. Спросил:
- Готов, Вэл?
И начал играть. О, этот парень умеет играть. Он играл нежную, красивую мелодию. Никогда не думал, что труба может ласково шептать. Я не мог оторвать взгляда от его пальцев. Мне хотелось, чтобы он играл вечно. Это было прекрасней любой поэмы, зачитываемой им на уроках. Всё вокруг стихло и замерло, и не осталось ничего, кроме этой мелодии – нежной, бархатной и восхитительной, лёгкой и воздушной, как ветерок, шелестящий в листве деревьев. Весь мир исчез, и мне хотелось навсегда остаться в этом неподвижном безмолвии. Я не знал, что делать и что говорить. Я блаженствовал. Серьёзно. Блаженстовал, но вместе с тем моё сердце рвалось на части.
- Как тебе? - Мистер Гарсия снова улыбался.
Он был похож на ангела. Правда. И от этой мысли мне стало неуютно – я не знал, что думать о себе, с такими мыслями в голове.
- Лучше, чем нормально.
- Лучше, чем нормально? Ого. Это самое приятное, что я услышал за весь день.
Мистер Гарсия всего лишь пытался общаться со мной, но меня это приводило ужас. Мне невыносимо хотелось сбежать. Он был нормальным, а я не был. Я не знаю… я просто чувствовал то, что мне не нравилось чувствовать. Я оцепенело наблюдал, как он убирает трубу в футляр.
- Если ты захочешь послушать эту мелодию…
- Я понял, - оборвал я его. Мне нужно было к чертям бежать отсюда. Нужно.
Мы пожали руки, прямо как старые приятели. Кивнули друг другу.
Уже направившись к двери, я услышал:
- Ты иногда грустишь, Вэл. Если ты захочешь когда-нибудь об этом поговорить, то знаешь, где меня найти.
Моё сердце вспуганной колибри колотилось в груди, ладони вспотели, желудок сокращался в болезненных спазмах. Я добежал до ближайшего туалета, где меня вырвало. Боже, я разваливался по частям. Перед глазами стоял мистер Гарсия со своим дружелюбным лицом, чёрными глазами, волосам
Опубликовано: 2017-06-17 19:36:57
Количество просмотров: 201
Количество просмотров: 201