Последний визит: 2023-03-05 16:55:12
Сейчас не в сети

Тебя скрывает ночи тёмной цвет. Финальная часть

Наша Ива...

​Город... После ...

Я двадцатидевятилетний студент. Я осматриваю помещение, ища хоть что-нибудь, что убедит меня, что я здесь не лишний. Но чувствую себя представителем другого вида.

И всё же почему-то мне приятно здесь быть. Более того, это кажется важным. Или, может, я чувствую себя важным, делая это.

У меня есть рюкзак, тетрадь, сотня ручек в пенале, и во всех кончилась паста. Мои руки не выглядят такими грубыми как раньше, но они всегда будут руками рабочего человека.

Я всё записываю. Всё.

Парень, сидящий рядом, продолжает смотреть на меня так, словно у меня две головы, но ему всё равно. Я могу это сделать. Я хочу это сделать.

После урока в группе говорят о том, что вечером у кого-то дома вечеринка. Секунду я волнуюсь о том, что сказать, если кто-нибудь меня пригласит. Но никто не приглашает старика на студенческую вечеринку. Я чуть не смеюсь от этой мысли.

У меня не такая жизнь и я не хочу её.

Я останавливаюсь, чтобы купить настоящую чашку кофе, а затем еду на встречу. Несколько постоянных участников не приходят, и я провожу всё время, гадая, где они и что сейчас глотают. Когда я прихожу домой, уже поздно. Слишком поздно, чтобы звонить Ксане.

Я ворочаюсь на раскладном диване у Друга, по венам словно пустили ток.

Я чувствую это. Всем своим телом. Страстное желание никогда не возвращаться в ту аудиторию. Мне там не место.

Мой разум – предатель. Друг называет это самосаботажем.

Мне очень многое не удалось. Я не хочу провалить и это. Не могу.

Когда я, наконец, засыпаю, мне снится другая жизнь.

И утром я полон уверенности.

Я прижимаю пальцы обеих рук друг к другу и держу их так перед лицом до тех пор, пока не чувствую в руках своё сердцебиение.

​Решив, что хватит быть трусом, я набираю номер Ксаны. Она берёт трубку после первого гудка.

Я улыбаюсь при звуке её голоса. Может, потому, что знаю, что она уже улыбается, и мне нравится, когда мы делаем одно и то же.

- Вчера у меня было первое занятие.

- Я знаю. – Она смеётся. – Как прошло? – Иногда я забываю, что она слушает каждое слово, что я говорю.

- Хорошо, думаю. Не знаю. Было вроде как странно находиться там с кучкой ребятишек.

- Валера?

- Да?

- Я горжусь тобой.

Я улыбаюсь так широко, что, наверное, выгляжу как дурак. Я не знаю, что ответить, но она заставляет меня чувствовать себя смелым.

- Что вы делаете завтра?

- Нет никаких планов.

- Думаешь… думаешь, я мог бы её увидеть?

- Валера…

- Ксана, ты сказала. Это ты сказала, что я мог бы её увидеть. - Ты сказала.

- Я знаю.

- Может, мы могли бы пойти на пляж.

Она не отвечает.

- В смысле, не обязательно. Она слишком мала, чтобы ходить на пляж? – Я не разбираюсь в таких вещах. Как бы мне хотелось видеть сейчас лицо Ксаны.

- Она любит пляж. – Она дочь Ксаны.

Повисает неловкая пауза, и я это терпеть не могу.

- Ксана, скажи мне, чего ты боишься.

Она не отвечает вечность. Я боюсь её страхов.

- Я боюсь, что она полюбит тебя, Валера. Я знаю, каково это – терять тебя и отказываюсь делать это с ней.

Мне хочется пообещать её миллион вещей, но я не осмеливаюсь.

Я слышу вопль на заднем фоне. И я молюсь, чтобы я мог услышать звук голоса моей дочери ближе, чем лишь на том конце провода.

- Дай мне обдумать это, ладно? У меня тут кое-какие дела. Я позвоню тебе после обеда, когда она спит, и мы поговорим.

Мы прощаемся, и я стараюсь не чувствовать поражения. Она боится меня.

Друга нет, и его дом кажется мне чужим. Мне не хватает своего собственного места. Я скучаю по своей кровати. Я скучаю по той одной ночи, когда Ксана лежала рядом со мной. Подо мной. И надо мной.

Между нами всё остаётся неопределённым. Вероятно, по моей вине. Я пригласил её на ужин. Я поцеловал её на прощание. Я не знаю, как сказать ей то, что я хочу. Потому что я хочу всё, а она не готова это слышать. И может никогда не быть готова.

Мне нужно выбраться из этого чужого дома, пока я не доведу себя до безумия.

Я еду через весь город в продуктовый магазин, потому что там лучшие багеты. Меня волнуют такие вещи, как багеты, и я почти уверен, что не притворяюсь.

В магазине полно народа, в проходах толпятся другие придурки, которые закупают продукты по субботам.

Я иду прямо в тот ряд, где стоят хлопья. Я переел множество хлопьев. Мне нравятся те, что на средней полке, хлопья, которые предназначены для детей ясельного возраста.

Внезапно я чувствую, словно миллион иголок вонзается мне в кожу. Я стою как статуя, боясь пошевелиться, дышать, проявлять признаки жизни.

Я знаю этот голос.

- Эй, Уилл, какие ты хочешь?

Ксана стоит спиной ко мне, держа в руках две коробки хлопьев. Но мои глаза сосредоточены не на ней.

Я стою, парализованный, люди проталкиваются мимо меня со своими корзинками, полными продуктов. Потому что в той тележке спереди сидит маленькая девочка без отца.

И её лицо.

Я умираю. Я умру прямо здесь и никогда уже не окажусь к ней ближе, чем сейчас.

Её лицо.

Она с серьёзным видом переводит взгляд с одной коробки хлопьев на другую, её тоненькие волосы упали её на глаза. У неё самое идеальное лицо маленькой девочки.

Она их изучает. До тех пор, когда она уже не смотрит на коробки. Она выглядывает из-за них.

Она смотрит прямо на меня.

И затем её пухлые ручки тянутся, и указывают на меня.

- Это мой папочка.

- Что ты сказала? – шепчу я. Словно она может меня слышать. И это не может происходить на самом деле. Потому что она не должна меня знать.

Ксана медленно оборачивается с выпученными глазами.

Здесь мало воздуха. Мы трое стоим на противоположных концах ряда, глядя друг на друга, и ни один из нас не говорит ни слова. И когда я смотрю на эту маленькую девочку, она тоже смотрит. Но не на меня. Она не сводит глаз с Ксаны.

Я тысячу раз представлял себе этот момент. Я представлял себе её глаза, волосы, нос. Я часами смотрел в потолок, гадая, что она сделает, когда увидит меня впервые. Не обратит на меня внимания, или возненавидит, или решит, что не хочет, чтобы я у неё был.

Но я никак не мог представить себе такого. В окружении незнакомых людей.

Я никак не мог представить, что она посмотрит на меня один раз и узнает.

Я заставляю свои ноги двигаться. Потому что это происходит. Это происходит прямо сейчас, и я не хочу это пропустить.

Я впервые знакомлюсь со своей дочерью перед хлопьями «Чириос».

Ксана достаёт её из тележки и держит, прижимая к своему бедру. Практически защищая. Словно я чужой человек. Так и есть. Я чужой человек. Но она меня узнала.

Она такая маленькая и такая серьёзная, с выражением лица как у её матери. Ксана не посмотрит на меня, она лишь смотрит на нашу дочь с тревогой на лице.

Малюсенькие ручки тянутся к лицу Ксаны, к её глазам. Ксана смотрит на неё с улыбкой, но я вижу беспокойство.

Эти маленькие ручки заставляют Ксану посмотреть на меня.

- Это мой папочка? – спрашивает она.

- Да, - говорит ей Ксана спокойнее, чем мне бы хотелось.

- У моего папочки волосы на лице?

- Да.

- Как на моём фото?

- Да.

Её глаза возвращаются ко мне.

- Папочка, а где твоя голубая рубашка?

Папочка.

Я понятия не имею, о чём она говорит, но я бы хотел, чтобы на мне была голубая рубашка.

- Привет, Уиллоу (Ива).

Она снова указывает на меня.

- Это мой папочка. – Но она говорит это не Ксане. Она говорит это мне.

- Привет, малышка.

Она качает головой:

- Я большая.

Я плачу. Потому что она не хочет, чтобы её называли малышкой. Потому что я пропустил эту часть.

- Папочке грустно? – спрашивает она снова и снова, ожидая ответа.

- Нет, малышка, мне не грустно.

И я чувствую улыбку на своём лице. И я не могу ни остановиться, ни изменить этого, ничего.

Я прямо перед ней, в нескольких дюймах от её глаз. Я не могу оказаться достаточно близко.

Она тянется ко мне, обхватывая ладошками моё лицо. Её глаза широко раскрыты, когда она проводит пальцами по моей щетине. И затем она смеётся. Она смеётся, и я влюбляюсь в неё всем сердцем, и по ощущениям это как тонуть. Мне хочется крепко обнять её.

Прежде чем я понимаю, что происходит, её маленькие ручки обвивают меня за шею. Ксана ещё держит её, когда Уиллоу подносит губы к моему уху и громко шепчет:

- Тебе понадобилось много времени.

- Я знаю.

Она не отпускает меня, и я не знаю, что делать со своими руками.

Поэтому я хватаю их обеих. Свою дочь и жену. Я обнимаю их изо всех сил.

Всё моё тело дрожит.

- Она красивая, - говорю я Ксане в волосы, едва способный произносить слова.

- Мы не должны делать это здесь. Посреди магазина. Люди смотрят.

- Пусть смотрят. Мне всё равно.

Я крепко их сжимаю, мои руки обнимают Ксану, а наша дочь зажата между нами.

А затем она обнимает меня в ответ, и я уверен, что мне это не кажется.

Уиллоу прислоняется к моей груди, ухом к моей шее. Она резко отстраняется, и снова берёт моё лицо в ладони.

- Тебе нравятся «Чириос»? Тебе нравятся «Чириос», папочка?

- Да, мне нравятся «Чириос».

Она поворачивается к Ксане:

- Папочке нравятся «Чириос».

- Ладно, ты хочешь «Чириос»?

- Папочке нравятся «Чириос».

У Ксаны на глаза наворачиваются слёзы, когда она кладёт в тележку эти хлопья, что стали их причиной.

Каким-то образом я отпускаю их обеих, и всё, чего мне хочется – это снова схватить их.

Ксана пытается снова усадить Уиллоу в тележку, но та начинает брыкаться, наотрез отказываясь усаживаться.

- Уилл, я не могу нести тебя и везти тележку.

- Меня возьмёт папочка, - говорит она так, словно это самое очевидное решение на свете.

Она тянется ко мне, и я тянусь к ней. И тогда мы с Ксаной обе держимся за неё, словно это какое-то нелепое перетягивание каната.

- Пожалуйста, - молю я её. – Пожалуйста.

Ксана неохотно отпускает её, и в её глазах слишком много эмоций. Она улыбается, но я не могу сказать, искренне ли.

Я держу свою дочь. Она обнимает меня, как маленькая обезьянка, и это лучше всего на свете.

Она продолжает смотреть на меня, а затем снова кладёт голову мне на плечо. Я невольно смеюсь. И затем она тоже смеётся, и это похоже на шутку только для нас двоих.

Я оставляю свою пустую тележку и иду за Ксаной к очереди в кассу, даже, несмотря на то, что не купил ничего из того, за чем приходил.

Потому что у меня есть всё, за чем я приходил.

Я иду за Ксаной к их машине, тёплое маленькое тело цепляется за мою рубашку.

Ксана забирает у меня нашу малышку так, словно это пустяк. Я отпускаю её, но не хочу этого. Наблюдаю, как она пристёгивает её в автокресле. Загружаю их продукты на заднее сиденье, и это та жизнь, которая могла бы у меня быть.

Я не знаю, что теперь делать, кроме как бежать за их машиной. Я прислоняюсь к дверце, словно это каким-то образом удержит Ксану, и она не уедет.

- Папочка, садись! – кричит наша дочь через открытое окно, смеясь так, словно я самый смешной человек, что она видела.

Мы с Ксаной смотрим друг на друга через крышу машины, и вся моя жизнь в её руках.

Она прикусывает щёку изнутри.

- Хочешь заехать?

- Да. – Думаю, я говорю это даже раньше, чем она заканчивает вопрос. – Да. – На случай, если она не расслышала с первого раза.

- Она будет спать.

Она знает все эти вещи о том, как быть мамой.

- Я просто поеду за тобой?

Она кивает и тянется к дверной ручке.

- Ксана, подожди.

Я бросаюсь к ней, и крепко обнимаю её за то, что на только что мне подарила. Она не сразу реагирует. Но затем её руки ложатся ниже моих рук, ладони сжимают мои ключицы, и она зарывается лицом мне в грудь.

И мы просто дышим. До тех пор, пока она меня не выпускает. Я просовываю голову в окно и улыбаюсь своей дочери. Она улыбается мне в ответ и закрывает лицо руками.

Думаю, я улыбаюсь всю дорогу, пока еду за ними домой. Я впервые сворачиваю на их подъездную дорожку, выбираюсь из своей машины и мгновенно оказываюсь возле них.

- Мамы нет дома.

- О. – Она живёт с ними.

Я наблюдаю, как она отстёгивает Уилл и держит её, прижимая к бедру. Я несу пакеты с продуктами, и всё почти кажется реальным.

Я пытаюсь не рассматривать каждое фото на стене. Я пытаюсь просто быть здесь с ними. Потому что я уже очень многое пропустил.

Уилл не спит. Она бегает по гостиной и таскает все свои игрушки, показывая мне каждую, а затем роняет их мне на колени, чтобы пойти найти следующую.

- Она выделывается.

У меня болит лицо от улыбки.

Мы заказываем пиццу, даже, несмотря на то, что у Ксаны полный холодильник продуктов. Уилл едва съедает два зевка, и затем снова бегает. Она не перестаёт двигаться.

- Пора надевать пижаму, Уилл.

Она несётся в коридор и исчезает в спальне, снова появляется через минуту в пижаме с нарисованными гоночными машинами.

Она забирается ко мне на колени и оттуда на место между мной и Ксаной. Я не один такой, кто улыбается, как дурак.

- Расскажи мне маленькую историю, - говорит она, кладя руки мне на предплечье.

- Ей нравится слушать истории с тех пор, как она была маленькой девочкой, - пытается объяснить Ксана. – Она называет их маленькими историями.

- Я расскажу тебе одну, - говорит она Уилл.

- Нет, папочка расскажет.

Я улыбаюсь ей, пытаясь скрыть панику. Я не могу припомнить ни одной истории из своего детства, которую действительно хотел бы рассказать своей дочери.

Но под всем плохим там скрывалось что-то хорошее. Действительно.

- Ты не обязан, - говорит Ксана, пытаясь освободить меня. Но я не хочу.

- Когда я был маленьким мальчиком, мой папа однажды взял меня на гоночный трек.

Уилл одобрительно кивает, её глаза большие и сияют. Я не смотрю на Ксану.

- Мы с моим папой сидели высоко на трибуне, он купил мне коробку «Крекер Джекс». И мы смотрели на машины на грязном треке, пока не защипало глаза. Мы просидели там до последнего вечернего заезда, а затем пошли в гараж и познакомились с гонщиками.

Уилл прислоняется ко мне сбоку, и я могу это сделать.

- Там был один гонщик, и у него был такой огромный приз, даже больше меня. Он дал мне потрогать свой шлем и посидеть на водительском кресле в его машине. Он просто поднял меня, и я залез через окно и держал руль обеими руками.
​Мой папа сказал, что пора домой, было уже поздно. Но тот гонщик, он позвал меня и сказал наблюдать за птицами на небе. Так он научился водить.
​И я решил, что он был прав насчёт птиц. Поэтому я наблюдал и наблюдал за ними, и после школы я садился на свой велосипед и пытался гоняться за машинами. – Меня накрывает паника. – Но никогда так не делай. Это небезопасно – гоняться за машинами на велосипеде.

Я смотрю на её лицо, жалея, что вообще рассказал ей эту историю. Но она крепко спит. Её маленькое тело приваливается к моему боку, и я не готов к этому ощущению. Я не ожидал, что полюблю её так сильно и так быстро.

Я просто смотрю на её лицо во сне.

- Это действительно происходит? – спрашивает Ксана, её глаза блестят от слёз. А я почти забыл, что она здесь.

- Ксана, я не собираюсь ей лгать. Даже в такой фигне, как эта.

- Это не фигня.

- Да, ну…

- Я отнесу её в кровать, - шепчет Ксана.

Прежде чем я набираюсь смелости спросить, могу ли я это сделать, она берёт нашу дочь на руки. Я смотрю, как они исчезают из комнаты, и в моих лёгких усиливается ложная боль.

Я хочу пойти за ними, но не иду. Остаюсь на месте. Это не мой дом.

Ксана возвращается через несколько минут, выражение её лица нечитаемое. Мне хочется прочесть её мысли, забраться ей под кожу и увидеть её глазами.

- Уже поздно, - говорит она.

- Ксана, скажи мне, что сейчас творится у тебя в голове. Пожалуйста.

Я привык к тому, что это я держу всё в себе. Я не знаю, как быть, когда она такая, даже если это моя фишка.

- Нереально видеть тебя с ней.

- Как галлюцинация?

- Да.

- Тогда я скажу, что это нереально – быть с ней.

Мы говорим о нашей дочери. Её зовут Уиллоу. Ей почти три года и она красивая. Она – всё, чего, как я думал, я не заслуживаю.

- Уже поздно.

- Могу я просто попрощаться с ней?

- Валера, она спит.

- Я знаю. Я просто хочу увидеть её перед уходом. Ксана, пожалуйста.

- Хорошо.

Я иду за ней по коридору. Она стоит в дверях, пропуская меня внутрь.

У неё фиолетовая комната.

Она спит в большой кровати.

Я сажусь на край её кровати, надеясь, что не разбужу её, но втайне мечтая об этом. У неё розовые щёки, волосы торчат во все стороны. Она уже почти сбросила все одеяла.

Рядом с её кроватью фото в рамке. Мужчины, которого я знал. На нём голубая рубашка.

Я тянусь, чтобы коснуться лица Уиллоу, но медлю.

- Ты такая большая. Прости, что пропустил это.

Когда я оборачиваюсь, Ксана выглядит очень противоречиво.

Я иду к ней.

- Ты в порядке?

Она валится на меня.

- Ксана, что с тобой?

- Я не знаю.

- Это был вроде как большой день.

Её руки сжаты в кулаки у моей рубашки, и мне бы хотелось бы, чтобы она поговорила со мной.

Я целую её волосы.

- Пожалуйста, скажи, что творится у тебя в голове.

- Всё, что я чувствую – это огромную вину.

Что?

- Я была неправа?

- В чём?

- Я была неправа, желая держать её подальше от тебя?

- Нет, - заверяю я её, целуя её лицо. – Нет.

- Как ты можешь так говорить?

- Ты её защищала.

- Что, если я защищала только себя?

- Не делай этого, Ксана.

Она качает головой и продолжает держать крепко под замком остальные свои мысли. Я иду за ней обратно в гостиную и вышагиваю, пока она сидит.

Она проводит руками по своему лицу.

- Ты уверен, что хочешь быть в её жизни?

- Я никогда ни в чём не был уверен сильнее.

- Ты можешь передумать. – Она поднимает на меня глаза, так широко раскрытые, и в них отчаяние.

- Она проснётся и спросит о тебе, и она собирается насыпать тебе чашку «Чириос», и мне нужно знать, что сказать ей, то, что не будет ложью.

- Скажи ей, я приду через десять минут, Ксана. Блядь, скажи ей, что она может позвонить мне в любое время, и я приду на «Чириос».

- Она слишком мала, чтобы звонить по телефону, Валера.

Блядь.

- Я знаю. Просто, пожалуйста.

Вместо того, чтобы ответить мне, она проводит рукой по волосам.

- Спокойной ночи, Валера. – Так просто.

- Да. Диван меня ждёт. – Я не знаю, на что я рассчитывал. Но я знаю, на что я надеялся.

- Кто я для тебя? – спрашиваю я её точно так же, как она спрашивала меня много лет назад. До сегодняшнего дня мне казалось, что у нас прогресс, но в этот момент мне кажется, что мы никто.

Она качает головой, и с её губ срывается безрадостный смех.

- Я просто мужчина, которого ты целуешь?

- Нет.

Но мне нужно больше, чем это.

- Я просто отец твоего ребёнка?

Снова «нет».

- Я – любовь твоей жизни или тот, кто разбил тебе сердце?

- И то и другое, Валера. Ты – всё это.

Я киваю, слова застревают в горле.

- Скажи мне, чего ты сейчас хочешь.

Она отворачивается от меня.

- Я хочу быть той, с кем ты говоришь, когда всё летит в тартарары.

- Хорошо, - говорю я ей, двигаясь ближе. – Что ещё?

- Я хочу, чтобы ты был там, когда у Уилл вспышка гнева, когда я чувствую, что схожу с ума.

- Хорошо. – Я стою прямо позади неё, не прикасаясь, даже, несмотря на то, что её прикосновения – это всё, о чём я могу думать.

- Я хочу, чтобы ты был там, когда ужин давно окончен и посуда вымыта.

Она хочет, чтобы я был там.

Она поворачивается, пряча лицо у меня на груди.

- Я хочу чувствовать тебя каждым дюймом своей кожи, и чтобы это был не сон, когда я проснулась утром.

Я обнимаю её и крепко прижимаю к себе.

- Я тоже этого хочу.

- Чего именно?

- Всего этого. Я хочу заботиться о тебе. – Но большего, чем это. – Я хочу, чтобы ты мне позволила.

Я смотрю на её рот. Её зубы скользят взад-вперёд по верхней губе. Я люблю её зубы. И её губы. И её лицо. И её кости. Я люблю её всю жизнь.

- Я хочу, чтобы ты заботился обо мне, даже когда я тебе не позволяю, - шепчет она, глядя мне в грудь, а потом поднимая на меня глаза.

Я обнимаю её за плечи.

- Я не знаю, что это значит. Скажи мне, что это значит.

- Это значит, что я не хочу, чтобы ты сдавался.

Я выдыхаю. Она не хочет, чтобы я сдавался. Может, это всё, чего она когда-либо от меня хотела.

- Но чего ты хочешь? – спрашивает она так, словно ей крайне важно это знать.

Я должен получить это право. Я открываю рот и закрываю его сотню раз.

- Это вопрос без подвоха, Валера. Я лишь прошу тебя сказать правду.

Правду.

- Я хочу тебя. Я хочу её. Я хочу сказать больше слов, но, думаю, эти – самые главные.

Она смеётся, даже, несмотря на то, что я не пытаюсь быть смешным. У неё морщинки в уголках глаз. Я стираю непрошеную слезу с её щеки, обхватывая её лицо ладонью. Она накрывает мою руку своей рукой, прижимая меня к себе.

- У нас дочь, - говорю я ей. Словно она забыла.

- Я знаю. – Она снова смеётся. Бежит ещё одна слеза, исчезая под моим большим пальцем.

Мои руки забираются ей в волосы, когда она кладёт голову мне под подбородок.

- Позвонишь мне, когда она проснётся? И я приду на «Чириос».

Её губы движутся по моей шее.

- Останься.

​Прими мою зарю в свои объятья,
Сей нож течёт лучами по губам,
Как молоко и мёд,
Как тихий лунный час.
И кто из нас поймёт,
Потом или сейчас,-
В твоих объятьях – храм,-
И я молюсь в проклятьях.

Утешь свои безликие мечты,
О многом не прошу, уж всё испито,
И пуст бокал вина,
Иссякли мысли все.
Душа обнажена,
Омытая в росе,
Но буквы в ней из свитка:
«Ты…лишь только ты»

И жизнь отныне - мука на распятье,
Клонюсь к тебе, вдыхая пыль земли,
Вдыхая каждый шаг
По поступям твоим.
В страданиях душа,
В бездонности глубин,
Тебя прошу, любви моей внемли,
Прими мою зарю в свои объятья!

​Бумаги...

​Город... После ...

​Я облажался.

Но это всего лишь пиво. Одно, два, три, четыре. Несколько шагов в неверном направлении, скомканные деньги на барной стойке.

​Вот и всё.

Нет никакого повода. Никакой последней капли. Просто среда и позыв.

Я ни на кого не смотрю. Я отказываюсь на них смотреть.

Это всего лишь одна стопка, и она лучше, чем я помню. Что не объясняет, почему до сих пор чувствую слишком многое. И помню слишком многое, и хочу слишком многого.

Одна, две, три, четыре стопки подряд. Когда я наконец-то ничего не чувствую, я знаю, что накачан по уши. Но это всего лишь спиртное. Я всего лишь пьян.

Сегодня утром было два месяца, как я трезв. Не жили богато – нечего и начинать. Поэтому я пью ещё одну.

Я шёл на встречу. Я смеюсь, и не могу вспомнить, когда в последний раз моё лицо чувствовало что-то подобное.

Им не стоит проводить встречи поблизости от баров. Некоторые из нас вынуждены ходить пешком.

Я окружён алкоголиками с влажными глазами и красными как у оленя Рудольфа носами. Я гадаю, знают ли они, кто они такие.

​Интересно, ходят ли они тоже на встречи.

Они говорят о какой-то шлюхе, найденной в прошлом декабре мёртвой на парковке у этой дыры. Видимо, её звали Франей. Я видел её тут несколько раз. До того, как она стала трупом.

Моя жена ушла от меня столько месяцев назад, что я потерял им счёт, и у меня не было секса так долго, что легко мог бы стать священником. Эта мысль снова вызывает у меня смех. На этот раз достаточно громкий, чтобы бармен уставился на меня. Я невольно смотрю на него.

Я в очко.

Я притворяюсь, что я лучше, чем эти никчёмные пьянчуги, потому что у меня нет пивного пуза и своего табурета в этом баре. У меня есть жена. Была.

Мне нужно убираться отсюда. Мне нужно идти домой. Но в той постели слишком холодно. Там слишком холодно без неё.

Я бросаю на стойку несколько купюр, и мне удаётся выйти наружу. Я вижу своё дыхание, так что, должно быть, на дворе зима.

Я останавливаюсь у телефона-автомата и закладываю в щель все четвертаки, что у меня есть. Я набираю цифры медленно, следя за тем, чтобы не ошибиться. И всё нормально, пока я не слышу тот механический голос, который, как я помню, я уже слышал. Она отключила свой номер. Она стёрла меня из своей жизни.

Я пытаюсь ударить телефон, но с ним что-то не так, и трубка не вешается на аппарат, поэтому я оставляю её висеть.

Винный магазин бросается мне в глаза, и я трачу остаток денег на самую дешёвую бутылку текилы, что у них есть. Я пью из бумажного пакета – как тот голубоглазый мужик – до того, как он стал трупом, как шлюха Франя.

Я прохожу остаток пути к тому холодному, скрюченному дому и притворяюсь, будто она ждёт меня там.

Дом стоит неподвижно.

Я на кухне, и я потерял ту бутылку. Я устал. Я так, блядь, устал.

Наверное, она спит наверху. Текила позволяет мне забыть всё, что я хочу.

Я сплю внизу на диване. Я не хочу её будить. Я пытаюсь удержать в мыслях её лицо, но глаза закрываются, и всё, что я вижу – Ксану, выходящую из дома. Всё, что я помню – как скрипит на петлях дверь.

Текила не даёт мне поднять руки, и я не могу вспомнить, почему я не тот человек, что был вчера.

Я сплю. Таким сном, когда ты только закрываешь глаза – и уже встаёт солнце.

- Ты похож на дерьмо.

Я моргаю, пытаясь понять, где я, блядь, нахожусь. В гостиной.

Эрик стоит надо мной, нахмурив лоб, и неодобрительно смотрит.

- Как ты сюда попал?

Он смотрит на меня, как на идиота.

- Валерка, входная дверь нараспашку. Я думал, тебя ограбили.

- Убирайся, - говорю я ему так убедительно, как могу. Но он смеётся надо мной. И мне хочется дать ему в челюсть.

Он сидит и открывает рот, но ничего не говорит.

- Чего ты хочешь?

- Я пришёл поговорить с тобой.

- Так говори.

- Я думал, тебе будет лучше.

- Я думал, тебе плевать.

Он качает головой, словно не согласен, но затем он говорит, и я точно знаю, что он обо мне думает.

- На каких ты таблетках?

- Да пошёл ты.

- Из тебя хреновая пьянь, Валера.

Я не отвечаю, потому что знаю, что он прав. Мы сидим в тишине, и он выглядит почти грустным. Словно это его жизнь, а не моя.

- Знаешь, ты мог мне сказать. Про ребёнка. – Его слова не имеют смысла, и мне всё равно, потому что в голове стучит, и язык еле ворочается.

Он идёт за мной на кухню, и мне хочется, чтобы он перестал смотреть на меня так, словно я самый жалкий на свете человек.

Я шарю по шкафам в поисках кофе, но нахожу лишь два пустых пакета и невскрытую коробку тех модных кофе-фильтров. Я дразнил её за покупку дорогущей бумаги. Я вцепляюсь в коробку.

Открытая бутылка текилы стоит у раковины, и я отхлёбываю из неё раньше, чем Эрик пытается её схватить и вылить.

- Иисусе, Валерка.

Я вытираю рот тыльной стороной ладони, от его голоса у меня кружится голова.

- Про какого ребёнка?

Он пялится на меня с отвисшей челюстью, подняв руки вверх.

- Твоего ребёнка.

- У меня нет ребёнка.

- Да, совершенно точно есть.

- Думаю, я бы знал. – Грёбаный мудак.

- Слушай, Валерка, я всегда старался не вмешиваться во всю эту вашу с Ксаной мелодраму. Это твоя жизнь. Но я больше не могу смотреть, как ты уничтожаешь себя. Я не виню Ксану за то, что она ушла. Ты скормил ей достаточно своего дерьма.

- Заткнись. – Даже это звучит неубедительно.

- Чего я не понимаю, так это как ты просто дал твоей беременной жене уйти после того, через что вы прошли. Ты просто дал ей уйти. Ты просто отпустил её. И не смей мне говорить, что ты больше её не любишь. Не смей мне лгать.

- Убирайся.

- Тебе всё равно? У тебя есть дочь.

- Ты лжец.

- Нет, я совершенно уверен, что это у тебя на это монополия.

- Убирайся!

- Нет. – Он просто стоит на моей кухне, сжав челюсть, и пристально смотрит на меня. Он смотрит на меня так, словно я никчёмный.

​Жалкий.

Я чувствую, как ярость разливается по венам, сжимаю пальцы в кулаки. И затем я бью его, прямо в челюсть.

Он медленно разворачивается, и как только его глаза встречаются с моими, меня сбивает на землю грёбаный товарняк.

Я неподвижно лежу на полу, вцепившись в щёку. Он стоит надо мной, кровь сочится из его разбитой губы. Он не даёт ей течь, его рука быстро стирает все свидетельства того, что это я нанёс первый удар.

- Я сказал Ксане, что проверю, как ты, но с меня хватит. Я больше не вернусь. – Я смотрю, как он хватает бутылку текилы, и не говорю ни слова.

Он оборачивается, как раз перед тем, как покинуть кухню, и на его лице читаются ненависть и ярость.

- Кстати, я видел её, твою дочь. Она точная копия тебя. – Он смотрит на меня, и я смотрю на него в ответ, и это снова товарняк. А затем он уходит.

У меня нет дочери. У меня нет ничего.

Я провожу две недели в поисках работы и сплю один. Я слишком пьян, чтобы работать по-настоящему, и недостаточно пьян, чтобы по-настоящему спать.

В дверь стучат, и я смотрю на часы, чтобы понять, утро сейчас или день.

Эрик сказал, что не вернётся, а я не единственный лжец.

Я с ухмылкой открываю дверь, потому что не пил два дня, и шёл бы он за то, что думал, что я безнадёжен.

На пороге участковый, и в его толстых пальцах зажато моё фото.

- Валерий Русик?

- Да.

Он протягивает мне большой конверт, и я бездумно беру его.

- Вручено. Распишитесь там, где крестик.

- Что это за херня?

- Это подтверждение вручения, - говорит он, словно это что-то для меня значит.

- Хрен я буду это подписывать.

- Сэр, Вы уже получили конверт. – Сэр.

Я смотрю на него, одетого в форму, в начищенных ботинках, с елейным выражением на лице. И гадаю, есть ли у него жена.

Я подписываю его дурацкую бумагу, и он уходит. Наверное, идёт домой трахать свою жену.

Я выпускаю конверт. Оставляю его на полу в столовой, и даже не смотрю на него. Делаю вид, что его там нет. Я ем всю свою еду на диване. Кого, я блядь, обманываю? Я мало что ем.

Я иду на приём к врачу. Я не знаю, когда я последний раз по доброй воле ходил к врачу. Но я точно это знаю. Последний раз был тогда, когда мне сказали, что мой рецепт не продлят, и я вынужден был убраться.

Кажется, одиннадцать дней я хожу, не сказав ни слова ни единому человеку.

У моего врача очки и каштановые волосы, которые ей не идут. Похоже, она умная, и, может быть, даже хорошенькая, но я уже её ненавижу.

- В лаборатории завал, но ваши анализы должны прийти в течение недели. Я бы хотела увидеть вас снова здесь в следующий понедельник, Валера.

- Вы можете просто попросить кого-нибудь позвонить мне?

- Сколько в день вы пьёте, как думаете?

- Что?

- В среднем.

Она не даёт мне отвести взгляд.

- До встречи через неделю, - говорит она. – Тогда у меня будут ваши результаты.

Неделя пролетает быстро, даже, несмотря на то, что дни тянутся долго. Мои карманы остаются пустыми. В пятницу я выпиваю три пива, просто чтобы спустить пар.

Я прихожу на приём раньше назначенного времени, и она смотрит на меня так, как по моим представлениям мать смотрела бы на ребёнка.

Она садится. Я не знал, что врачи когда-либо садятся.

- У вас действительно имеется жизнеспособная сперма.

Я слышу, как воздух быстро входит и выходит из моих лёгких, словно ему там не место.

- Как такое возможно? Я же сказал. Я сделал вазектомию.

- Вы уверены, что вам сделали именно это?

- Да, когда мне было восемнадцать.

- Я не знаю ни одного врача, который сделал бы вазектомию восемнадцатилетнему.

- Я нашёл кое-кого, кто сделал бы это.

Я осознаю, каким глупым, должно быть, она меня считает, но её лицо ничего не выдаёт.

- Вы приходили ещё раз, чтобы провериться, после процедуры?

- Нет.

Она спрашивает меня, хочу ли я сделать вазектомию. Ту, которую я, может, уже сделал, а, может, нет. Это самый глупый вопрос, который она могла мне задать. Я не хочу быть человеком, которым думал, что был.

Она хочет знать, как у нас в семье обстоит дело со злоупотреблением алкоголем и наркотиками. Она не произносит «злоупотребление алкоголем и наркотиками» так, словно это грязные слова. Когда я честно рассказываю ей о том, что алкоголь забрал моего отца, а наркотики – мать, она улыбается мне. Улыбкой, которая демонстрирует не зубы, а полную жалость.

- Вы думали о лечении?

- Я бывал чист. Я могу сделать это сам.

- Валера, у вас меньше года назад был передоз. Если честно, я вообще удивлена, что вы здесь сидите. Нет ничего постыдного в поиске лечения. Вы один, а это очень серьёзное заболевание.

Она вручает мне брошюру, но я её не открываю.

- Они лучшие в штате.

Я иду домой, открываю тот конверт и всё подписываю. Подписываю всё. Я читаю бумаги и подписываю. В них слова, которые я даже не могу произнести. Но я знаю, что это. Я знаю, что это означает.

Вот и всё. Всё кончено.

Но она реальна. И у неё есть имя.

Она могла быть моей, но так всё будет официально. Это сотрёт меня. И, может, у неё будет шанс. Может, он будет у них обеих.

Я не плачу. Вместо этого последние кусочки меня, которые ещё живы, разом умирают.

Я иду пешком через город вместо того, чтобы ехать на автобусе. Я иду всю дорогу до квартиры Эрика.

Я звоню в дверь дважды, прежде чем он открывает.

- Отвезёшь меня домой? – Я умоляю. Я на коленях, руки перед лицом, умоляю.

Он смотрит на меня, а затем берёт за руку и тащит к своей машине. Он толкает меня на пассажирское сиденье.

- Пристегнись. – Словно ремень безопасности сейчас имеет какое-то значение в моей жизни.

- Куда мы едем?

- Ты просил отвезти тебя домой.

- Нет. Не в тот дом. Я хочу поехать домой.

Загорается зелёный свет, но он не замечает.

- Но не так.

- Я просто хочу её увидеть.

- Нет.

- Пожалуйста.

Он качает головой, и я

Опубликовано: 2017-05-21 22:53:36
Количество просмотров: 184

Комментарии