Последний визит: 2023-03-05 16:55:12
Сейчас не в сети

Увитый зеленью в полночь

Для некоторых юность и невинность превращаются в неспешную смену дня и ночи, неопределённую серию счастливых или печальных моментов: важные секреты в кругу друзей; первые вынужденные вороватые глотки украденного тёплого пива, заканчивающиеся дешёвыми шумными попойками на выходных; баловство скользкими пальцами, превращающееся в умение, опыт, а затем – желание. Жизнь наполнена милыми, волнующими заявлениями, возбуждающими грубыми словами и бесполезными страхами, которые не дают заснуть по ночам.

Вы и понятия не имеете, что ваши волнения невзрачные и глупые, пока они не оборачиваются ужасными событиями. Думаю, именно так детство частенько подходит к печальному концу – мы усердно пускаем в ход кулаки, защищаясь от натиска жалких ночей и сомнительных решений. Мы зовём это скукой, искушённостью или потребностью в большем и, не осознавая, теряем магию, которая принадлежит только юности, не понимая, что, когда мы отталкиваем это, оно уходит безвозвратно.

Как бы то ни было, думаю, всё так и происходит. Пока вам везёт и молодость не ускользает из ваших жаждущих раскрытых пальцев. У неудачников всё происходит так: вы идёте по той же дорожке, что и все ваши сверстники, с бешеной скоростью, дрейфуя на волнах смешных моментов и блеска, но закон инерции – основное правило физического существования, которому вы никогда не уделяли много внимания – заглушает и перекрывает всё: смех, свет, невинность – они исчезают в то же мгновение – момент, полный такой силы и специфики, что у него появляются время и дата.

У моего момента, во всяком случае, время и дата есть.

3 июня 2008 года.

Я склонилась над кухонной раковиной, в которую стекала тёплая вода. Маминым потрепанным кухонным полотенцем я стирала красную цифру 4 с правой щеки и инициалы «ВР» – с левой, в спешке чуть не протерев себе ссадину, краем глаза посматривая на часы над микроволновкой.

— Помедленнее, Ксана. Его день рождения продлится до конца дня, — рассмеялась мама. Волосы у неё были растрёпаны, а щёки – тронуты солнечными лучами от долгого пребывания на трибунах, как и у меня. Как и у всего городка.

— А куда это ты намылилась? — спросил папа, засунув голову в холодильник.

— Сегодня его шестнадцатый день рождения, — отозвалась я, словно дала исчерпывающий ответ на вопрос.

— Я знаю. Весь чёртов город это знает, — проворчал папа, появляясь из холодильника с буханкой «Roman Meal» и бутылкой пива. — Думаю, его провозгласили государственным праздником. Мы сегодня хотя бы почту получили?

— Прекрати, па, — сказала я, роясь в большой вязаной сумке в поисках тюбика гигиенической помады. — Звучит так, будто ты ревнуешь. — Мама с улыбкой забрала из его рук хлеб и положила на стол.

— Скорее, будто я всё знаю, — поправил он и, кивнув головой, слегка растрепал мне волосы. — Я не вчера родился, Ксана. Никакого алкоголя, особенно если он за рулём. Позвони домой, я тебя заберу.

— Пап, ничего такого. Нам…

— Пятнадцать.

— Сегодня ему шестнадцать, забыл?

— Просто скажи: «Хорошо, пап. Лучший отец в мире, наипрекраснейший папа на свете, я сделаю так, как ты скажешь», — пропел он, откручивая крышку с бутылки пива. Он поводил челюстью по горлышку из стороны в сторону – как делал это, сколько я себя помню, – отчего его усы насмешливо затанцевали.

— Хорошо, лучший отец на свете, — сказала я с сарказмом.

— Ты забыла «наипрекраснейший», — пожурила мама, указывая на нас испачканным горчицей ножом.

— Я это не скажу. Пока, — усмехнулась я, но отец встал передо мной.

— Будь дома к одиннадцати.

— Тридцати.

— К одиннадцати ровно. Хочешь верь, хочешь нет, я тоже был подростком. Я знаю многое.

— Например? — спросила я. — Как подобрать лоферы к брюкам «Dockers»?

— Например, каково в прекрасный весенний день быть шестнадцатилетним парнем с новыми водительскими правами, выигравшим очень важную игру в день своего рождения и собравшимся заехать за самой крутой девчонкой в мире.

Я слегка покраснела от комплимента. — Спасибо, папа.

— И с членом. Я знаю, каково быть парнем с членом, собравшимся заехать за самой крутой девчонкой в мире. Так что не слишком увлекайся там.

— Пап, ты не играл в хоккей. И твой день рождения в декабре.

— Но я была самой крутой девчонкой в мире, — закричала мама. Повернувшись, я впилась в неё уничижительным взглядом и попыталась сдержать смех, пока она обрезала корку с папиного сэндвича. Мама протянула его ему, и папа с важным видом взял и откусил чрезвычайно огромный кусок. Задумчиво прожевав его, он снова повернулся ко мне.

— Эй, я играл в вышибалы на физкультуре. Это неважно, я всё равно был парнем с членом, а твоя мама – самой крутой девчонкой в школе. И вот, пожалуйста, — веско отметил он, широким жестом обведя нас троих рукой с сэндвичем. — Это служит тебе примером о том, что всё всегда сводится к одному.

— Прощай, — сказала я, вздрогнув прежде, чем он смог уточнить, к чему всё сводится. В любом случае, я уже знала: мне читали лекцию о подростковой беременности всякий раз, когда я шла на вечеринку, с тех пор, как однажды Валера немного сильнее, чем было нужно, ударил по двери с проволочной сеткой, и изумлённые папа и мама беспомощно смотрели, как я вылетела из неё, выдохнув «привет», с бордовым лицом и счастливыми глазами, старательно избегая потрясенных взглядов родителей.

— Та ещё игра, — сказал папа мне в спину, и я знала, что сейчас он изображает замах битой, как делает постоянно, держа бутерброд. — Парень – потрясающий хоккеист.

А вот самая болезненная и обманчивая часть, предшествующая полуночи: впервые за всё моё в среднем счастливое существование я была благодарна просто за жизнь.

Я стояла на обочине под лучами позднего солнца, размахивая сумкой и улыбаясь собственной тени и обманчивому безветрию. Я знала это и тогда, но теперь осознала с пронзительной раздражающей ясностью: когда Солнце начинает клониться к неминуемому закату, на свет появляются девиантные и изощрённые возможности – и никак не узнаешь, какая беда может произойти.

Впервые я могла остановиться и подумать, что всё прекрасно. На дворе стоял один из тех солнечных ясных деньков, когда музыка звучит громко, а всё вокруг столь совершенно, что нельзя не улыбаться и знать наверняка, что ты счастливчик. Позже я бы задалась вопросом, не сглазила ли жизнь, просто остановившись и осознав собственное счастье.

Валера затормозил, из радио доносились звуки музыки Джонни Кэша, диск которого я украла у отца давным-давно. На колёса его подержанного пикапа – синего чудовищного грузовика, который раньше простаивал на чурбанах на заднем дворе, за исключением тех дней, когда он взрывал проселочные дороги нашего городка, – налипла грязь. Он уже не менее года катался без прав.

Валерка наклонился и открыл мне дверь изнутри, вглядываясь в меня; тёмные влажные волосы теперь торчали в разные стороны из-за открытых окон, а глаза сияли победным блеском и праздничным настроением. Он окинул меня взглядом с головы до ног без единого движения головой; медленная озорная улыбка превратила его из простого красавчика в того, кто будет опустошать меня и других девчонок, а заодно и многих парней ещё много десятилетий.

— Так-так, не это ли знаменитый форвард старшей школы по хоккею с шайбой, — сказала я с деланным безразличием, залезая в грузовик. Я поднесла руку ко лбу. — Тебе не нужно успокоить своих фанатов? Что ты здесь делаешь?

— Слышал, ты отдаёшься, — ответил он, громко лопнув пузырь жвачки с чавканьем, и, сложив губы в обманчиво милую улыбку, передвинул рычаг грузовика в положение переднего хода.

— Ага. Только парням в белом трико.

— Это не трико, — ответил он, кажется, в сотый раз за прошедшие восемнадцать месяцев. Он дёрнул меня за хвост и тронулся в дорогу.

Я пододвинулась и поцеловала его в щёку, а потом в шею. Добравшись до уха, я почувствовала его улыбку; щетина на его челюсти колола кожу моего подбородка. Он повернулся и, поймав мои губы, нежно погладил моё лицо и отстранил меня. Тогда мы всегда были близки, постоянно касаясь друг друга, толкая, пихаясь, хватаясь и прижимаясь, – подростки, балансирующие на краю игры и секса, с бушующей энергией и неослабной необходимостью касаться и чувствовать.

Я положила ноги на автомобильную панель и посмотрела на него.

— Действительно. Поздравляю. Чемпион.

— Скажи это. Скажи, что я везде выигрываю, — обратился он, толкнув меня в бок. — Скажи, что я лучший.

— Я видела, как ты чуть не уронил тот бросок на пике сильного давления от соперника.

Его длинная рука молниеносно схватила моё бедро и защекотала его, вызвав у меня визг и хихиканье.

— Скажи, что я лучший, — снова потребовал он, наклонившись вперед. — Скажи это или никогда не получишь свою милую ножку обратно.

— Ты лучший, — пронзительно рассмеялась я. Он отпустил мою ногу с удовлетворённой улыбкой. — Из неудачников.

— Тебе обязательно быть такой злой? — простонал он. — Изо дня в день я только и делаю, что думаю о тебе, а ты так отплачиваешь мне?

— Ты думаешь, как залезть мне в трусы, Русик.

— О, верно. — Он повернулся и улыбнулся мне, проследовав взглядом от моего лица до коленей.

— Прекрати, форвард, или я сломаю тебе руку, — сказала я, манерно растягивая слова и поправляя хвостик под его смех. Он снова лопнул пузырь жвачки и перевёл взгляд на дорогу.

— Никаких разговоров о хоккее. Расскажи мне о том, в чём ты хороша, — упорно продолжил он. Я с улыбкой повернулась к окну, придумывая что-нибудь подходящее для этой знакомой игры. — Ты была бы хорошей балериной.

— Очень смешно, —сказала я, щёлкнув его по уху.

— Что ж, ты пахнешь слишком хорошо, чтобы быть ночной бабочкой. Как насчёт русалки с ногами?

— Прекрати.

— Метать ножи в яблочко?

— И в именинников.

— Ой.

— Не во всех именинников.

— В этого? — спросил он, указывая на себя.

— Не знаю.

— Тебе бы подошло коллекционирование монет из машин в прачечной. Настоящее искусство.

— Ты такой дурак.

— Не думаю, что кто-нибудь заплатит тебе за оскорбление милых именинников.

— Я буду делать это безвозмездно, приятель.

— Ты могла бы быть моей, — серьёзно сказал он. Валера провёл пальцем по очень бледным инициалам, которые я пыталась стереть с щеки.

— Всегда, — сказала я.

— Да. Эй.

— Что?

— Знаешь… Все эти разговоры о спорте… Ты же понимаешь, что я бы всё равно последовал за тобой куда угодно?

— А если бы я поехала в Сибирь?

— Тогда и я тоже.

— Монастырь?

— Я тоже, — сказал он и с серьёзным выражением повернулся ко мне. — В этом городе люди находят одну цель и концентрируются на ней, и я понимаю это. Понимаю, что люди хотят подойти с энтузиазмом к чему-нибудь, но для меня это не всё. То есть… не думаю, что то, что тебе хочется, неважно. Потому что это важно.

— Для кого? — рассмеялась я.

— Для меня.

— Мне далеко до шестнадцати. Не хочу пока ничего делать со своей жизнью. Не таким организованным, взрослым способом.

— Когда-нибудь захочешь. И я хочу этого.

— Спасибо?

— Пожалуйста. Нам нужно сделать остановку, — сказал он, резко заканчивая серьёзный разговор. Нам никогда не удавалось слишком долго говорить о серьёзных вещах так, чтобы кто-нибудь не сделал ехидного замечания или не перевёл весь разговор в поцелуй, – не в те дни. Дёрнув солнцезащитный щиток вниз, Валерка натянул несколькими резкими движениями шляпу, которая лежала на панели автомобиля. Глядя в зеркало с подсветкой, он облизал оба больших пальца и пригладил бакенбарды, не прекращая езды. Кажется, не смотря, куда едет, Валерка ловко тронул руль и свернул на следующую пыльную дорогу, направившись прямо к магазину Дяди Юры «Stop&Shop». Я знала, что надо делать: я жду в машине, а Валера заходит в магазин с робкой улыбкой и «да, сэр», «спасибо, сэр», пока Дядя быстро и незаконно пробивает ему чек на пару ящиков пива или бутылки алкоголя и спрашивает о следующей игре или его планах на будущее.

Я свистнула ему, пока он размашистом шагом шёл к магазину. Валерка повернулся, усмехнувшись мне через плечо из-под потрёпанных полей шляпы. Я скинула ботинки и вывесила ногу из окна. Откинувшись, я похимичила с радио, играясь тенью от послеобеденного солнца и магнитолой.

Когда капельки пота стекли в ложбинку между моими грудями, Валера распахнул дверь. В одной руке у него была упаковка из восемнадцати бутылок пива, а в другой – были зажаты лакричные конфеты «Red Vines». Я даже не успела ему снова свистнуть, как он уже оказался в окружении обожающей его толпы. Он любезно улыбнулся семейной немолодой паре, которые были помощниками в школе города с тех пор, как их собственный ребёнок выпустился в восьмидесятых. Они отчаянно жестикулировали, мужчина изображал всё тот же хоккейный удар, который, кажется, все делали рядом с Валерой с тех пор, как ему исполнилось тринадцать. Этот удар привлёк пожилую женщину – она остановилась, чтобы поздравить его. И это привело к тому, что там тут же оказались несколько мамочек с детьми в коляске, а потом и старик со спецодеждой и новенькие девушки. Я улыбнулась добродушности Валеры, сквозящей из непринуждённой улыбки, которой он одаривал всех, кто хотел поговорить с ним. Никого не впечатляли талант и удача Валеры так сильно, как его самого. Наблюдая за тем, как он продолжает разговаривать, улыбаться и делать всех счастливыми, я заметила, как он начал медленно двигаться по направлению к грузовику. Валерка бросил на меня умоляющий взгляд «вытащи меня из этого ада», но я только ухмыльнулась и пошевелила кончиками пальцев.

К сборищу подошли ещё трое – и тут я решила, что пора проявить к нему милосердие. Естественно, это не имело ничего общего с тем, что среди этих людей была старшеклассница Таня. Две недели назад я подслушала, как она, балуясь в туалете блеском для губ и «Оксиконтином», сказала подружкам, что хочет «покататься на четвёртом номере». Так что, как только она засеменила к нему, я поняла, что Валеру надо спасать от его чересчур восторженных фанатов.

— Если ты не залезешь в грузовик, мы не сможем устроить праздник на заднем сидении, люби-имый! — позвала я. Все остановились и взглянули на глупую улыбку Ксаны Барановой – дурного примера для Валеры.

— Твоя мама знает, что ты так разговариваешь? — крикнула старушка древняя с явным неодобрением, а старик в спецодежде уставился на меня. Я проигнорировала их об

Опубликовано: 2017-03-03 19:39:27
Количество просмотров: 185

Комментарии