Папки
Avtor Adsens
Индексация сайта
Последний визит: 2023-03-05 16:55:12
Сейчас не в сети
Сейчас не в сети
Мой малыш, давай с тобой поговорим
Подорвали попки, ребятки, и отнесли их в кабинет химии. Что значит «перемена»? Какая такая большая перемена? Ничего не знаю - ноги в руки, быстро, я сказала!
Это везде так, или где-нибудь всё-таки есть мифическая школа, в которой распрекрасная большая перемена, во время которой можно сбегать покурить и спереть что-нибудь у младшего брата в столовке, остаётся неприкосновенной? Ну, так чтобы без «Ой, ещё минуточку! Пишем!», чтобы без «Куда намылился, Савельев? Звонок для учителя!», чтобы без «Ой, мальчик, как тебя там? Стаскай стулья на пятый этаж. Сколько? Всего-то хуллион».
И почти каждый день, когда я жду проклятого промежутка в двадцать минут, как манны небесной, чтобы сбегать быстренько травануться, что-нибудь да случается.
Вот по-любому.
Сегодня случился выпускной альбом, точнее, фоточки. «Ребята, нам обязательно надо заказать фотографа и сделать прекрасные фоточки!» Да просто обожаю фотать своё носатое еблище! Да ещё непременно так, чтобы прыщи светились и зубы казались кривее, чем есть.
Может, действительно хитрое зеркало привирает и только объектив очередного засаленного Василь Васильича истину глаголет?
Тогда, пожалуй, стоит повеситься на трусах - шнурки явно не выдержат.
Поднимаюсь по лестнице и думаю о том, что было бы неплохо забежать в сортир помыть руки, ибо куревом за версту фонит.
Запалит истеричная грымза в очках с толстенными стёклами, словно донышки бутылок, и будет мне ата-та-та.
Впрочем, маленькая, едва достающая мне макушкой до груди дамочка может быть разве что забавной, эдакий мопс в истерике.
Фыркаю и, преодолев ещё пролёт, топаю-таки в пресловутый кабинет химии.
- Валерка!
Оборачиваюсь на звук голоса и продолжаю идти спиной вперёд, рискуя словить коварную подножку. Ну да пусть попробуют, моё «спасибо» будет монументальным, как дамочки времён позднего неолита.
Я б на такую не залез, физически бы, блин, не залез.
Щурюсь и, высмотрев в толпе знакомый капюшон, фокусируюсь на нём.
- Есть?!
Отрицательно мотаю головой - действительно последнюю докурил - и направляюсь в класс. Только перед тем, как войти, торможу у самой двери и, быстро выдернув наушник из-за ворота, затыкаю им правое ухо. В топку все вступительные речи - Dubstep Mode On.
Поправляю волосы, чтобы вместе с ухом закрывали и чёрный провод тоже, и для проформы, пару раз слабенько стукнув костяшками по деревянной облицовке, нажимаю на ручку.
- Савельев! Ты где шлялся?!
Да-да, дорогая, припёрся последним, каюсь, готов прямо тут самонаказаться. Весь класс гудит, улыбаюсь и машу рукой в знак приветствия. А что? Пятнадцать минут не виделись, может, я соскучился.
Возрадуйтесь, дети мои, пожаловал великий я.
***
Прямо как на медосмотре: сначала девочки за белую ширму, после - мальчики.
Что за несправедливость? Впрочем, неплохая возможность отсидеться на задних рядах и щёлкнуться последним. Тогда, возможно, хотя бы проверку домашки по литературе пропущу.
Тьма кромешная и бредский бред.
«Не пришла ты ночью,
Не явилась днём.
Думаешь, мы дрочим?
Нет! Других ебём!»
Тоже мне высокое искусство.
- Савельев, ты тут на баиньки расположился?
Лениво огрызаюсь, открыв один глаз. Тёмка соскочил со своего места и подсел ко мне, на самый краешек стула. Ну ещё бы, ему больше-то и не надо, дистрофанище.
- Отвали.
- А что так нежно? Обычно ты менее избирателен в выражениях.
Открываю второй глаз.
- Лень.
Паренёк вздыхает и шмыгает испещрённым веснушками носом. Странный он, веснушки есть, а сам русый, ни намёка на рыжину.
Вспоминаю и против воли улыбаюсь.
Люблю рыжих.
- Ну так кто там у нас сегодня? Как всегда, криворукий дедок с мыльницей?
- Не-е-е, Юлька сказала, что студент.
Вздыхаю и накидываю на голову капюшон синей толстовки, натягивая его по самые брови. Прекрасно, что ещё скажешь.
- Значит, выйдет ещё хуже, чем обычно.
- А тебе не пофигу? Сдал альбом маман - и пусть себе лежит.
Ага, у моей-то маман будет он лежать. Перво-наперво, что демонстрируют гостям в моём доме - это фотки.
Уже представляю: «А это Валеру-у-ушка в одиннадцатом классе, а что такой страшный? Ну, не знаю, так-то вроде ничего».
- Слух, - Тёма пододвигается поближе и едва ли не лезет ко мне в лицо - ненавижу это, приходится отодвигаться к шпарящей батарее. - Девчонки шушукаются, что больно уж он на бабу похож: длинноволосый, худющий. Может, педик, а?
Увы, самообладание - не моя сильная сторона, но только деланно зеваю, прикрыв ладонью скривившийся рот.
- Да хоть кактусоёб. Главное, чтобы сфоткал некриво.
- Тебе совсем плевать на «этих»?
Кажется, в попытке подсесть поближе, этот дрыщавый субъект вот-вот переползёт ко мне на колени и залезет под толстовку.
- А тебе нет? Расслабься, Тёмка, твоя стрёмная жопа в безопасности. Да и потом, благодаря «этим», возможно, и тебе баба перепадёт. Когда-нибудь.
Деланно вздыхает и обиженно отворачивается. Ну и ладушки, пять минут без зудения над ухом - уже благо.
Поправляю наушник и ложусь грудью на парту, подложив под подбородок сцепленные пальцы.
Всё-таки стрёмный он, Тёмка.
Я бы явно не польстился. И дело даже не в том, что он костлявый и бледнющий, как смерть - это как раз совершенно мой типаж - а вот характерец - баба бабой.
Потрепаться - самое святое дело, такие даже с набитым ртом, должно быть, чего-то там бухтят.
Улыбаюсь своим мыслям. С набитым, да-а, в памяти тут же всплывает троллфейс из Вконтакта. Хотел бы я корчить такую же рожу.
Кабинет постепенно пустеет.
Решил, что пойду самым последним.
Тёма качается на стуле, и меня так и подмывает организовать ему не совсем мягкую посадку на казённый линолеум.
- Савельев!
Да твою мать Чупакаброй за ногу, что?! У меня что, имени нет?! Почему чуть что - сразу Савельев?! Разбили окно в спортзале?
Савельев! Как почему сразу ты? А кто тут самый высокий?
Отпиздили гопника во дворе? Как почему опять ты? Ты вон какой лось!
Конец света? Ну, вы поняли.
Поднимаю голову и мрачно пялюсь на класснуху. Вижу, как у неё начинает дёргаться правый глаз.
Резко переводит взгляд на дрыщавого и резким кивком головы указывает на ширму.
Тёма тут же подрывается и, скрывшись за белой тканью, задерживается там ровно на две вспышки, после резво смывается за дверь, и остаюсь один единственный я.
- Савельев… - сквозь зубы цедит незабвенная А.И., и я, с удовольствием потянувшись, таки изволю оторвать задницу от стула.
Плетусь по ряду нарочно медленно и, зайдя за ширму, наклоняюсь ещё завязать неразвязавшийся шнурок. Далась мне ваша литература…
Пока вожусь с тесёмками, разглядываю ноги обладателя зеркалки.
А ничего так, я бы, пожалуй, потрогал.
Выпрямляюсь, хмыкнув, уже было думаю ляпнуть что-нибудь эдакое и затыкаюсь.
Парень напротив тоже давит неловкую лыбу и чуть закусывает нижнюю губу.
Бледный-бледный, зеленоглазый, с целой копной рыжих кудряшек, кажется нескладным подростком в клетчатой рубашке с коротким рукавом и узеньких джинсах.
Студентик на подработке, блин.
- Савельев! - доносится из-за ширмы, и мне хочется поиграть в Раскольникова. Желательно задушить её же просто пропитанной Красной Москвой шалью.
- На два шага назад, пожалуйста, - старательно пряча улыбку за объективом, просит рыжий.
Послушно отступаю.
- И толстовку снимите.
- А что мне ещё снять? Ты не стесняйся…
- САВЕЛЬЕВ!
Господи, да исчезни ты уже!
Рывком расстёгиваю молнию и сбрасываю кофту на специально приспособленный для этих целей стул.
Кривлюсь, словно после укола дерьмового новокаина в кабинете у школьного стоматолога, и, всё же не сдержавшись, показываю кончик языка.
Так он меня и фотает первый раз.
После ещё два кадра.
Смотрит на экран, а мне хочется надавать ему по башке. Несильно, но всё же хочется, авансом за то чудовище на снимках, которое наверняка запечатлелось вместо моего лица.
- Это всё? Последний класс?
Интересуется он у подошедшей класснухи и после её кивка растерянно косится в мою сторону.
Ну надо же, какие мы беспомощные.
Спрятав наушник за воротник футболки, не тороплюсь снова пялить на себя толстовку.
- Я помогу найти выход.
Перевожу взгляд на недовольную классную, улыбаюсь:
- По дороге к кабинету, разумеется.
***
Только свернули к лестнице, как, вместо того чтобы топать вниз, хватаю Дэна за запястье и буксирую наверх.
Не особо сложно, учитывая более чем девчачью комплекцию.
- Эй, ты чего? - шипит рыжий, а я только улыбаюсь ему, обернувшись через плечо. Я ничего, это ты чего. Вот и будет тебе за это «чего».
За то, что не счёл нужным рассказать о подработках, и уж тем более за то, что припёрся именно в мою школу. Ещё скажи, что просто так, ага.
Совпало, ага.
Продолжаю упорно тащить следом и, притормозив у пустого коридора, прислушиваюсь, выглядываю и, не обнаружив ни души, затаскиваю его в толчок.
Дверь, разумеется, не закрывается. Хорошо хоть на кабинках висят шпингалеты - на соплях висят, но всё же лучше, чем ничего.
На крыше было, в загаженном лифте было, было даже ночью в парке. Что уж говорить про его маленькую съёмную квартирку?
Пожалуй, лишь кошачий лежак остался неприкосновенным.
Теперь и до сортира добрались, блин. До школьного, загаженного по самое не балуйся, прокуренного сортира.
- Эй… - растерянно хлопает ресницами рыжий, а я всё никак не желаю разжимать пальцы, не желаю отпускать его. Даже после того, как щёлкнула задвижка на занятой нами кабинке.
Молча отбираю сумку с фотиком и вешаю на крючок, сверху - свою толстовку.
- Это тебе за то, что не сказал.
Его брови непонимающе ползут вверх, но я больше не вглядываюсь.
К чему мне? Тяну на себя, ближе, такой лёгкий. Не спеша, лениво даже обнимаю за талию и как следует сжимаю в объятиях.
Выгибается, сжимая мои локти, и я едва чувствую это прикосновение.
Безумно хрупкий.
Никогда бы не подумал, что этот дрыщ может быть старше меня на четыре года.
- Какой же ты мелкий… - шепчу, наклонившись вперёд для того, чтобы прижаться своим лбом к его.
Холодный.
Всегда холодный и бледный, словно свежеобращенный вампирюга.
Зеленоглазый…
- Зато ты дылда, - шепчет в ответ и, отцепившись от локтей, гладит мои скулы большими пальцами.
Умиляет меня до нервной дрожи в пальцах.
Но не только лишь умиляет, отнюдь нет, не единственное чувство… Размыкаю замок, перехватываю его запястье - захват! Тут же заламываю, вжав в хлипкую стенку кабинки, а пальцы другой руки уже наматывают спутанные кудряшки на кулак.
Сжимаю, тяну.
Выгибает шею. Ни звука.
- Только не говори, что хочешь…
Рывком, склонившись, кусаю за плечо, прямо сквозь рубашку. Сглатывает и на выдохе договаривает:
- Здесь…
- Верно, здесь, - отвечаю на ухо и тут же зубами легонько царапаю маленькую мочку. Веду вверх, языком по раковине и снова, мазнув, зубами.
- А как же уроки?
Отстраняюсь.
- Издеваешься?
Ехидная усмешка в ответ придаёт его лицу совершенно иное выражение. Уже не кажется беззащитным.
О да, разобраться бы ещё, кто из нас действительно жертва.
- Именно, - отвечает с придыханием, дёргается, и я, выпустив лохмы из пальцев, звучно шлёпаю его по тощей заднице.
- Заткнись.
- Или что?
Хмыкаю.
- Или меня оставят после уроков. За то, что зажимал девчонку в кабинке.
- Да пошёл ты!
Дёргается, и я, просто шагнув вперёд, вжимаю его в стенку так плотно, что ему приходится повернуть голову, чтобы не впечататься носом.
Шумно дышит, и, когда заговаривает, снова улавливаю нотки раздражения:
- Может, всё-таки дома?
- Не получится дома.
- Почему?
- Меня же накажут.
Разворачиваю к себе, делано разминает освобожденное запястье и хмурит тонкие брови.
- Да ладно тебе…
Улыбаюсь, просто не могу не улыбаться. Потому что он смотрит только на мои губы. Смотрит, задрав голову вверх из-за разницы в росте.
Мелкий, какой же мелкий…
Пальцами цепляю его подбородок, тяну к себе, наклоняюсь и наконец-то целую, прикрыв глаза.
Пока не торопясь, без резких движений и болезненных укусов, даже без языка. Всего лишь ласкаю его губы своими, чуть сжимаю и, отпустив, начинаю снова.
И так, пока он первый не впихнет свой язык мне в рот, пока сам, разозлившись за медлительность, не укусит и, схватив за волосы, дёрнет вниз.
И снова треск пластиковой кабинки - на этот раз толкаю его спиной, лопатками.
Сам тут же рядом, согнувшись, торопливо расстёгивая первые две пуговицы на его рубашке, расстёгивая и ощущая его тонкие пальчики под футболкой. Торопливо вытягивает ремень из шлёвок на джинсах, расправляется с пуговицей и своей маленькой ладошкой ныряет ко мне в боксёры.
Тут же сжимает член пальцами и работает ладонью быстро-быстро, делает больно и, пару раз с силой стиснув, царапает ногтями.
Шиплю от боли и едва сдерживаю желание залепить ему слабенькую плюху.
Но на это и провоцирует, уже знаю. Знаю, насколько больно он любит.
Согнувшись, присасываюсь к его обнажившейся шее и, когда делает особенно больно, стискиваю зубы на коже прямо поверх фиолетовых и жёлтых синяков.
О, как он это любит.
Сдавленно охает и левой рукой принимается за застёжку на своих джинсах.
Язычок молнии едет вниз, и он подумал было сдёрнуть джинсы, но, вспомнив про обувь, толкает меня в грудь, вынуждая отступить на шаг назад, и падает на колени, прямо на грязный пол, принимаясь развязывать шнурки и ослаблять шнуровку.
Цепляю за волосы пальцами и, приспустив штаны, вставляю в его готовый взять, приоткрывшийся ротик.
С готовностью втягивает в себя, облизывает, увлажняя слюной и не выпуская изо рта, принимается наглаживать головку языком, толкается кончиком в дырочку и обводит её по кругу, не сглатывает, и, когда подаётся чуть назад, слюна выступает на его губах, а потом и вовсе блестящими дорожками тянется по подбородку.
Любит, когда мокро, когда грязно и унизительно, любит отыгрывать роль маленькой униженной сучки, и каждый раз, когда это невинное, кажется, совершенно асексуальное существо просит взять его и как следует выдрать, мне сносит крышу.
Сейчас почти нет времени, сейчас нас могут услышать, и, должно быть, именно поэтому он постанывает, активно работая языком, и всё никак не может справиться с кедами.
Спускает мои джинсы ниже, до щиколоток, и мне остаётся только сжать зубы покрепче и свободной рукой вцепиться в узкий край перегородки, как раз на уровне моего роста.
Наконец, стаскивает обувь и, вскочив, стягивает свои штаны, высвобождая только одну ногу.
Подхватываю под бёдра, закидываю на себя, и он с готовностью обвивает ногами мою талию. Цепляется за плечи и опускается ниже, аккурат так, чтобы мой член елозил по его заднице.
Дразнит, дышит мне в шею и, присосавшись словно пиявка, втягивает в рот разгорячённую кожу, сжимает её зубами.
Расползается тянущей мукой, словно стекловата под кожей, раздирает всё плечо.
- Вот же дрянь, а…
Чувствую, как улыбается и кусает снова, ещё больнее.
Морщусь и, кое-как развернувшись, прижав его спиной к надёжной каменной стенке, облицованной кафелем, продолжая придерживать за талию одной рукой, второй сжимаю свой мокрый, покрытый его слюной член.
Болезненно пульсирует, прямо как истерзанное маленькой пираньей, плечо.
Вперёд-назад своими пальцами, невзначай касаясь его бедра, вперёд-назад, несмотря на его елозящую чуть выше задницу, которая так и выпрашивает…
Обиженно сопит и, наконец прекратив меня жрать, опускается чуть ниже и сам, буквально по сантиметру, насаживается на меня.
Продолжаю придерживать пальцами, пока не войдёт полностью.
Сжимает меня внутри, и в очередной раз не могу не удивиться тому, как он может оставаться таким узким.
Любит, когда его трахают, любит двигаться сам, как сейчас, любит задавать темп и откровенно мучить меня не только острыми зубками.
Медленно. Чертовски, блядски, уёбищно медленно. Туда-сюда елозит бёдрами, чуть приподнимаясь и снова до упора так, что касается моих яиц внутренней поверхностью бедра.
Ну уж нет.
Прости, Дэн.
Снова о плитку.
Шипит.
Опора найдена, вжимаю в неё и, придерживая за бёдра, начинаю толкаться сам, так быстро и размашисто, как только могу. Почти выскальзывает из него полностью, налившейся кровью головкой толкается вновь… и как же это охренительно - брать его вот так, брать, не думая о том, что ему может быть больно, что он может попросту сломаться в моих руках.
Елозит и двигается сам, насколько может, скулит мне на ухо, а мне безумно хочется закусить кулак, но приходится объедать губы.
Елозит своим членом о мой живот, прямо через футболку трётся, и я знаю, что ему и этого хватит, знаю, ощущая, как выступающие капельки смазки делают ткань влажной.
Не разжать челюсти, нельзя, услышат. Ещё немного, финишная прямая…
Быстрее, уже тяжело ноет поясница, сводит кисти… Ещё, ещё и… И чувствую, как, пульсируя, толкнувшись и сжав его, не позволив снова дёрнуться вверх, кончаю.
Наверное, самое офигительное ощущение в моей жизни.
Маленькая смерть, растянувшаяся на целых несколько секунд, и начало новой жизни отголосками эйфории по уголкам сознания.
Выдохнув, приподнимаю его, собираясь снять с себя и поставить на пол, и чувствую, что намокшая футболка прилипает к животу.
И даже не почувствовал, как он кончил. Тяжело дышит, рыжие прядки слиплись, пристали ко лбу, улыбается от уха до уха и хочет сказать мне что-то, пальцами смахивая чёлку, упавшую на глаза.
Хлопок двери.
Твою… блять!
Снова тяну вверх, сжимаю пальцы в замок под бёдрами и, развернувшись к толчку, стою так, словно я здесь один.
Чёртовы просветы снизу…
- Савельев? Ты здесь?
Закатываю глаза. Кто-то там внизу явно издевается. Иначе как объяснить, что она преследует меня даже в сортире? Да что там, в сортире - живёт со мной на одной лестничной клетке. Вот уж где подстава подстав.
Кривлюсь так, что сводит скулы, и, выдохнув, выдаю:
- Да, Антонина Ивановна.
- Что это ты здесь делаешь?!
Ебусь, бл…!
- Справляю естественные надобности.
- Что, двадцать минут?
- Очень прижало.
Дэн бесшумно хихикает и, несмотря на то, что прекрасно понимает, что мне ни хрена не удобно удерживать и его тоже, выгибается и ёрзает. Дрыщ дрыщём, но кости тоже что-то весят.
- Ты там куришь, небось?
Ага, а за школу я тогда поссать бегаю, прямо на вашу любимую ёлочку.
- Нет, Антонина Ивановна.
- А что тогда? - подозрительно спрашивает женский голос, и я, уже раскрыв варежку для ответа, затыкаюсь, потому что эта рыжая сволочь начинает медленно-медленно выгибаться, елозить по мне и, шаря по спине ладонями, едва ощутимо царапать, скорее даже покалывать острыми ноготками кожу.
- Савельев?
- Я могу хотя бы на толчке отказаться отвечать на дополнительные вопросы?
Оскорблённый вздох, приевшееся уже «Ну ты у меня дождёшься!» и хлопок двери.
Фух…
Пячусь и, кое-как развернувшись, ставлю Дэна на ноги. Пронесло.
Натягиваю штаны и смотрю, как он это делает, прыгая на одной ноге, силясь второй попасть в штанину.
Дальше черёд кед.
Молча жду его, натягивая толстовку.
Обувается не в пример быстрее.
Молча застёгивает мою толстовку и, перекинув сумку с фотиком через плечо, выходит из кабинки.
Моет руки, а после принимается разбирать запутавшееся рыжее гнездо.
Звонок.
Упс… Хлопаю ладонями по карманам и тут же вспоминаю, что выкурил последнюю.
- Эй, рыжий?
- Чего тебе, дылда?
- Когда будут фотки? Если запорол, я тебя самого высеку.
Оборачивается и, хмыкнув, показывает мне язык через плечо. Закатываю глаза и, шагнув к нему, быстро, порывисто обнимаю за плечи. Нос касается мягких прядок, и я улавливаю запах шампуня.
Люблю рыжих.
Разорваны в клочья тени стремлений,
И прочно сковал сознание страх,
Безотчётное чувство полно сожалений,
Превращая твой разум в ничто на глазах.
Если ты видишь меня, то беги,
Беги со всех ног, пока можешь дышать,
Ведь стоит упасть – настигнут враги,
Чтобы слабую жизнь твою оборвать.
Теперь я средь них, теперь я – охотник,
И нету добычи прекрасней души,
Число моих жертв равняется сотне,
О, адово пламя, задорней пляши!
Беги, беги прочь, пока держат ноги,
Иначе мне песней звучать будет крик,
Когда превращу тебя в труп у дороги –
Оболочку без смысла, безжизненный блик.
Пока я расслаблен, почти обнажённый
Танцую в огне под песни богов,
Очищая язвы души прокажённой,
Забытой людьми, свободной от снов.
Но где-то внутри, в предвкушении погони,
Сладко мне тянет, и когти дерут
Асфальт под ногами, инстинкт не потонет,
Как кованый меч, брошенный в пруд.
Твой запах я чувствую даже отсюда,
Издали я различаю твой страх,
Прости, мой сто первый, клянусь - не забуду
Твоё застывшее тело и ужас в глазах…
Это везде так, или где-нибудь всё-таки есть мифическая школа, в которой распрекрасная большая перемена, во время которой можно сбегать покурить и спереть что-нибудь у младшего брата в столовке, остаётся неприкосновенной? Ну, так чтобы без «Ой, ещё минуточку! Пишем!», чтобы без «Куда намылился, Савельев? Звонок для учителя!», чтобы без «Ой, мальчик, как тебя там? Стаскай стулья на пятый этаж. Сколько? Всего-то хуллион».
И почти каждый день, когда я жду проклятого промежутка в двадцать минут, как манны небесной, чтобы сбегать быстренько травануться, что-нибудь да случается.
Вот по-любому.
Сегодня случился выпускной альбом, точнее, фоточки. «Ребята, нам обязательно надо заказать фотографа и сделать прекрасные фоточки!» Да просто обожаю фотать своё носатое еблище! Да ещё непременно так, чтобы прыщи светились и зубы казались кривее, чем есть.
Может, действительно хитрое зеркало привирает и только объектив очередного засаленного Василь Васильича истину глаголет?
Тогда, пожалуй, стоит повеситься на трусах - шнурки явно не выдержат.
Поднимаюсь по лестнице и думаю о том, что было бы неплохо забежать в сортир помыть руки, ибо куревом за версту фонит.
Запалит истеричная грымза в очках с толстенными стёклами, словно донышки бутылок, и будет мне ата-та-та.
Впрочем, маленькая, едва достающая мне макушкой до груди дамочка может быть разве что забавной, эдакий мопс в истерике.
Фыркаю и, преодолев ещё пролёт, топаю-таки в пресловутый кабинет химии.
- Валерка!
Оборачиваюсь на звук голоса и продолжаю идти спиной вперёд, рискуя словить коварную подножку. Ну да пусть попробуют, моё «спасибо» будет монументальным, как дамочки времён позднего неолита.
Я б на такую не залез, физически бы, блин, не залез.
Щурюсь и, высмотрев в толпе знакомый капюшон, фокусируюсь на нём.
- Есть?!
Отрицательно мотаю головой - действительно последнюю докурил - и направляюсь в класс. Только перед тем, как войти, торможу у самой двери и, быстро выдернув наушник из-за ворота, затыкаю им правое ухо. В топку все вступительные речи - Dubstep Mode On.
Поправляю волосы, чтобы вместе с ухом закрывали и чёрный провод тоже, и для проформы, пару раз слабенько стукнув костяшками по деревянной облицовке, нажимаю на ручку.
- Савельев! Ты где шлялся?!
Да-да, дорогая, припёрся последним, каюсь, готов прямо тут самонаказаться. Весь класс гудит, улыбаюсь и машу рукой в знак приветствия. А что? Пятнадцать минут не виделись, может, я соскучился.
Возрадуйтесь, дети мои, пожаловал великий я.
***
Прямо как на медосмотре: сначала девочки за белую ширму, после - мальчики.
Что за несправедливость? Впрочем, неплохая возможность отсидеться на задних рядах и щёлкнуться последним. Тогда, возможно, хотя бы проверку домашки по литературе пропущу.
Тьма кромешная и бредский бред.
«Не пришла ты ночью,
Не явилась днём.
Думаешь, мы дрочим?
Нет! Других ебём!»
Тоже мне высокое искусство.
- Савельев, ты тут на баиньки расположился?
Лениво огрызаюсь, открыв один глаз. Тёмка соскочил со своего места и подсел ко мне, на самый краешек стула. Ну ещё бы, ему больше-то и не надо, дистрофанище.
- Отвали.
- А что так нежно? Обычно ты менее избирателен в выражениях.
Открываю второй глаз.
- Лень.
Паренёк вздыхает и шмыгает испещрённым веснушками носом. Странный он, веснушки есть, а сам русый, ни намёка на рыжину.
Вспоминаю и против воли улыбаюсь.
Люблю рыжих.
- Ну так кто там у нас сегодня? Как всегда, криворукий дедок с мыльницей?
- Не-е-е, Юлька сказала, что студент.
Вздыхаю и накидываю на голову капюшон синей толстовки, натягивая его по самые брови. Прекрасно, что ещё скажешь.
- Значит, выйдет ещё хуже, чем обычно.
- А тебе не пофигу? Сдал альбом маман - и пусть себе лежит.
Ага, у моей-то маман будет он лежать. Перво-наперво, что демонстрируют гостям в моём доме - это фотки.
Уже представляю: «А это Валеру-у-ушка в одиннадцатом классе, а что такой страшный? Ну, не знаю, так-то вроде ничего».
- Слух, - Тёма пододвигается поближе и едва ли не лезет ко мне в лицо - ненавижу это, приходится отодвигаться к шпарящей батарее. - Девчонки шушукаются, что больно уж он на бабу похож: длинноволосый, худющий. Может, педик, а?
Увы, самообладание - не моя сильная сторона, но только деланно зеваю, прикрыв ладонью скривившийся рот.
- Да хоть кактусоёб. Главное, чтобы сфоткал некриво.
- Тебе совсем плевать на «этих»?
Кажется, в попытке подсесть поближе, этот дрыщавый субъект вот-вот переползёт ко мне на колени и залезет под толстовку.
- А тебе нет? Расслабься, Тёмка, твоя стрёмная жопа в безопасности. Да и потом, благодаря «этим», возможно, и тебе баба перепадёт. Когда-нибудь.
Деланно вздыхает и обиженно отворачивается. Ну и ладушки, пять минут без зудения над ухом - уже благо.
Поправляю наушник и ложусь грудью на парту, подложив под подбородок сцепленные пальцы.
Всё-таки стрёмный он, Тёмка.
Я бы явно не польстился. И дело даже не в том, что он костлявый и бледнющий, как смерть - это как раз совершенно мой типаж - а вот характерец - баба бабой.
Потрепаться - самое святое дело, такие даже с набитым ртом, должно быть, чего-то там бухтят.
Улыбаюсь своим мыслям. С набитым, да-а, в памяти тут же всплывает троллфейс из Вконтакта. Хотел бы я корчить такую же рожу.
Кабинет постепенно пустеет.
Решил, что пойду самым последним.
Тёма качается на стуле, и меня так и подмывает организовать ему не совсем мягкую посадку на казённый линолеум.
- Савельев!
Да твою мать Чупакаброй за ногу, что?! У меня что, имени нет?! Почему чуть что - сразу Савельев?! Разбили окно в спортзале?
Савельев! Как почему сразу ты? А кто тут самый высокий?
Отпиздили гопника во дворе? Как почему опять ты? Ты вон какой лось!
Конец света? Ну, вы поняли.
Поднимаю голову и мрачно пялюсь на класснуху. Вижу, как у неё начинает дёргаться правый глаз.
Резко переводит взгляд на дрыщавого и резким кивком головы указывает на ширму.
Тёма тут же подрывается и, скрывшись за белой тканью, задерживается там ровно на две вспышки, после резво смывается за дверь, и остаюсь один единственный я.
- Савельев… - сквозь зубы цедит незабвенная А.И., и я, с удовольствием потянувшись, таки изволю оторвать задницу от стула.
Плетусь по ряду нарочно медленно и, зайдя за ширму, наклоняюсь ещё завязать неразвязавшийся шнурок. Далась мне ваша литература…
Пока вожусь с тесёмками, разглядываю ноги обладателя зеркалки.
А ничего так, я бы, пожалуй, потрогал.
Выпрямляюсь, хмыкнув, уже было думаю ляпнуть что-нибудь эдакое и затыкаюсь.
Парень напротив тоже давит неловкую лыбу и чуть закусывает нижнюю губу.
Бледный-бледный, зеленоглазый, с целой копной рыжих кудряшек, кажется нескладным подростком в клетчатой рубашке с коротким рукавом и узеньких джинсах.
Студентик на подработке, блин.
- Савельев! - доносится из-за ширмы, и мне хочется поиграть в Раскольникова. Желательно задушить её же просто пропитанной Красной Москвой шалью.
- На два шага назад, пожалуйста, - старательно пряча улыбку за объективом, просит рыжий.
Послушно отступаю.
- И толстовку снимите.
- А что мне ещё снять? Ты не стесняйся…
- САВЕЛЬЕВ!
Господи, да исчезни ты уже!
Рывком расстёгиваю молнию и сбрасываю кофту на специально приспособленный для этих целей стул.
Кривлюсь, словно после укола дерьмового новокаина в кабинете у школьного стоматолога, и, всё же не сдержавшись, показываю кончик языка.
Так он меня и фотает первый раз.
После ещё два кадра.
Смотрит на экран, а мне хочется надавать ему по башке. Несильно, но всё же хочется, авансом за то чудовище на снимках, которое наверняка запечатлелось вместо моего лица.
- Это всё? Последний класс?
Интересуется он у подошедшей класснухи и после её кивка растерянно косится в мою сторону.
Ну надо же, какие мы беспомощные.
Спрятав наушник за воротник футболки, не тороплюсь снова пялить на себя толстовку.
- Я помогу найти выход.
Перевожу взгляд на недовольную классную, улыбаюсь:
- По дороге к кабинету, разумеется.
***
Только свернули к лестнице, как, вместо того чтобы топать вниз, хватаю Дэна за запястье и буксирую наверх.
Не особо сложно, учитывая более чем девчачью комплекцию.
- Эй, ты чего? - шипит рыжий, а я только улыбаюсь ему, обернувшись через плечо. Я ничего, это ты чего. Вот и будет тебе за это «чего».
За то, что не счёл нужным рассказать о подработках, и уж тем более за то, что припёрся именно в мою школу. Ещё скажи, что просто так, ага.
Совпало, ага.
Продолжаю упорно тащить следом и, притормозив у пустого коридора, прислушиваюсь, выглядываю и, не обнаружив ни души, затаскиваю его в толчок.
Дверь, разумеется, не закрывается. Хорошо хоть на кабинках висят шпингалеты - на соплях висят, но всё же лучше, чем ничего.
На крыше было, в загаженном лифте было, было даже ночью в парке. Что уж говорить про его маленькую съёмную квартирку?
Пожалуй, лишь кошачий лежак остался неприкосновенным.
Теперь и до сортира добрались, блин. До школьного, загаженного по самое не балуйся, прокуренного сортира.
- Эй… - растерянно хлопает ресницами рыжий, а я всё никак не желаю разжимать пальцы, не желаю отпускать его. Даже после того, как щёлкнула задвижка на занятой нами кабинке.
Молча отбираю сумку с фотиком и вешаю на крючок, сверху - свою толстовку.
- Это тебе за то, что не сказал.
Его брови непонимающе ползут вверх, но я больше не вглядываюсь.
К чему мне? Тяну на себя, ближе, такой лёгкий. Не спеша, лениво даже обнимаю за талию и как следует сжимаю в объятиях.
Выгибается, сжимая мои локти, и я едва чувствую это прикосновение.
Безумно хрупкий.
Никогда бы не подумал, что этот дрыщ может быть старше меня на четыре года.
- Какой же ты мелкий… - шепчу, наклонившись вперёд для того, чтобы прижаться своим лбом к его.
Холодный.
Всегда холодный и бледный, словно свежеобращенный вампирюга.
Зеленоглазый…
- Зато ты дылда, - шепчет в ответ и, отцепившись от локтей, гладит мои скулы большими пальцами.
Умиляет меня до нервной дрожи в пальцах.
Но не только лишь умиляет, отнюдь нет, не единственное чувство… Размыкаю замок, перехватываю его запястье - захват! Тут же заламываю, вжав в хлипкую стенку кабинки, а пальцы другой руки уже наматывают спутанные кудряшки на кулак.
Сжимаю, тяну.
Выгибает шею. Ни звука.
- Только не говори, что хочешь…
Рывком, склонившись, кусаю за плечо, прямо сквозь рубашку. Сглатывает и на выдохе договаривает:
- Здесь…
- Верно, здесь, - отвечаю на ухо и тут же зубами легонько царапаю маленькую мочку. Веду вверх, языком по раковине и снова, мазнув, зубами.
- А как же уроки?
Отстраняюсь.
- Издеваешься?
Ехидная усмешка в ответ придаёт его лицу совершенно иное выражение. Уже не кажется беззащитным.
О да, разобраться бы ещё, кто из нас действительно жертва.
- Именно, - отвечает с придыханием, дёргается, и я, выпустив лохмы из пальцев, звучно шлёпаю его по тощей заднице.
- Заткнись.
- Или что?
Хмыкаю.
- Или меня оставят после уроков. За то, что зажимал девчонку в кабинке.
- Да пошёл ты!
Дёргается, и я, просто шагнув вперёд, вжимаю его в стенку так плотно, что ему приходится повернуть голову, чтобы не впечататься носом.
Шумно дышит, и, когда заговаривает, снова улавливаю нотки раздражения:
- Может, всё-таки дома?
- Не получится дома.
- Почему?
- Меня же накажут.
Разворачиваю к себе, делано разминает освобожденное запястье и хмурит тонкие брови.
- Да ладно тебе…
Улыбаюсь, просто не могу не улыбаться. Потому что он смотрит только на мои губы. Смотрит, задрав голову вверх из-за разницы в росте.
Мелкий, какой же мелкий…
Пальцами цепляю его подбородок, тяну к себе, наклоняюсь и наконец-то целую, прикрыв глаза.
Пока не торопясь, без резких движений и болезненных укусов, даже без языка. Всего лишь ласкаю его губы своими, чуть сжимаю и, отпустив, начинаю снова.
И так, пока он первый не впихнет свой язык мне в рот, пока сам, разозлившись за медлительность, не укусит и, схватив за волосы, дёрнет вниз.
И снова треск пластиковой кабинки - на этот раз толкаю его спиной, лопатками.
Сам тут же рядом, согнувшись, торопливо расстёгивая первые две пуговицы на его рубашке, расстёгивая и ощущая его тонкие пальчики под футболкой. Торопливо вытягивает ремень из шлёвок на джинсах, расправляется с пуговицей и своей маленькой ладошкой ныряет ко мне в боксёры.
Тут же сжимает член пальцами и работает ладонью быстро-быстро, делает больно и, пару раз с силой стиснув, царапает ногтями.
Шиплю от боли и едва сдерживаю желание залепить ему слабенькую плюху.
Но на это и провоцирует, уже знаю. Знаю, насколько больно он любит.
Согнувшись, присасываюсь к его обнажившейся шее и, когда делает особенно больно, стискиваю зубы на коже прямо поверх фиолетовых и жёлтых синяков.
О, как он это любит.
Сдавленно охает и левой рукой принимается за застёжку на своих джинсах.
Язычок молнии едет вниз, и он подумал было сдёрнуть джинсы, но, вспомнив про обувь, толкает меня в грудь, вынуждая отступить на шаг назад, и падает на колени, прямо на грязный пол, принимаясь развязывать шнурки и ослаблять шнуровку.
Цепляю за волосы пальцами и, приспустив штаны, вставляю в его готовый взять, приоткрывшийся ротик.
С готовностью втягивает в себя, облизывает, увлажняя слюной и не выпуская изо рта, принимается наглаживать головку языком, толкается кончиком в дырочку и обводит её по кругу, не сглатывает, и, когда подаётся чуть назад, слюна выступает на его губах, а потом и вовсе блестящими дорожками тянется по подбородку.
Любит, когда мокро, когда грязно и унизительно, любит отыгрывать роль маленькой униженной сучки, и каждый раз, когда это невинное, кажется, совершенно асексуальное существо просит взять его и как следует выдрать, мне сносит крышу.
Сейчас почти нет времени, сейчас нас могут услышать, и, должно быть, именно поэтому он постанывает, активно работая языком, и всё никак не может справиться с кедами.
Спускает мои джинсы ниже, до щиколоток, и мне остаётся только сжать зубы покрепче и свободной рукой вцепиться в узкий край перегородки, как раз на уровне моего роста.
Наконец, стаскивает обувь и, вскочив, стягивает свои штаны, высвобождая только одну ногу.
Подхватываю под бёдра, закидываю на себя, и он с готовностью обвивает ногами мою талию. Цепляется за плечи и опускается ниже, аккурат так, чтобы мой член елозил по его заднице.
Дразнит, дышит мне в шею и, присосавшись словно пиявка, втягивает в рот разгорячённую кожу, сжимает её зубами.
Расползается тянущей мукой, словно стекловата под кожей, раздирает всё плечо.
- Вот же дрянь, а…
Чувствую, как улыбается и кусает снова, ещё больнее.
Морщусь и, кое-как развернувшись, прижав его спиной к надёжной каменной стенке, облицованной кафелем, продолжая придерживать за талию одной рукой, второй сжимаю свой мокрый, покрытый его слюной член.
Болезненно пульсирует, прямо как истерзанное маленькой пираньей, плечо.
Вперёд-назад своими пальцами, невзначай касаясь его бедра, вперёд-назад, несмотря на его елозящую чуть выше задницу, которая так и выпрашивает…
Обиженно сопит и, наконец прекратив меня жрать, опускается чуть ниже и сам, буквально по сантиметру, насаживается на меня.
Продолжаю придерживать пальцами, пока не войдёт полностью.
Сжимает меня внутри, и в очередной раз не могу не удивиться тому, как он может оставаться таким узким.
Любит, когда его трахают, любит двигаться сам, как сейчас, любит задавать темп и откровенно мучить меня не только острыми зубками.
Медленно. Чертовски, блядски, уёбищно медленно. Туда-сюда елозит бёдрами, чуть приподнимаясь и снова до упора так, что касается моих яиц внутренней поверхностью бедра.
Ну уж нет.
Прости, Дэн.
Снова о плитку.
Шипит.
Опора найдена, вжимаю в неё и, придерживая за бёдра, начинаю толкаться сам, так быстро и размашисто, как только могу. Почти выскальзывает из него полностью, налившейся кровью головкой толкается вновь… и как же это охренительно - брать его вот так, брать, не думая о том, что ему может быть больно, что он может попросту сломаться в моих руках.
Елозит и двигается сам, насколько может, скулит мне на ухо, а мне безумно хочется закусить кулак, но приходится объедать губы.
Елозит своим членом о мой живот, прямо через футболку трётся, и я знаю, что ему и этого хватит, знаю, ощущая, как выступающие капельки смазки делают ткань влажной.
Не разжать челюсти, нельзя, услышат. Ещё немного, финишная прямая…
Быстрее, уже тяжело ноет поясница, сводит кисти… Ещё, ещё и… И чувствую, как, пульсируя, толкнувшись и сжав его, не позволив снова дёрнуться вверх, кончаю.
Наверное, самое офигительное ощущение в моей жизни.
Маленькая смерть, растянувшаяся на целых несколько секунд, и начало новой жизни отголосками эйфории по уголкам сознания.
Выдохнув, приподнимаю его, собираясь снять с себя и поставить на пол, и чувствую, что намокшая футболка прилипает к животу.
И даже не почувствовал, как он кончил. Тяжело дышит, рыжие прядки слиплись, пристали ко лбу, улыбается от уха до уха и хочет сказать мне что-то, пальцами смахивая чёлку, упавшую на глаза.
Хлопок двери.
Твою… блять!
Снова тяну вверх, сжимаю пальцы в замок под бёдрами и, развернувшись к толчку, стою так, словно я здесь один.
Чёртовы просветы снизу…
- Савельев? Ты здесь?
Закатываю глаза. Кто-то там внизу явно издевается. Иначе как объяснить, что она преследует меня даже в сортире? Да что там, в сортире - живёт со мной на одной лестничной клетке. Вот уж где подстава подстав.
Кривлюсь так, что сводит скулы, и, выдохнув, выдаю:
- Да, Антонина Ивановна.
- Что это ты здесь делаешь?!
Ебусь, бл…!
- Справляю естественные надобности.
- Что, двадцать минут?
- Очень прижало.
Дэн бесшумно хихикает и, несмотря на то, что прекрасно понимает, что мне ни хрена не удобно удерживать и его тоже, выгибается и ёрзает. Дрыщ дрыщём, но кости тоже что-то весят.
- Ты там куришь, небось?
Ага, а за школу я тогда поссать бегаю, прямо на вашу любимую ёлочку.
- Нет, Антонина Ивановна.
- А что тогда? - подозрительно спрашивает женский голос, и я, уже раскрыв варежку для ответа, затыкаюсь, потому что эта рыжая сволочь начинает медленно-медленно выгибаться, елозить по мне и, шаря по спине ладонями, едва ощутимо царапать, скорее даже покалывать острыми ноготками кожу.
- Савельев?
- Я могу хотя бы на толчке отказаться отвечать на дополнительные вопросы?
Оскорблённый вздох, приевшееся уже «Ну ты у меня дождёшься!» и хлопок двери.
Фух…
Пячусь и, кое-как развернувшись, ставлю Дэна на ноги. Пронесло.
Натягиваю штаны и смотрю, как он это делает, прыгая на одной ноге, силясь второй попасть в штанину.
Дальше черёд кед.
Молча жду его, натягивая толстовку.
Обувается не в пример быстрее.
Молча застёгивает мою толстовку и, перекинув сумку с фотиком через плечо, выходит из кабинки.
Моет руки, а после принимается разбирать запутавшееся рыжее гнездо.
Звонок.
Упс… Хлопаю ладонями по карманам и тут же вспоминаю, что выкурил последнюю.
- Эй, рыжий?
- Чего тебе, дылда?
- Когда будут фотки? Если запорол, я тебя самого высеку.
Оборачивается и, хмыкнув, показывает мне язык через плечо. Закатываю глаза и, шагнув к нему, быстро, порывисто обнимаю за плечи. Нос касается мягких прядок, и я улавливаю запах шампуня.
Люблю рыжих.
Разорваны в клочья тени стремлений,
И прочно сковал сознание страх,
Безотчётное чувство полно сожалений,
Превращая твой разум в ничто на глазах.
Если ты видишь меня, то беги,
Беги со всех ног, пока можешь дышать,
Ведь стоит упасть – настигнут враги,
Чтобы слабую жизнь твою оборвать.
Теперь я средь них, теперь я – охотник,
И нету добычи прекрасней души,
Число моих жертв равняется сотне,
О, адово пламя, задорней пляши!
Беги, беги прочь, пока держат ноги,
Иначе мне песней звучать будет крик,
Когда превращу тебя в труп у дороги –
Оболочку без смысла, безжизненный блик.
Пока я расслаблен, почти обнажённый
Танцую в огне под песни богов,
Очищая язвы души прокажённой,
Забытой людьми, свободной от снов.
Но где-то внутри, в предвкушении погони,
Сладко мне тянет, и когти дерут
Асфальт под ногами, инстинкт не потонет,
Как кованый меч, брошенный в пруд.
Твой запах я чувствую даже отсюда,
Издали я различаю твой страх,
Прости, мой сто первый, клянусь - не забуду
Твоё застывшее тело и ужас в глазах…
Опубликовано: 2017-03-01 14:07:03
Количество просмотров: 195
Количество просмотров: 195