Мой сладкий мальчик

Валера:

Стою, оперевшись о капот машины, вдыхаю тягучий, пьянящий запах и понимаю, что это уже весна. Настоящая. Май выдался тёплым, солнечным, и не сегодня, так завтра по всему городу зацветёт яблоня. Уже сейчас некоторые скороспелки распускают свои первые бутоны, а через неделю все парки Петербурга покроются нежным цветом.

Весна наступила для меня неожиданно, я только сейчас её по-настоящему заметил. Слишком погрузился в работу, в биржевые игры, в каждодневную паутину связей и интриги. Да и за Никитку, чего уж скрывать, переживал. Дополнительные занятия, выпускные экзамены, вступительные экзамены — та ещё нервотрёпка. Мальчик осунулся, с лица весь спал. Но теперь всё позади. Официальное зачисление в СПбГУ будет только через пять дней, но я пробил по каналам и уже знаю, что он прошёл. Мой умничка. Моё солнышко.

Я стою напротив ресторана, в который он вместе с классом и учителями отправился после выпускной церемонии. Полчаса назад он позвонил мне и попросил забрать. И вот я здесь. Жду.

Интересно, какое у Никиты будет лицо, когда он увидит эту новенькую «Тойоту Камри»? Ведь ключ, что торчит сейчас в замке зажигания и поблёскивает янтарным брелоком, — его ключ. На права Никита сдал ещё полтора года назад, как только шестнадцать стукнуло. Он ничего не просил и уж тем более не требовал, я сам решил подарить ему машину на выпускной.

— Господин Русик? Валера Русик? Здравствуйте!

Мужчина в деловом костюме двигается ко мне от дверей ресторана. Приглядываюсь и узнаю одного из учителей Никиты. Кажется, его зовут Ипполит Киров.

— Здравствуйте, господин Киров, — говорю я.

Не очень-то хочется сейчас разговаривать, но не реагировать на приветствие совсем уж невежливо.

— Вы за Никитой? — господин Киров останавливается рядом. — А почему так рано? Вечеринка только в самом разгаре.

— Мальчик очень устал, да и завтра у нас ещё много дел, — уклончиво отвечаю я. Ну не говорить же, что Никита сам позвонил и сказал, что ему скучно.

— О да, понимаю. Эти экзамены так выматывают. Тем более, он подавал документы в Санкт-Петербургский Государственный Университет, а там очень суровые требования и жёсткий отбор. Но я верю в Никиту. Нет. Я уверен в нём!

Кажется, господин Киров немного поддал, или просто момент расставания с учениками так повлиял на него, что он расчувствовался.

— Знаете, господин Русик, я очень рад, что вы воспитывали этого мальчика. Может, вам и неприятно вспоминать то время — понимаю, что оно было не самым лучшим, — но я, как учитель, рад, что всё закончилось именно так. Я помню, каким отстранённым и необщительным Никита был в средней школе, и я вижу, каким он стал сейчас. Словно цветок, что держали в подвале долгие годы, а потом вынесли на солнце, распустился буквально на глазах. И всё благодаря вам, вашей поддержке, вашей поистине отцовской заботе. Мать Никиты совершенно не думала о нём. Кстати, вы не знаете, что с ней сейчас?

— Не имею понятия. Наверное, всё ещё пытается сниматься в порно.

Да, история была весьма неприятная.

Для меня настали тяжёлые времена. Я никак не мог устроиться на работу, нервничал, всё больше впадал в уныние. И Никита стал моим спасением, лучиком света. Именно он, хрупкий и брошенный, поддерживал меня, не давал раскиснуть, вселял уверенность. Именно он подсказал заняться игрой на рынке ценных бумаг. Тогда я и обнаружил в себе талант биржевого брокера. Мне чертовски везло тогда и дьявольски везёт до сих пор. Начав три года назад с частного трейдера, я заработал имя, репутацию и миллионы наличных. Сейчас у меня своя брокерская компания, которая обслуживает солидные фирмы и корпорации, множество связей с влиятельными людьми, но самое главное — сын.

А его матерью я больше не интересовался и понятия не имею, где она сейчас и чем занимается. За все эти годы она ни разу не появлялась, даже не звонила.

— Простите, что завёл разговор об этом, — голос господина Кирова отвлекает от мыслей. — Но я всегда хотел выразить вам свою благодарность за то, что стали настоящей поддержкой Никиты. Он рос без матери, ему не на кого было положиться. Он всегда был умным и прилежным мальчиком, но никогда ни с кем не общался, всегда держался в стороне от коллектива. Сейчас у него даже появились друзья. Особенно Никита сдружился с Максом.

— Макс? — переспрашиваю я. Имя кажется знакомым. — А не тот ли это одноклассник, который задирал Никиту?

— Ну да, поначалу они не ладили, но вот в последнем классе стали дружить. Подростки — удивительные создания. Калейдоскоп их отношений подчас складывается невероятным образом.

Про дружбу с Максом сын ничего не рассказывал. И это странно. Обычно он делится всем. И уж такой-то новостью поделился бы наверняка, ведь сынок богатенького папаши - Максим в средней школе не упускал случая задеть, уколоть, уязвить словами, напомнить Никите, в каких фильмах снимается его мать. И с этим Максом он задружил? Что за бред!

Но пуститься в раздумья не успеваю: двери ресторана раскрываются, и на улицу выходит Никита.

Кто говорит, что красотой он пошёл в мать, просто не видели его бабку, потому что мальчик пошёл именно в неё. Его мать, бесспорно, красива, но красота эта яркая, какая-то вычурная и слишком европеизированная. Бабушка Никиты обладала классической русской красотой: сдержанной, ровной, благородной. Я никогда не видел её при жизни, но фотографий в семейном альбоме имелось предостаточно, и одного беглого взгляда хватало, чтобы понять, что Никита её внук: невысокий, стройный, даже хрупкий, с правильными чертами лица и от природы большими, выразительными глазами. В нём всё было утончённо и аккуратно. Даже отросшие волосы, которые у другого мальчишки смотрелись бы безалаберно, у Никиты выглядели идеальной причёской.

Таким сыном можно гордиться и любоваться, и я любуюсь. Но тут двери ресторана, ещё не успев закрыться, снова распахиваются, выпуская высокого паренька.

Уж не Макс ли это, случаем?

Парень хватает Никиту за плечо и, развернув, начинает что-то говорить, а я внутренне весь напрягаюсь. Хочется подойти и сбросить грязную руку с плеча своего сына. Да и Никитка хорош. Чего он медлит? Сверлю его взглядом. Жду, когда он догадается стряхнуть чужие руки. Но вместо этого Никита на доли секунды прижимается к парню, позволяя обнять себя!

Кто угодно мог бы назвать это дружескими прощальными объятьями. Кто угодно. Только не я. Я вижу, как смотрит на Никиту Макс. Я вижу, что выражает его лицо. И выражает оно далеко не дружеские чувства.

Похоть и жадность — вот, что написано у Макса на лице.

Никита выскальзывает из его рук, поворачивается и бежит к машине. В глазах сияет радость, а у меня же...

Нет, я не знаю, что творится с моим лицом, но, заметив меня, Никита спотыкается, а искры радости в глазах разлетаются испуганными стрекозами.

Распрощавшись с господином Кировым, сажусь за руль, Никита устраивается рядом на переднем сиденье, молчит, лишь испуганно кидает на меня взгляды. Так и доезжаем до дома, не проронив ни слова.

Скинув ботинки и не глядя на Никиту, направляюсь в кабинет. Нужно успокоиться, нужно отвлечься, пока не натворил чего-нибудь. Но не получается.

— Пап, что случилось?

Тихий голос Никиты разбивает вдребезги тщательно собираемое во время поездки спокойствие. И всё летит к чертям.

Хватаю Никиту за руку и волоку в спальню, а затем швыряю мальчишку на кровать.

— С Максом, значит, подружился? — цежу слова, держа Никиту на прицеле взгляда и расхаживая по комнате. — Видел я сегодня, какая у вас с ним «дружба». Что, он резко перестал быть мудаком? Превратился в хорошего парня?

— Он?.. Нет. Он пристаёт... — шепчет Никита, бледнея с каждой секундой.

— А ты отшить не можешь? Не умеешь отказывать, да? Вы уже целовались? А может, вы уже трахались?!

Огонь. Адский огонь бушует во мне, сжигая, уничтожая всю нежность и доброту. Всё человеческое. Оставляя только зверя. Дикого, бешеного. Едва сдерживаю себя, чтобы не броситься на Никиту. На хрупкого, слабого, испуганного...

Но он сам ползёт ко мне. Встав на колени, ловит за бёдра, обнимает, шепчет что-то.

— Нет... нет... Ты... Только ты!..

Наконец, разбираю слова. А тонкие пальчики уже расстёгивают ширинку на моих брюках, спускают бельё. Проворным язычком Никита касается члена, поспешно облизывает, а затем обхватывает губами и начинает сосать, ловко, умело и дьявольски приятно.

Когда же у нас это началось? Когда я понял, что хочу его? Неужели в то самое время, когда разбитый и подавленный сидел дома, а Никита утешал меня? Или может, когда он просыпался по ночам от кошмаров, а я, чтобы успокоить, ложился рядом и ждал, пока он заснёт?

Не знаю. Не знаю, когда это случилось. Просто однажды я понял, что возбуждаюсь рядом с ним.

Поначалу думал, что это от недотраха, и начал встречаться с женщинами. Но не помогало. Тогда я попытался встречаться с мужчинами, ходил в гей-бар, но тщетно. Никакие женщины и тем более мужчины не возбуждали так, как Никита. Все мои грязные фантазии были лишь о нём. Я не мог в это поверить, не мог принять, что хочу собственного сына. Да, родного и единственного, любимого и нужного сына! Я начал избегать общения с ним, начал отдаляться, сдерживал себя, как только мог.

Но, конечно же, сорвался.

Это произошло полтора года назад. В тот день в школе Никиты проходил осенний фестиваль, в котором участвовал и его класс. На фестиваль мог прийти посмотреть кто угодно, и я тоже собирался сходить. Но Никита отговаривал, объяснял, что нечего там делать, что будет скучно, а у меня и без того полно дел. Мне показалось это странным, поэтому решил пойти во что бы то ни стало. Я пришёл туда почти к самому закрытию и, найдя секцию его класса, увидел Никиту. Он с одноклассницами фотографировался с посетителями кафе, которое его класс устроил на фестивале. И он, как и девочки, был в костюме горничной.

Единственный парень в костюме горничной. В костюме, до безумия похожем на тот, что был у его шлюхи-матери в фильме «Девочка-горничная».

И тогда что-то лопнуло во мне, сломалось окончательно и бесповоротно.

Я схватил Никиту, запихал в машину, отвёз домой и, как только захлопнул дверь, набросился на него. Я срывал эти дрянные шмотки, рвал их на части и кричал: «Ты не она! Не она! Не она!!!». Затем припёр к стене и начал целовать его обнажённые плечи, грудь, шею, лицо. А Никита всхлипывал и дрожал в моих объятиях, дрожал, но не сопротивлялся, не вырывался.

В тот раз дело закончилось ласками и поцелуями. Но с того дня я уже не мог изменить себя, уже ничего не мог с собой сделать. Я медленно и постепенно совращал моего мальчика. Окутывал его своей извращённой нежностью, не давая ни малейшего шанса выпутаться. Он просто вяз в ней, как хрупкая стрекоза вязнет в тягучей смоле. Да, мягкое, но настойчивое давление действовало просто безотказно. Он подчинялся, он делал всё, что я хотел, из тихого послушного мальчика превращался в развратное чудо, тающее от моих прикосновений. Он научился всему. Да, научился...

И вот сейчас Никита демонстрирует свою виртуозность. Он то вырисовывает языком узоры, облизывая ствол, то обхватывает губами и начинает посасывать. Это сводит с ума. Хочется войти в него, вогнать член в этот грязный, развратный ротик и трахать. Трахать!

Но нет. Сегодня не будет всё так просто.

Стискиваю в кулак его волосы и с силой отрываю от своего члена.

— А ему ты тоже уже отсосал? — шепчу я, глядя в расширенные глаза. — Сколько членов побывало в этом ротике?

Касаюсь указательным пальцем мягких губ, и Никита тут же облизывает его.

— Только твой, — с придыханием говорит он. — Только ты можешь проникать в меня. Твой язык, твои пальцы, твой член...

Мальчишка вновь тянется ко мне, но я останавливаю.

— А как же Макс? Ты позволил ему себя обнять, а потом бежал, светясь от счастья.

— Я ведь тебя увидел!

— Лжёшь, маленький обманщик. За это тебя следует наказать.

Никита переглатывает и преданно смотрит мне в глаза.

— Раздевайся, — приказываю тоном, не терпящим возражений.

Малыш легко вскакивает и, быстро скинув одежду, невинно хлопает ресницами. Но меня этой деланной наивностью не проведёшь.

— Ложись на кровать и раздвинь ноги.

И когда Никитка раскидывается на покрывале, я заламываю ему руки над головой и, стянув галстуком, привязываю к кровати. Мальчик дрожит — то ли от страха, то ли от волнения, то ли от предвкушения. Возможно, от всего сразу. Легонько касаюсь тонкой шеи, провожу пальцами по ключицам и груди, щекочу сосочки. Никита тихо стонет, выгибается, подставляясь под мои руки, и я тут же отдёргиваю их, отстраняюсь.

Достав из шкафчика смазку и вибратор, присаживаюсь на постель.

— Согни ноги в коленях, — снова приказываю я, и он подчиняется.

Зачерпнув пальцами смазку, проникаю в его дырочку. Узенькая. Давно у нас не было секса. Но кажется, Никита всё же разрабатывал себя не так давно, подготавливался.

Для меня или для Макса?

Эта мысль раздражает, и я намеренно начинаю действовать грубо. Но Никита молчит, терпит.

Закончив с растягиванием, уже без прелюдий ввожу в попку вибратор. Один из самых больших. До этого несколько раз мы игрались такими штучками, но те были меньше и вибрацию ставили слабую. Сейчас же сразу включаю на максимум.

Никита вскрикивает, начинает дрожать, сводит вместе ноги.

— Раздвинь. Мне не видно.

Он слушается, раздвигает ноги, а я отхожу от кровати. Любуюсь.

Да, я чёртов извращенец и любуюсь этим маленьким беззащитным чудом. Любуюсь тем, как он вздрагивает от каждого толчка, как трепещут под кожей жилки, как наливается силой его член, как мальчик прикрывает глаза и отворачивается. Бесстыдный соблазнитель, сводящий с ума одним своим видом.

Я сделал его таким. Я...

Больше не могу просто смотреть. Подхожу к кровати, рывком переворачиваю Никиту на живот, заставляю встать на колени, вздёргиваю голову и подставляю к губам член. Мальчик жадно обхватывает его, заглатывает почти целиком и сосёт.

Чертёнок. Маленький безумно развратный чертёнок. Схожу с ума. Теряю голову. Я потерял её уже давно. Наверное, с той самой минуты, когда он появился в моей жизни. Тогда он уже поймал меня в плен своего очарования. Кто из нас на самом деле охотник, а кто пленник? Кто хрупкая стрекоза, а кто ловушка-янтарь? Теряюсь в догадках. Я просто растворяюсь в блаженстве наслаждения...

Никита слизывает с губ сперму и смотрит на меня умоляюще. Я только что кончил в этот милый ротик, вибратор продолжает долбить его в попку, сам же мальчик изнывает от желания, хочет ласки, нежности.

Глажу Никиту по голове, вынимаю вибратор, развязываю руки, подхватываю и сажаю себе на колени. От каждого прикосновения мальчик дрожит, всё его тело — сплошная эрогенная зона. Облизываю нежную шею, щекочу языком, и Никита стонет, прижимается спиной.

— Пап, пожалуйста... — едва слышно выдыхает он и трётся о меня бёдрами.

— Неужели игрушки тебя уже не удовлетворяют? — хмыкаю я, целуя в ухо.

— Нет... Только ты...

Он просит, умоляет всем телом, и я не могу отказать. Хочу его, своего маленького чертёнка, свою сияющую стрекозу.

Прикусив гибкую шею, приподнимаю бёдра Никиты и насаживаю на себя, вхожу в него, в это послушное стонущее чудо...

Никита:

Отца нет на рабочем месте, вышел по делам, но меня в офисе хорошо знают, поэтому пропускают без вопросов. Отказавшись от любезно предложенного кофе, закрываю дверь кабинета и подхожу к столу. Сразу замечаю ключи от машины и улыбаюсь, потому что на них всё ещё висит старый брелок — мой первый подарок отцу на день рождения. Помню, как он был тронут, как разглядывал янтарную каплю с застывшей в ней красавицей стрекозой, как журил меня за то, что так потратился. А я был счастлив от этого. Просто от того, что он благодарен.

Сажусь в кресло, скольжу взглядом по разложенным бумагам. Записи, отчёты, какие-то заявления... И резко останавливаюсь на знакомой фамилии.

«Миноров».

Хватаю бумагу, читаю, буквально вгрызаюсь глазами в строчки, и губы сами собой растягивает улыбка. Хищная, злая улыбка. Ухмылка.

Семейная компания Миноров — банкрот. Семейной компании Миноров больше нет. И напыщенный урод Макс Миноров больше не наследник богатенького папаши. Теперь он наследует только долги.

Папа. Папочка, не знаю, как ты это сделал, какие связи использовал, но ты виртуоз, ты гений, волшебник! Ты самый лучший! Ты сделал то, о чём я мечтал всю свою сознательную жизнь: ты растоптал этого гада. Это лицемерное мудачьё, которое только и умеет, что плевать в других.

Всю школу, все последние шесть лет он унижал меня, при каждом удобном случае бил по больным точкам, напоминая, что у меня отец-неудачник, что мать — киношная шлюха и что сам я — никто. И это именно он предложил тогда на фестивале обрядить меня в костюм горничной, чтобы добить, чтобы втоптать в грязь окончательно.

Только вот я сумел использовать эту ситуацию в своих интересах.

Когда я стал думать об отце, как о мужчине? Как о своём мужчине? Сразу, как встретил? Нет. Конечно же, не сразу.

Поначалу я его вообще не воспринимал. Я не привык к отцовской заботе. Я вообще к заботе не привык. Но он был так настойчив, так терпелив и так добр, что я не выдержал, раскрылся перед ним, впустил в своё сердце, ринулся в тёплые объятия и сам не заметил, как отчуждение сменилось дружбой, дружба — сыновней любовью, а сыновья любовь — чем-то совершенно иным. Желанием, диким, безумным и настолько сильным, что оно буквально сводило с ума.

Да, я сходил с ума, а мать опять шлялась где попало со своими бесчисленными любовниками, и отец доверчиво верил всем её россказням. Эта ситуация доводила меня до бешенства. Но я держал себя в руках, потому что ничего не мог сделать. Совершенно ничего! Отец был счастлив, и я не мог себе позволить сломать это счастье.

Но оно сломалось само.

Отец в одночасье потерял работу и жену. Он утратил почву под ногами, завис серебристой стрекозой, в отчаянье борясь с ветром проблем. Разве я мог упустить такой шанс? Конечно же, нет.

Я, именно я протянул ему руку помощи, утешал, подбадривал. Я стал его почвой, поддержкой, а в конце концов — целым миром. Как жидкая смола ловит стрекозу в свой янтарный плен, так и я поймал отца в плен своего очарования.

Я соблазнял его. Медленно, аккуратно, осторожно, чтобы не спугнуть. Часами разговаривал с ним, гладя по руке, искренне радовался его успехам и победам, изображал, что мучаюсь от ночных кошмаров, и просил отца остаться рядом. Так продолжалось полтора года. Я видел, чувствовал, что отец хочет меня, но сопротивляется, борется с желанием, и думал. Думал, как подтолкнуть его перешагнуть последнюю черту, перейти запретную границу.

И тогда подвернулся фестиваль.

Желая поиздеваться, Макс предложил обрядить меня вместе с девочками в костюм горничной. Он ведь прекрасно знал, какой фильм принёс популярность моей матери. Он думал, что буду сопротивляться, но я согласился, и напялил этот дурацкий костюм, и весь день ходил, завлекая народ. А ещё очень настойчиво просил отца не приходить на фестиваль, зная, что всё равно придёт. Придёт и увидит меня таким.

Эффект вышел поистине сногсшибательным.

Отец буквально обезумел. Схватил, запихал в машину, привёз домой и там начал кричать и срывать с меня одежду. Никогда не видел его таким, я действительно испугался. Испугался, что он может что-нибудь сотворить со мной и с собой. Но увидев мою наготу, папа резко изменился, начал целовать, обнимать, ласкать.

Дальше этого дело не зашло, но я млел от счастья. Он переступил запретную черту, и назад дороги уже не было. Я просто не давал ему повернуть обратно. Я был ласковым, послушным, покорным, позволял делать с собой всё, что он только пожелает. Я и сам хотел этого. Жаждал безумно и неистово!

Так унизительная история с фестивалем сыграла на руку. И сыграла дважды.

Макс, конечно, старался не подавать виду, но я всё равно заметил, какими глазами он смотрел на меня, когда я дефилировал в юбке и кружевном фартуке. Да у него просто слюни текли всякий раз, как я проходил мимо. Делал фотографии, натужно пытаясь издеваться и старательно прикрывая стояк. Потом наверняка не раз дрочил на эти фотки. Урод.

С тех пор настало моё время измываться.

Попервости Макс ещё пытался сохранить лицо, по-прежнему острил и унижал, но выходило вяло. Кисло выходило. А может, меня больше не трогали его слова, потому что я знал их причину? Или потому что отношения с папой сдвинулись с мёртвой точки ожидания? Не знаю почему, но мне на самом деле стало безразлично, что Макс сочиняет. Я знал, что он хочет меня, и играл с ним. Строил ему глазки, потом тут же переключался на кого-нибудь другого, делал вид, что не понимаю его подкатов, водил за нос, начинал встречаться, бросал, вынуждал приходить и вымаливать прощение, унижал, позволял только обнимать себя и слегка ласкать, обещая секс по окончании школы. В общем, издевался над ним и наслаждался этим на полную катушку.

Но мне было мало. За годы террора я хотел настоящей мести. Поэтому-то и устроил у дверей ресторана то показательное выступление для отца. Знал, что папа придёт в ярость. Знал, что захочет растоптать конкурента, посягнувшего на его собственность. Знал, что не остановится ни перед чем.

И вот результат: Макс банкрот!

Положив бумаги на место, со счастливой улыбкой откидываюсь в кресле и слышу шаги. Их я узнаю из тысячи — шаги моего отца, моего любовника.

Он заходит в кабинет, приветливо улыбается мне.

— Ты что-то рано сегодня, Никитка, — говорит отец, подходя к столу.

— Преподаватель заболел, и последних пар не было, — отвечаю, уступая ему место. — Вот, решил забежать к тебе, думал сходить вечером куда-нибудь вдвоём.

Неспешно иду по кабинету и, проходя мимо двери, защёлкиваю замок.

— Да и здесь осваиваться нужно. Ты же предлагал начать подрабатывать. Предложение ещё в силе? — спрашиваю, останавливаясь у кресла.

— Разумеется, в силе! — расплывается в счастливой улыбке отец.

— Тогда давай начнём с чего-нибудь интересного, — шепчу я и приобнимаю его за плечи.

— Н... Никит, мы же на работе, — неуверенно тянет папа.

Но я чувствую, как его тело напрягается, вспыхивает энергией. Он хочет.

— Ты же давно хотел сделать это со мной здесь на столе...

Соблазнительно дышу ему прямо в ухо, скольжу руками по груди, разворачиваю к себе лицом и опускаюсь на колени.

— Никитка...

Голос отца дрожит в предвкушении, потому что я уже расстёгиваю его ширинку, зубами стягиваю бельё, касаюсь языком члена и слышу тихий стон.

Он счастлив. Мой самый лучший и заботливый отец. Мой самый нежный и страстный любовник. Мой. Только мой...

Чёрное небо чёрной столицы...
Марево красных огней.
В небе кружатся мёртвые птицы
Над головою моей.

Красные стены, чёрная правда.
Зло теперь в нашем строю.
Некому верить, лишь за тебя я
Душу свою продаю.

Яркое пламя выкрасит звёзды
Багрянцем крови и мук.
И, вытирая чёрные слёзы,
Я подавляю испуг.

Бью, что есть силы, бью без пощады,
Храм погружая во тьму.
Верю в победу. Верю - так надо.
Пусть даже мне одному.

Красные камни красной планеты,
Чёрная ненависть, боль.
Столько вопросов. Где же ответы,
Что обещались Судьбой?

Чёрное сердце, чёрная злоба
И раскалённый песок.
Харкаю в муках чёрною кровью.
Воздуха б жалкий глоток!

Чёрная маска душу сковала
Сотней холодных цепей.
В пламени красном жизнь догорала...
Чёрное всё здесь теперь.