Тяжела ты армейская служба

- Вы позорите весь полк своим неподобающим внешним видом, рядовой!

Да, да... Миллион раз слышал и ещё столько же услышу.

- Что это за заклёпки и бабская стрижка?!

По строю прокатывается волна смешков. Смейтесь, смейтесь, безликие ублюдки.

Все, как один - бритые наголо мордовороты.

- В контракте ни слова не сказано о моём внешнем виде. Никаких ограничений, только форма.

- Да как ты смеешь дерзить мне, щенок! - Как всегда, быстро закипает капитан, немолодой грузный мужчина с просто отвратительной привычкой заплёвывать собеседника с головы до ног.

Брезгливо морщусь и по инерции отворачиваюсь.

- Смотреть на меня, рядовой! Ты позоришь мой взвод!

- Чем же? Лучшими результатами?

Только поэтому меня тут и держат. За блестяще сданные нормативы.

Я же, в свою очередь, пожертвовал слишком многим, чтобы попасть в элитный полк За-Ре, но и помыкать собой не позволю. Не стану очередным тупоголовым бараном из общего стада.

А капитана несёт всё больше...

И я не сдерживаюсь.

Слышу свой голос, как со стороны:

- Может, пожалуетесь главнокомандующему?

Блять. Надо же было ляпнуть.

Багровеет. Медленно набухают вены на висках, а лоб покрывает испарина. Ну, сейчас начнётся.

- Я так и сделаю, щенок! А после ты у меня землю жрать будешь.

Вот это встрял...

И выполнил же свою угрозу, старый козёл.

Сказать, что меня подкидывает в просторной приёмной — значит, ничего не сказать. Так страшно, что колени сводит, и все поджилки трясутся.

Главнокомандующий... Очень холодный и расчётливый человек, о чьём мастерстве владения катаной ходят легенды, впрочем, как и о его жестокости. Говорят, что если хочешь сделать военную карьеру, то лучше никогда не показываться ему на глаза.

Меня же с позором притащили едва ли не за шкирку. И сейчас, в коридоре, дожидаясь приглашения в кабинет, капитан, эта жирная тварь, только и делает, что шипит, с каким удовольствием он лично высечет меня перед строем.

Блять... Вот и оно. Я даже ничего не услышал, как со злорадным пыхтением меня схватили за предплечье и чуть ли не волоком затащили в кабинет.

Светлый и очень большой.

Мраморный пол и белые стены, огромные окна, прямо позади стола.

Сглатываю и вырываю руку из цепких взмокших пальцев.

Оба подходим ближе. Я чуть поодаль. И, пока жирный боров распинается и брызжет слюной, вещая о моих смертных грехах, я украдкой рассматриваю мужчину за столом: чёрные волосы и бледная, алебастровая кожа, чётко обозначенные скулы и тонкие губы, но самое занимательное - это глаза. Я и раньше слышал, что они красные, но считал всё это глупыми слухами. Якобы он продал душу за высокопоставленную должность, и дьявол отметил его, окрасив радужку в алый.

Такие живые, сейчас с ехидным прищуром изучают меня. Тяжёлый, материальный взгляд словно пробует. Стоит ему коснуться моего лица, как я краснею - глупо, пятнами. Не знаю, куда деться, и от волнения начинаю теребить пуговицы на кителе. Тут же одёргиваю себя, но поздно. Он заметил - вижу это по насмешливым искоркам в кровавых озёрах, и прежде прямая линия рта теперь изогнута, совсем чуть-чуть...

- Капитан.

- Да, мой командор!

- Оставьте нас.

- Но...

- Вы будете со мной спорить? - Презрительный прищур, словно окунули в ледяную воду на морозе.

- Н-нет... мой командор. Простите мою дерзость. - Отдаёт честь и быстро кланяется, с неожиданной для его комплекции прытью скрывается за дверью.

Осторожно делаю вдох, стараясь держаться, как можно увереннее.

- Твоё имя, рядовой.

- Валера, мой командор, - голос почти не дрожит, чего не скажешь о предательской судороге, сковавшей пальцы.

- Валера... - повторяет медленно, словно пробуя на вкус. - Подойди-ка поближе.

Пытаюсь сделать шаг, но ноги не слушаются, словно примёрзли к полу.

Я должен сделать всего один грёбаный шаг...

Бесполезно.

- Ну же, смелее, - не приказ, но и на просьбу походит мало.

Но ватная слабость проходит, и я могу двинуться вперёд.

- Ещё ближе.

Чёрт, ещё один микрошаг.

- Не бойся, я не съем тебя, рыбка. Отхвачу кусочек, разве что. Ближе.

Ступая, как можно осторожнее, словно иду по минному полю, а не мраморному полу кабинета, замираю перед самым столом.

- Сюда, смелее, рыбка, - тон откровенно насмешливый, а руки в белых перчатках хлопают по затянутым в форменную ткань бёдрам.

Господи, ну за что... Зачем ты дал мне такой длинный язык...

Огибаю стол, пристально изучая своё искажённое отражение на лакированной поверхности. Цепляю острый угол бедром и замираю у кресла.

- Валера, ты знаешь, чем недоволен твой капитан?

- Да, мой командор.

- Покажи.

Что, прямо тут? Вы издеваетесь?!

- Я... Я не могу.

- Ты смеешь оспаривать мои приказы?

И снова заморозка, только теперь я в её эпицентре.

- Нет, мой командор.

- Прекрасно. Я жду.

Деревянные пальцы цепляют фуражку, которая, задев маленькую серёжку в левом ухе, с приглушенным хлопком падает прямо на мраморный пол.

Дальше ладони принимаются за тугую пуговицу на воротничке. Возятся с ней слишком долго, не могут вынуть из тугой петлицы.

Главнокомандующий морщится.

- Достаточно.

Господи, спасибо...

- Дальше я сам.

Блять! Эй, там, наверху! Верните моё «спасибо» назад!

Длинные пальцы цепляют полы пиджака и тянут меня ближе. Послушно делаю шаг вперёд, после - ещё полшага.

Теперь вплотную к креслу. Так близко, что мои дрожащие коленки касаются бедра главнокомандующего.

Ещё одна усмешка, двигается назад, к спинке кресла, а меня усаживает между своих ног.

Щёки тут же заливает предательский багрянец. Мне и страшно, и стыдно, и любопытно, и... ещё целая куча непонятных ощущений. От лёгкого головокружения до покалывания в боку.

Ещё ближе... Спиной, плотно прижавшись к чужой груди. Чувствовать руки, весьма нагло изучающие меня, скользящие по телу. Тянутся выше, к воротничку. В отличие от меня, легко справляются с рядом пуговиц на бушлате и форменной рубашке. Касаются выпирающих ключиц. Дрожь становится сильнее и пульс зашкаливает, а стоит ему потереться носом о мочку уха, так и вовсе кажется, что сердце остановилось. Наивный... Остановилось и снова, с бешеной скоростью, начало перекачивать кровь, потому что теперь нежную мочку терзают ртом. Покусывают, лижут, зажимают серёжку между зубами и тянут.

Язык скользит по раковине, едва касается чувствительной кожи за ухом... И всё это под аккомпанемент горячего дыхания и не перестающих шарить по телу рук.

Кожаные перчатки холодят грудь, а шея, на которую переключился главнокомандующий, наоборот, словно в огне. Полыхает, особенно там, где обозначились следы от свежих укусов.

Ладонь находит чувствительный сосок, сжимает его, перекатывает между пальцами.

Дышать всё тяжелее, словно лёгкие уменьшились вдвое, и поэтому я не могу вздохнуть полной грудью.

Оставляет затвердевший комок чувствительной плоти и переключается на другой. Кажется, в тишине кабинета едва ли эхом не отразился скрип моих зубов.

Его ладонь уже нашла второй, такой же твёрдый сосок, пронизанный металлическим кольцом.

- Вот оно что... Любишь, когда больно? - этот низкий шёпот заставил меня похолодеть.

- Н-нет.

Только усмешка в ответ.

Становится не по себе, когда он стягивает перчатки с рук, небрежно отбрасывает их на стол и снова прикасается к моей коже. Тёплые, почти горячие пальцы левой руки тут же принимаются за оставшиеся пару пуговиц, правая же скользит по груди не спеша, находит пирсинг и цепляет его, оттягивает немного, перекатывая тонкое кольцо.

Боль едва уловимая, почти незаметная, её почти полностью перекрывает мучительная истома, которая стекает вниз живота.

Не могу сдержать стон, когда тонкий мизинец протискивается в кольцо, ладонь накрывает грудь и острыми ногтями оставляет розовые горизонтальные бороздки на коже.

Стягивает с меня пиджак свободной рукой, вытягивает рубашку из брюк. Опирается подбородком на плечо, должно быть, для того, чтобы лучше видеть моё тело.

Едва касаясь, обрисовывает ямку пупка кончиками пальцев, всё так же невесомо очерчивает мышцы пресса и только в последнюю очередь стискивает небольшую штангу, продёрнутую через кожу над пупком.

На ключицу ложится горячее дыхание, а секундой позже я выгибаюсь от прикосновения влажного языка, который широким мазком пробирается вверх по шее, к подбородку.

- А ещё где? Здесь? - Ладонь сильно сжимает пах. Точнее, затвердевшую плоть через ткань брюк. О, чёрт... Дыхание перехватывает от мучительного, тянущего, какого-то странного мазохистского удовольствия. Язык проходится по пересохшим губам и, естественно, задевает зубы с негромким металлическим лязгом. И это тут же привлекает внимание главнокомандующего.

- Что, и язычок тоже? С этого надо было начинать, глупый мышонок, - оставляет в покое пирсинг на груди и стискивает подбородок пальцами, заставляя повернуть голову.

Его лицо совсем близко... Алые глаза смотрят так, словно пытаются душу выпить через пронизанный похотью взгляд. Ещё ближе, так, чтобы прерывистое горячее дыхание каждого из нас стало общим.

- Открой. - Указательный палец нажимает на губы.

Разве я могу не подчиниться?

Конечно, нет.

Приоткрыть рот и позволить пальцу скользнуть внутрь, чтобы он коснулся влажного кончика языка и нажал на небольшой шарик. Обвёл его, цепляя металлическую штангу и чуть вытягивая её из прокола.

- М-м... - просто не могу удержаться от негромкого стона.

Рывок вперёд, и вместо пальца уже наглый язык толкается в мои губы. Больно сжимает нижнюю челюсть, вынуждая шире открыть рот, грубо толкается внутрь, задевая края зубов, словно нарочно, дразня, провоцируя укусить его.

Интересно, последует ли за этим наказание? И если да, то какое?

Изучает мой рот, пытается распробовать.

Главнокомандующий явно недоволен моей безучастностью. Грубо толкает мой язык своим, кончиком скользит под него, отрывая от нижней челюсти.

Сдаюсь.

Слабая попытка ответить на поцелуй тут же поощряется.

И спустя мгновение я яростно пытаюсь вытолкать его из своего рта, проникнуть на чужую территорию, попробовать и его тоже.

Обвести нёбо, внутреннюю сторону щёк...

Попытки добраться до глотки тут же пресекаются, ещё бы, кто позволит мне такой хозяйский жест.

Дышать совсем невозможно, уже яркие круги плывут в черноте закрытых глаз.

Попытки освободиться ни к чему не приводят, а голова кружится всё больше и больше. Паника накатывает.

Не могу больше...

Чувствую, как мои зубы с силой смыкаются на нежной плоти чужого языка, и тогда он сам легонько отталкивает меня.

Вздох!

Наконец-то!

И предчувствие расплаты...

Но только тихая усмешка. Кажется, я уже начал привыкать к ним, к этим негромким смешкам, от которых кожа покрывается мурашками.

- Это всё? Или же... - негромко, каждым произнесённым звуком опаляя и без того пылающую кожу лица, а пальцы уже теребят пряжку ремня.

Сглатываю.

Этот мучительный поцелуй - ещё куда ни шло. Но брюки с меня снимать...

Последняя мысль посетила меня очень вовремя, прямо под аккомпанемент негромко шуршащей молнии. Жалобно лязгает массивный ремень, бляшкой встречаясь с подлокотником кресла.

Теперь только боксёры отделяют мучительно набухшую головку от тонких пальцев, которые тут же нажимают на неё, обводят контуры, позволяя тонкой материи намокнуть от вязкой смазки. И это ещё не всё... Через натянутую ткань отчётливо проступают контуры ещё одного, последнего пирсинга - кольца с небольшим шариком посередине.

- Какой ты испорченный, мышонок.

Хотел бы возразить, но губы словно клеем намазали, не могу разжать челюсти и выдавить хотя бы звук.

- Сними сапоги.

Заторможено выполняю приказ.

Снова выпрямляюсь в кресле, скорее неосознанно, сжимая подлокотники кресла до побелевших костяшек и покалывания в кончиках пальцев.

Приподнимает, обхватив поперёк туловища, и свободной рукой стаскивает брюки вместе с бельём. Следом пиджак. Подхватывает под колено так, чтобы одежда сползла ниже и упала на пол.

На мне ничего нет. Ничего, кроме белой форменной рубашки. Полупрозрачной и полностью расстёгнутой.

Не могу оторвать взгляд от длинных пальцев, которые лениво перекатывают мокрое от смазки кольцо. Теребят его, слегка оттягивая, едва касаясь чувствительной плоти.

Так унизительно и мучительно сладко.

Раздвигает мои ноги ещё шире, забрасывает бёдра на подлокотники. Проходится ладонями по внутренней поверхности бедра и, словно случайно, задевает костяшками пальцев набухший член.

Ниже, к тугому колечку мышц. Касается его, легонько нажимает... А меня охватывает паника.

- Не надо!

- Почему нет?

- Я... Я не сплю с мужчинами.

- Такой сладкий мальчик и предпочитает девочек? – неприкрытое разочарование в голосе. - Тогда позволь показать, как много ты теряешь.

Толкает в спину, вынуждая встать на ноги. Ещё раз, и ладонями я упираюсь в деревянную столешницу, нависаю прямо над в беспорядке разбросанными документами.

Стискивает бедро и рывком ставит его на стол, тут же ладонью проходится по промежности, легонько сжимает яички и гладит дырочку между ягодиц.

Я готов от стыда сквозь землю провалиться, но не знаю, от того ли, что главнокомандующий трогает меня там, или же от того, что это заводит меня ещё больше. Руки другого мужчины... Как развратно, неправильно, но всё тело трепещет, хочет ещё, ещё прикосновений, более откровенных, грязных.

Проводит ладонью по спине, не торопясь обводит каждый позвонок, добирается до талии, задерживается там ненадолго.

Шорох одежды, и горячее дыхание касается поясницы. Прикусывает кожу через ткань, ведёт по ней губами, оставляя влажную дорожку, легонько дует. Мокрая материя тут же холодит кожу, вызывая новую волну мурашек.

Ещё ниже...

Толкает под бёдра, закидывая повыше на стол.

Ниже...

Проводит языком между ягодиц... О, Боже!

Вылизывает меня ТАМ, изредка касаясь мошонки и кусая за бёдра. Становится совсем мокро, так мокро, что кажется, ещё немного - и влажная дорожка потянется по ногам вниз.

Не могу думать, только чувствовать, ощущать. А что касается стыда... Краска не сходит с моего лица.

Снова пальцы, только два, нажимают, словно вкручиваются, легко преодолевают сопротивление мышц, проникают в меня, двигаются внутри, тянут.

Ничего не соображаю, и острая, неожиданно сильная вспышка удовольствия заставляет меня вскрикнуть.

Потом ещё... И ещё... И ещё...

Даёт мне сделать вздох и снова нажимает на что-то внутри, гладит чувствительный бугорок, всё время меняя угол, и касается то едва ощутимо, то так, что против воли тело выгибается дугой, а я давлюсь собственным дыханием.

Мучает меня, пытает этим самым удовольствием. Член ноет, а почти фиолетовая, блестящая от смазки головка просто требует, чтобы к ней прикоснулись, приласкали, позволили, наконец, приблизиться к такой желанной разрядке.

Поднимается на ноги, продолжая эту пытку пальцами, другой рукой гладит кожу живота, прямо под пупком, и, как бы невзначай, то и дело касается изнывающей плоти.

Кажется, я сам, как оголившийся провод - любое, даже случайное касание, как мучительный импульс, разряд тока для измученного тела.

Дразнит слишком много, а прикасается так мало.

Обхватывает прядку волос губами, больно оттягивая назад...

- Ты хочешь ещё, маленький лицемер? Только скажи, и я сразу же отпущу тебя.

Нет!!! Только не это! Всё моё существо протестующе заныло. Лишиться сейчас этих рук - подобно мучительной смерти от жажды. Именно от неё я изнываю, от жажды прикосновений.

Быстро облизываю губы, но всё равно это звучит слишком непривычно, слишком низко и возбуждённо:

- Ещё...

- Умница, маленькая рыбка... - хриплый голос, под стать моему, ещё вибрирует на шее, а ладонь уже обхватывает член. Плотно, уверенно сжимая, медленно оглаживая по всей длине, мизинцем едва прикасаясь к проступившим венам.

Большой палец кружит на вершине, трёт гладкое кольцо, двигает его, прокручивает, загоняя маленький шарик в дырочку с выступающими каплями, обволакивая его липкой смазкой.

По шее и плечам тянется вереница засосов в обрамлении закругленных полумесяцев укусов. Не прерываясь, терзает нежную кожу, в ритме ласкающих меня рук.

Тягучее, концентрированное наслаждение, едва разбавленное парой капель боли, как специей - без неё было бы слишком приторно. Ощущение муки придаёт вкус всему блюду. Делает его острым, пикантным.

С пошлым хлюпающим звуком вытаскивает из меня пальцы. Как тут сдержаться от разочарованного стона? Меня только что лишили таких неожиданно приятных ощущений.

Смех доносится до меня, как через ватное одеяло, хоть он и стоит, плотно прижавшись ко мне, а чужие губы покусывают мочку уха.

- Будет ещё лучше, прелесть...

Лязг ремня и негромкое жужжание молнии. Мокрой ладонью упирается на моё бедро.

Чувствую, как что-то трётся об меня, что-то большое и такое горячее.

Вот, чёрт... И я хочу ЭТО. Хочу, чтобы это было внутри меня.

Подобные мысли смущают ещё больше. Наивный, думал, что уже давно достигнул планки, но нет, выражение «сгореть от стыда» приобретает новый смысл.

Подаётся вперёд... Ещё...

Входит одним резким рывком. Почти не больно, неприятно немного, но стоит ему начать двигаться...

Да, лучше... Во много-много раз. Каждый толчок - как маленькая сладкая смерть.

Всё быстрее, теперь почти не выходит из меня, просто вдалбливает в узкий край стола.

Как и ласкающие пальцы двигаются совсем быстро, резко делая почти больно. Сейчас всё балансирует на этом почти. На тонкой грани, на допустимом максимуме.

Воздух в лёгких такой горячий. Не только лёгкие, всё тело изнывает. Рубашка почти насквозь мокрая, противно прилипает к телу.

Ещё немного, и чаша переполнится, эйфория перельётся через край. Быстрее, пожалуйста...

С трудом удаётся разлепить веки, перед собой вижу только белые стопки документов.

Вот, чёрт!

- Мой... Мой командор... Ваш стол... ах-х... А!!! Я испа... испачкаю... бумаги... - всё на выдохе, задыхаясь.

Грубый рывок и шлепок живота о бёдра.

- Тогда мне придётся наказать тебя. Как насчёт порки? Твоим же ремнём? Представь, с каким звуком он будет опускаться и шлёпать по твоей маленькой попке. Ты будешь ёрзать, тереться о ткань моих брюк, краснеть, как сейчас. А после кончишь... От унижения и болезненного удовольствия. А я буду делать это снова и снова... - каждое предложение, каждое слово сопровождается глубоким толчком в совершенно невозможном ритме, и меня, действительно, заводит это.

Изо всех сил стараюсь держаться, но в измученном долгими дразнящими ласками теле нет сил.

Скручивает, словно судорогой, от кончиков пальцев и до макушки. Проходит горячая волна, опаляет каждую клеточку тела.

Понемногу прихожу в себя. Теперь всё противно ноет, как после многокилометрового кросса.

Но это не всё... Мои глаза округляются от ужаса, когда я замечаю белые, осевшие капли на чёрных строчках бумаг главнокомандующего.

Посмеиваясь прямо мне на ухо, наблюдает за моей реакцией.

- Перспектива быть наказанным не испугала тебя?

- Это... Это ваша вина.

- Моя? И в чём же?

Дрочишь слишком умело, ублюдок!

- Вы знаете, о чём я...

Губы последний раз чувствительно щипают нежную кожу за ухом, и он откидывается назад, в кресло.

Боюсь поворачиваться... Даже сейчас, когда туман не полностью рассеялся, скулы предательски пылают.

- Мы ещё не закончили, мышонок.

И я, кажется, догадываюсь...

Ноги отказываются держать, буквально стекаю на пол, рядом с ним. С трудом из-за ноющей боли в пояснице разворачиваюсь. Взгляд натыкается на чёрные лакированные сапоги. Выше - форменные брюки и расстёгнутый ремень.

Лениво проходится пальцами по большому члену, не получившему разрядки...

- Мышка знает, чего я хочу?

Сглатываю. Киваю.

- Умеешь?

Остаётся только отрицательно мотать головой.

- Что ж... В этом тоже есть свои плюсы. Иди сюда.

Подползаю ближе и устраиваюсь между его раздвинутых ног.

Ладонь опускается на мою голову и медленно, даже ласково перебирает прядки.

Не могу отвести взгляд от блестящей, налитой кровью головки. Нажимает на макушку, тянет ниже...

- Оближи губы.

Подчиняюсь.

- Хорошо... Теперь обхвати его губами и возьми в рот.

Легко сказать. Выдыхаю, ещё раз прохожусь языком по губам и осторожно, будто пробуя, прикасаюсь губами, размыкаю их, позволяя толкнуться чуть глубже, и назад, выпуская изо рта, но только для того, чтобы приоткрыть рот пошире и взять чуть глубже. Прикасается к нёбу.

Солоноватые капельки смешиваются со слюной.

Внутри, чуть сжимая губами, языком обвожу границы крайней плоти.

Не перестаёт гладить по голове, всё так же неторопливо, размеренно, а я хочу, чтобы он стискивал пряди и больно дёргал.

Вздох, и дальше в рот, до упора и тошноты. С трудом сдерживаю приступ кашля, приходится оторваться ненадолго, чтобы отдышаться.

И снова, только сейчас неторопливо облизываю: сначала кончиком языка, толкаясь в небольшое отверстие на вершине, после - очередь выступающего рельефа самой плоти. До основания.

Теперь не выпускаю из кольца плотно сомкнутых губ, ласкаю внутри горячего рта, стараясь сделать это, как можно лучше, помочь быстрее достигнуть разрядки.

Наконец-то. Пальцы больно сжимают волосы, тянут, а потом и вовсе грубо толкается бёдрами вперёд, удерживая, не позволяя мне отстраниться, отдёрнуть голову.

Губы немеют, пытаюсь пошевелить ими и тут же цепляю зубами нежную плоть. Недовольное шипение в ответ.

Примите мои извинения, главнокомандующий...

В виде ласкающего языка с твёрдым шариком, которым я оглаживаю головку.

Негромкий хриплый стон мне в награду. Дёргает чуть выше, и рот наполняет чуть горьковатая сперма, её так много, что чувствую, как тонкая ниточка стекает по подбородку.

Поспешно сглатываю.

Наконец, отпускает, позволяет разогнуться. Шея затекла порядком. Отвожу взгляд, пытаюсь найти все разбросанные вещи.

- Тебе не место в казарме.

Как?! Почему?!

Резко дёргаюсь и наталкиваюсь на хитрый взгляд красных глаз. Почему-то мне кажется, что он ещё не договорил. Дожидаюсь продолжения.

- Эта серая форма тебе не идёт. – Большим пальцем стирает влажную дорожку с подбородка и тут же приставляет его к моим губам. Послушно втягиваю в рот и облизываю. - Куда больше тебе к лицу чёрная. Ты же тоже так думаешь, мой маленький адъютант?

- Вы позорите весь штаб своим неподобающим внешним видом!

Как скучно, раз за разом одно и то же. Разве что за одним исключением...

Улыбаюсь развязно, как только могу. Облизываю губы, демонстрируя язычок с металлической серёжкой пирсинга, что выводит моего оппонента, высокого, худощавого полковника лет пятидесяти, из себя ещё больше.

- Тогда, может, пожалуетесь главнокомандующему?

У шарфа есть два конца – это ясно всем.
Повеситься, в общем-то, можно ведь на любом...
У мальчика светловолосого нет проблем –
Петля не на нём затянута, на другом...

У шарфа есть два конца - это ясно нам.
У мерзкой петли так и вовсе ведь нет концов...
У мальчика светловолосого в сердце шрам,
Оставленный худшим из ныне живых отцов.

У шарфа есть два конца – изумруд и сталь.
И так оказалось просто стянуть петлю.
И мальчик имеет золото и хрусталь.
Одно не купить. Это искреннее «люблю».

У шарфа есть два конца – и на шее след
От мерзкой петли. А у жизни конец один.
У мальчика светловолосого в сердце свет
Угас от жестокого: «Больше ты мне не сын».