Prison Break. Эпилог

Довольствуйтесь тем, что имеете, радуйтесь тому, что происходит с вами. Когда вы поймёте, что не испытываете ни в чём недостатка, вся вселенная будет принадлежать вам.
Лао-Цзы

Я бреду по пляжу, чувствуя, как солнце согревает мой голый торс, а сквозь пальцы просачивается песок. Каждый мой вдох наполняется запахом океана, а тепло окутывает, как уютная оболочка.

На одну недолгую минуту я останавливаюсь, закрыв глаза, и внимательно вслушиваюсь.

Замерев, жду. Слышу, как тихо у берега плещется океан, а мой бестолковый шоколадный лабрадор Орео гавкает на волны. Слышу щебечущих над головой пташек и слышу смех.

Смех — это моё любимое. Самый любимый на свете звук — смех моего любимого.

Ну, наверное, мой второй любимый.

Он доносится до меня с тёплым бризом и ласкает слух, как приятная мелодия. К чёрту мужественность — от этого смеха в животе типа эти бабочки порхают. Всегда. И мне нравится. Я спокоен, ведь Дэн счастлив. А это для меня самое главное.

Я открываю глаза и осматриваю пляж.

Сердце сжимается в груди, когда я замечаю...

Её.

Она в купальнике, спотыкаясь, бежит по песку и заливается громким смехом, когда вода касается её маленьких пяточек. Я вижу, в каком она восторге. Господи Боже. Я в жизни не видел создания прекраснее.

Она плещется и смеётся, и этот чудесный звук разносится по пляжу. Я слушаю её и сохраняю в памяти, чтобы в далёком будущем, в мрачный дождливый денёк, его вспоминать. Хохочу, когда она снова спотыкается. Такая неповоротливая. Но всё равно совершенная. Она кружится, пиная песок, и её волосы на солнце отливают красными и шоколадными оттенками.

Мой смех привлекает её внимание, и Орео тоже вдруг перестаёт беспрерывно лаять. Она смотрит на меня, и на её лице появляется улыбка — я, чёрт возьми, сражён наповал. Я протягиваю руки, и она подскакивает, побежав ко мне так быстро, как могут её ножки. Пару раз споткнувшись, она оказывается рядом, и я поднимаю её в воздух, подкидывая вверх и ловя, визжащую от удовольствия.

Она кладёт обе свои маленькие ладошки мне на щёки и сжимает их.

— Папуля, — улыбается она во все свои молочные зубки.

— Привет, зайка, — отвечаю я и целую её пухленькую щёчку.

Я дую на неё, громко фыркнув, и она хихикает, ёрзая у меня на руках.

Её смех? Да, вот мой самый любимый звук.

Крепко прижимаю её к груди. Крепко, потому что не хочу, чтобы она упала. Потому что люблю держать её на руках, такую тёплую и чудесную. А ещё хочу, чтобы она знала: со мной она в безопасности, я люблю её больше, чем мог бы себе представить. Она должна знать, что это никогда не изменится.

Я не хочу, чтобы она росла, как рос я, думая, что меня никто не любит, и считая себя брошенным.

Потому что я её люблю.

Я охеренно обожаю свою дочь. Обожаю с той самой минуты, как мы с Дэном прибегли к суррогатному материнству. Обожаю с той секунды, как впервые услышал стук её сердечка, когда она появилась на свет два с половиной года назад, пинаясь, крича во всё горло и стибрив моё чёртово сердце.

Как скажет вам любой отец: я, не раздумывая, отдам жизнь за неё. Я люблю её всем своим естеством.

Когда я взял её на руки, все эти шесть фунтов и три унции, Тина Русик стала моей вселенной. Безусловно, я до усрачки боялся (а кто бы ни боялся на моём месте?), но преодолев страх уронить её и осознав после нескольких смен памперсов и банных процедур, что она не такая хрупкая и нежная, как мне подумалось вначале, я понял, что легко принял на себя роль отца.

Я люблю и я любим. На моём запястье под часами даже появилась такая татуировка.

Любим.

Она напоминает мне, какой я на самом деле везучий мудила.

Не спуская с рук Тину, я продолжаю идти по пляжу к белому домику, который когда-то принадлежал моей бабушке. Теперь мы переехали сюда окончательно.

Иногда мы возвращается в город в квартиру в Питере, но и я, и Дэн всей душой любим этот дом. Он много для нас значит. К тому же, мне нравится, что дочь постоянно находится на свежем воздухе, подальше от суматохи Санкт-Петербурга.

— Деда сегодня приедет? — тихонько спрашивает она, теребя у меня за ухом волосы.

— Деда приедет попозже, малыш, — отвечаю я, аккуратно придерживая её головку. — На ужин.

Деда — это мой отец, Иван.

Да, я в курсе.

Это действительно странно. После рождения Тины мои с ним отношения точно улучшились, что для меня остаётся дикостью, если вспоминать наше прошлое. Примирение между нами сначала пошло чертовски туго, но Дэн убедил хотя бы выслушать его и приложить немного стараний, чтобы выстроить из этих обломков мост. Поскольку я, безусловно, отказать Дэну не мог, то послушал совет.

Мы ругались, орали, игнорировали друг друга, но вскоре, устав от боли и гнева, сдались. Сначала мне оказалось трудно понять, почему он так легко бросил меня, ушёл от ответственности, потому что теперь, став отцом, я не мог себе подобного и представить. Чем больше мы разговаривали, тем сильнее я понимал, что в ситуации и без того дерьмовой он сделал всё, что мог.

Семья моей матери так ужасно с ним обошлась, что самым простым вариантом было сделать, как велят они и предписания суда. Очевидно, что я со своими подростковыми тревогами, не упрощал ситуацию. Но откуда мне было знать? Услышав от него, наконец, правду о том, сколько раз он защищал меня в прошлом, я рассвирепел. Он боролся с трудностями, потому что оказался чертовски упрям, чтобы просить помощи у других. Он был уверен, что справится сам, противостоит семьёй моей матери и ошибся.

Дэн любил повторять, как мы с ним похожи.

Наверное, любимый прав.

Тем не менее, мы познакомились с его женой. Она кажется очень славной. Грустно, но несмотря на весь наш энтузиазм и нескончаемые милости, сомневаюсь, что мы с отцом станем лучшими друзьями, но мы разговариваем и пару раз в месяц он бывает у нас в гостях.

Досадно, но мои любимые (Дэн и дочка) его любят.

Мы празднуем вместе с ними дни рождения и Рождество. Я понял, что люблю встречать праздники в кругу семьи — особенно теперь, когда у меня появился ребёнок. В детстве я никогда не праздновал Рождество по всем его канонам, поэтому теперь малость свихнулся с этими гирляндами и остальным дерьмом. Дэн, да хранит его Господь, как-то терпит этого мальчишку во мне, который радуется, вешая над камином чулки и праздничную мишуру. Я люблю подарки, ель, угощения и компанию родных людей.

О да, теперь я, нахер, одомашненный семьянин.

Аж смешно становится.

Вот же бред. Если бы шесть лет назад мне предсказали такое будущее, я бы рассмеялся этому человеку в лицо.

Я вздыхаю, чувствуя, как моя малышка обводит своим крошечным пальчиком татуировки на плече. Она делает так, когда устаёт. Она вообще частенько засыпает, лёжа на мне, и её пальчик кружит по разноцветным рисункам на моей коже. Самые чудные времена.

Самые ценные.

Она приподнимает голову, резко проснувшись, и я смеюсь, услышав, как она кричит псу:

— Орео! Пошли домой!

Он тащится за нами, плескаясь в океане, гавкая и рыча на волны.

— Ах ты моя маленькая командирша, — говорю я, поцеловав её в лобик. Она пахнет сладким желе и океаном. — Ты кушала желе? — вытаращив глаза, спрашиваю я. — Без меня?

Она трясёт головой, и её каштановые кудри с красноватым отливом подпрыгивают в воздухе.

— Папа Дэн кушал. Он со мной поделился. — Она кладёт пальчики мне в рот, чтобы я попробовал остатки. Пальчики сладкие, липкие и шероховатые из-за песка. Пофиг. Я посасываю их и прикусываю её ручку.

— Дэн кушал? — смеюсь я. — Не сомневаюсь. Теперь ему нравится желе?

— Кому там нравится желе?

Я поворачиваюсь к любимому, стоящему в конце деревянной дорожки, которая ведёт к нашему дому. В одной руке у него миска с желе и мороженым, а в другой — ложка. Он одет в белую рубашку длиной до бёдер и с расстёгнутыми верхними пуговицами, она почти просвечивает и офигенски клёво подчёркивает его загорелую кожу. В Зморье стоит жаркое лето.

— Тебе, — улыбаюсь я.

— Ты сдала меня, Тина? — Дэн нежно хмурится нашей дочери, и та, смеясь, прячет личико у меня на шее. Дэн щекочет её, и девочка хохочет ещё громче. Сейчас она так похожа на Ангела. В груди привычно трепещет, когда я смотрю на двоих самых дорогих мне людей.

Господи, до сих пор больно думать, что я чуть не потерял всё это.

Я стараюсь не думать о принятых мною несколько лет назад тупых решениях и рискованных действиях, но частенько и крайне нежданно они всплывают в памяти, и тихий голос мне шепчет: «Это твой второй шанс, Русик. Не просри его». Я его не проебу. Клянусь Богом, не проебу.

Тина хлопает в ладоши и кричит:

— Поиграй с Орео, папуль! — Она извивается у меня на руках и, когда я ставлю её на землю, бежит к Орео, гоняется за ним, пытается поймать за хвост. Пёс обожает эти игры.

Дэн подходит ко мне, и я обхватываю его правой рукой, другую положив на его чудесный всегда твёрдый член. Как это восхитительно — знать, что в нём растёт жгучая эрекция, в создании которой я принимал активное участие.

Дэн — самый необыкновенный партнёр, любимый, родитель. Клянусь, без него... Господи, и представить себе невозможно. Сейчас любимый подрабатывает в исправительном учреждении для малолетних, преподаёт русский. Он обожает свою работу, ну а я волнуюсь. Волнуюсь каждый грёбаный раз, но понимаю, что он намного сильнее, чем мне кажется. Я страшно его недооцениваю, даже после всего пережитого. Мы вместе пять лет, и Дэн по-прежнему, каждый день, меня поражает.

Каждый день с ним лучше предыдущего, и, если таковое возможно, с каждым днём я люблю его ещё сильнее.

Я с любовью поглаживаю ладонью его стояк, и любимый довольно мурчит мне в шею. Я улыбаюсь, глядя на свою руку, на безымянный палец, где вытатуировано слово «Персик». Одновременно с ним Дэн вытатуировал на своём безымянном «Русик».

Господи, как же это сексуально — видеть моё имя на его коже. Кстати, думаю, Дэн пристрастился к татуировкам, как и я. Недавно у него появилось ещё несколько: на бедре буква «В» вместе с датой нашего знакомства той роковой ночью, и буква «Г» за правым ушком в честь его отца. На запястье — имя Тины.

Имя Тины появилось и над моим сердцем, рядом с буквой «Д», обозначившейся там в период нашего медового месяца.

— Хорошо себя чувствуешь? — спрашиваю я, когда он трёт свой гигантский стояк через ткань слипов и морщится.

— Отлично, — отвечает любимый, поцеловав меня в подбородок.

— Правда?

Он кивает, и я поворачиваю голову, крепко его поцеловав.

И это как в первый раз — яркий золотистый, мать его, салют и всё такое.

Я отстраняюсь и смотрю на него.

— Вы прекрасны, Дениска Русик, — говорю я.

Я всегда ему говорю эти слова.

— Ты тоже, — Дэн улыбается мне, протягивает полную ложку желе, и я беру её в рот.

Фыркаю с набитым ртом.

— Персиковое желе?

Он пихает меня локтем.

— Тихо! Мне нравится. Мой любимый вкус!

Я смеюсь и целую его волосы, притягивая к себе.

— И мой, — шепчу, закрывая глаза и вдыхая его аромат. — И мой.