Загони мне иголки под кожу

Почему-то мне всегда казалось, что рано или поздно нам удастся вбить в твою тупую голову, что ты нам не друг.

Мне, правда, так казалось, Валерка. Но, похоже, я слишком высоко оценивал твои умственные способности. Нет, ты — вовсе не идиот. Положа руку на сердце, я никогда не смогу назвать тебя абсолютным кретином. Ты превосходен в своих извращённых идеях, но, когда дело касается нормальных отношений между людьми, ты — просто конченый мудак.

Ты быстро впадаешь в ярость, когда слышишь от нас, что ты нам не друг. Остываешь, впрочем, тоже быстро. Наверное, есть в твоём мозгу какая-то маленькая кнопочка, нажав на которую ты просто забываешь о наших словах. Я даже немного завидую тебе. Поразительно самоуверенный ублюдок.

С детства ты не особенно изменился: всё такой же самовлюблённый фашист. Ты вырос и стал ещё толще. Когда я стою рядом, то понимаю, что составляю примерно одну третью, а то и четвёртую часть от твоего тела. От этого становится немного жутко. Ты выше на целую голову, и, наверное, если бы всерьёз захотел истребить меня, как часть еврейского народа, то это было бы даже слишком легко для тебя.

Конечно, я тоже вырос, но такое ощущение, что моё тело просто вытянулось в длину. Я стал куда менее пропорциональным, чем в детстве. Худой, нескладный, темноволосый... Правда, мне удалось заставить себя не носить больше одинаковых зелёных шапок, в то время, как мои друзья тщательно продолжают изображать из себя свои девятилетние копии.

Как глупо.

Ты тоже больше не одеваешься, как в детстве. Я даже не помню, когда в последний раз видел на тебе красную куртку.

Сегодня ты пришёл на уроки в чёрном. Чёрная рубашка. Чёрные брюки. Чёрные массивные ботинки. Неожиданно ты выглядишь почти хорошо. Тебе, правда, идут подобные вещи.

На твоей руке красуется чёрный напульсник с белым изображением свастики. Если бы ты отвернул рукав рубашки, то эта вещица, безусловно, привлекла бы внимание учителей. Но ты не делаешь этого. Ты гордишься тем, во что веришь, но вовсе не пытаешься сделать так, чтобы из-за этого у тебя были неприятности. Никогда не смогу понять, разум тобой движет или банальная трусость.

На большом перерыве ты куришь за гаражами недалеко от школы. Я подхожу к тебе со спины и хлопаю по плечу. Чуть не выронив сигарету, ты оборачиваешься, окидывая меня каким-то странным взглядом. Впрочем, о чём это я? Ты почти всегда и почти на всех смотришь как-то странно. А может, это я странный потому, что не понимаю, о чём ты думаешь. Хотя, а кто понимает-то?

— Что тебе нужно, еврейчик? — ты тушишь сигарету о стену и полностью поворачиваешься ко мне, глядя в глаза. Терпеть не могу твоего прямого взгляда, он только с толку сбивает.

— Я хотел узнать, дуешься ли ты ещё на нас. Мы идём в кино. Славка сказал, чтобы я позвал тебя. С нами ещё Валька идёт и Бьянка, и ещё две какие-то их знакомые. Хочешь с нами?

Ты презрительно фыркаешь, и я сразу ощущаю себя куском дерьма. И как тебе это удаётся?

— Ты думаешь, я хочу проводить время с вами и этими шлюхами?

— Они — не шлюхи, — машинально отзываюсь я. Твои глаза сверкают.

— Конечно, не все они — шлюхи. Только Бьянка.

Какое-то время ты встречался с ней. Это было неожиданной новостью для всей школы: красотка Бьянка, которая к выпускному классу обзавелась точёной фигуркой и грудью четвёртого размера, и Валерка Русик — известный придурок, да и к тому же качок. Пару абсурднее было просто невозможно представить.

Ваши отношения продлились всего неделю, а потом ты просто послал её перед всем классом. Никто и не понял толком, что произошло. Через пару дней все уже забыли об этом, а Бьянка начала встречаться с кем-то из другой школы. После разрыва ты редко смотрел в её сторону. Да что уж там, никогда не смотрел. Причём это не было напускным безразличием, глупой бравадой. Безразличие было очень даже настоящим.

— Почему вы с ней расстались, кстати? — спрашиваю. Ты проходишься по мне своим типичным взглядом «заткнись, тупой еврей», но всё же отвечаешь:

— Пиздёнка у неё уж больно широка.

Моргаю.

— Что, прости?

Ты хмыкаешь, выуживая из пачки новую сигарету.

— Пизда, говорю, просто огромная. У меня и так член немаленький, а туда ещё два таких же могло бы войти. А может и входило — кто же знает. Я трахнул её раз и решил, что с меня хватит. Выставил её за дверь в тот же вечер. Но она видимо, кроме того, что блядь, так ещё и тупая, как пробка. Полезла зачем-то в школе на следующий день со странными разговорами какими-то. Ума не приложу, как я сразу не догадался, что она шлюха...

— Было бы что прикладывать, — слова, доведённые до автоматизма, но ты злишься. Бросив сигарету на землю, прижимаешь меня к стене, глядя прямо в глаза. Я замираю. Последний раз, когда ты так сделал, мне вправляли челюсть. Ты не скупишься на удары. Наверное, в этом выражаются твои детские комплексы.

— Ещё одно слово, жид пархатый, и ты точно сможешь пересчитать количество своих зубов, разложив их на асфальте, — шипишь ты. Тёмные глаза горят огнём, и я начинаю верить в твою угрозу. Ты можешь. На самом деле можешь.

Никто не знает, что я тебя боюсь. Никто.

Кроме тебя самого, пожалуй.

Хотя «знаешь» — это неверное слово. Скорее догадываешься. Ты чувствуешь страх, как хищник. Тебя многие боятся, что, впрочем, совсем не удивительно.

Да, временами ты совсем такой же, как в детстве: маленький капризный мальчик. Но всё же ты стал другим.

Ты стал опасным.

Впрочем, ты всегда был опасным.

Я стою и боюсь пошевелиться. Рукой прижимаешь мою голову к стене, зажав рот и нос. Я не могу дышать, только мычу и мотаю головой.

Хмыкаешь и убираешь руку. Жадно хватаю воздух ртом.

— Расслабься, еврейчик, — насмешливо говоришь ты.

Похоже, на этот раз обошлось.

Ты снова смотришь на меня своим презрительным взглядом, и я зажмуриваюсь, чтобы не смотреть тебе в глаза. Ты пугаешь меня, Валерка, пусть я никогда и не признаюсь тебе в своём нелепом страхе.

— Жалкий вы всё же народец, — ты сплёвываешь под ноги и уходишь, а я остаюсь, прижимаясь спиной к стене гаража. Понадобится некоторое время, чтобы унять безумную дрожь в ногах.

Ты не смотришь в мою сторону. Я не смотрю в твою.

Славка уплетает уже третий кусок пиццы, а ты даже не притронулся к еде. С тобой явно что-то происходит, но вот только что? Спрашивать страшно, да и довольно бессмысленно. Ты давно откровенничал со мной в последний раз, а даже когда и делал это, откровения были весьма странными и, видимо, в тот момент ты чувствовал себя слишком одиноким...

Это произошло больше года назад. Ты позвонил в дверь моего дома в полночь, и, если бы родители не ушли в тот вечер в гости и не задержались там допоздна, они бы, определённо, убили меня за то, что кто-то пришёл ко мне в такое время. Особенно учитывая, что этим кем-то был именно ты, Валера...

Мама с папой всегда презирали тебя. Не ненавидели, нет — они называли чувство ненависти слишком сильным, для такого «ублюдочного расиста» как ты, — просто презирали. Папа всегда повторял, что о смерти такого урода будет плакать, пожалуй, только его мамочка-проститутка. Я никогда не соглашался с его словами, но и не спорил. Я привык рассматривать тебя, как человека, от которого никуда не деться, независимо от того, как я к тебе отношусь.

Просто привычка.

Родители Кольки всегда были слишком пьяны, чтобы давать адекватную оценку тебе и твоим поступкам. Родителям Славки было попросту плевать на всех его друзей, кроме меня — всё-таки, мы считаемся лучшими друзьями с детского сада. И только мои смогли оценить то, каким ты стал. Когда ты был ребёнком, любой взрослый, конечно, считал, что ты неуправляем, но любая твоя расистская блажь списывалась на детские глупости. Теперь же ты не ребёнок...

Этот принцип больше не работает.

В тот вечер вы с дружками избили еврейского парня на территории возле одного заброшенного дома. В Северном Граде не так много евреев, так что я прекрасно знаю этого — милый, тихий, никогда ни с кем не разговаривает и чертовски любит биологию. Наверное, именно поэтому вы его и выбрали: он не смог бы оказать вам сопротивления, даже если бы и захотел.

Но вам не повезло: мимо проходил коп. Даже будучи не при исполнении, он оказался слишком сердобольным, чтобы просто проигнорировать ситуацию.

Он был слаб по сравнению с вами, но у него был пистолет...

Когда я открыл дверь, ты стоял неподвижно, как будто превратился в камень, сжимая рукой плечо. Твои пальцы были покрыты кровью, а лицо как-то пугающе побелело. Представляю, сколько крови успело из тебя вытечь, пока ты добрался до моего дома...

— Валерка, чёртов придурок! — зашипел я, втаскивая тебя в прихожую и закрывая дверь. — Какого чёрта с тобой произошло?! А, в общем, всё равно. Снимай рубашку.

К тому моменту, когда я обработал твою рану (благо, мне даже не пришлось вынимать пулю – она просто зацепила тебя, пусть и достаточно сильно), ты так и не заговорил со мной. Убрав бинты, я откинулся на спинку дивана, на котором мы сидели, и посмотрел тебе прямо в глаза. Редкий случай, но в тот момент ты, почему-то, совсем не пугал меня.

— Почему я должен помогать тебе, Валера?

Твои губы дёрнулись. Это было секундное, неуловимое движение, но я заметил. Я всегда замечаю детали. Конечно, тебе непривычно, когда я называю тебя ласково... Это нормальная реакция.

Ну хоть что-то в тебе нормально.

— Потому, что мы — друзья, — коротко ответил ты.

И я рассмеялся.

Я смеялся долго. Ты пристально смотрел на меня, пока я не успокоился, но даже когда я замолчал, не спешил прокомментировать мою реакцию.

— Мы никакие не друзья, Валерка. Ты просто перекаченный переросток, который ненавидит весь мой народ и меня лично. Всё детство ты отравлял моё существование и сейчас продолжаешь в том же духе. Да я бы сам убил тебя, если бы мне дали пистолет.

Я не способен на убийство.

— Но ты помогаешь мне, — бесцветным голосом отозвался ты, и только тогда я понял, что ты сильно пьян. Впрочем, ничего удивительного в этом не было: ты начал злоупотреблять алкоголем ещё в начальной школе.

И не только алкоголем.

— Я просто слишком добрый.

Особенно к тебе.

— Да, ты добрый... Слишком добрый, для этого мира, еврейчик. Славка и Колька ненавидят меня, весь город ненавидит, даже моя мать. И ты ненавидишь. Но ты другой. Это хорошо, что ты другой, это хорошо... Мне всегда будет к кому пойти.

Тон твоего голоса ни капли не изменился, но твои слова будто ударили меня под дых.

— Твоя мать не ненавидит тебя, Валера. Она постоянно защищает тебя в полиции.

Ты посмотрел на меня печальным взглядом. Никогда я не видел в твоих глазах подобной эмоции... Ты словно сбросил на секунду маску своей самоуверенности. Это было прекрасно и, в то же время, очень пугало... Кто знает, что творится в твоей голове...

— Ненавидит. Она почти не появляется дома, когда там я. Я вижу её только тогда, когда сижу в каталажке. Её не интересует ничего, что связано со мной. Она даёт мне деньги, но уже давно не говорила, что любит. Меня никто не любит, даже она. Она боится меня. Наверное, думает, что я придушу её как-нибудь во сне, если она откажет мне хоть в чём-то...

Звонок телефона заставил тебя замолчать. Я поднял трубку, надеясь, что интонация моего голоса не покажется звонящему необычной.

— Дэн, детка, это мы, — голос матери в трубке казался обеспокоенным. — Твой отец сильно напился, и я не уверена, что мы приедем сегодня. Скорее всего, мы останемся тут на ночь. Не волнуйся за нас и ложись спать.

Я кивнул, как будто мама могла это увидеть, и, положив трубку, перевёл взгляд на Валерку.

— Короче так, — переведя дыхание, начал я. — Ты пьян, и поэтому говоришь вещи, за знание которых я сам же ещё и огребу от тебя, когда ты протрезвеешь. Так что иди лучше спать. Ты знаешь, где моя спальня. Кровать в твоём распоряжении. Я останусь спать на диване. Утром выметайся и больше не приходи ко мне со своими проблемами. Понял, Валера?

Ты посмотрел на меня со странной улыбкой.

— Ты же знаешь, что я приду, еврейчик.

Ты избегаешь моего взгляда уже почти два часа.

Так больше не может продолжаться!

Резко встаю из-за стола и все, кроме тебя, сразу поворачиваются в мою сторону.

— Я хочу пива. Валерка, сходишь со мной? Мне нужна твоя силища, чтобы дотащить банки.

Поднимаешь на меня мутные глаза.

Ты явно под наркотой. Уж не знаю, под какой и где ты её берёшь. Последнюю неделю ты употребляешь почти каждый день. Никого это не волнует. Пожалуй, я единственный, кто вообще думает об этом.

Не то, чтобы твои дела меня волновали, но...

Славка и Колька снова возвращаются к прерванному разговору. Им плевать, раз я заговорил с тобой, а не с ними. Им вообще плевать на всё, что связано с тобой. Они лишь формально остаются твоими друзьями.

На самом деле, мы четверо — вообще не друзья.

Мы просто тусуемся вместе.

Встаёшь из-за стола, и я совсем не уверен, что ты крепко стоишь на ногах. Впрочем, мне всё равно. Тебе, в любом случае, не повредит проветриться.

Мы выходим из дома и медленно идём в сторону ближайшего магазина. Засовываю руки в карманы и ёжусь. На улице уже совсем холодно, почти зима.

— Ты когда-нибудь думал о том, как быстротечна жизнь, Валера?

Смотришь на меня и морщишься, как будто у тебя внезапно разболелась голова.

— Заткнись, жидяра. Меня не интересуют твои псевдофилософские измышления.

Покорно замолкаю и утыкаюсь носом в ворот куртки. Но ты тоже молчишь, а я терпеть не могу молча идти с кем-то.

— Валера, почему ты употребляешь наркотики?

Твой взгляд становится ледяным.

— Не твоё дело. И заткнись уже.

— Если бы ты этого не делал, думаю, твоя жизнь была бы хотя бы на треть лучше... — продолжаю я, но, видимо, сегодня у тебя особенно мало терпения.

Секунду спустя ты уже вжимаешь меня в ближайшую стену.

— Я же сказал тебе заткнуться, тупая еврейская морда! — сейчас у тебя слишком страшные глаза, но я смотрю в них, пристально, не отрывая взгляда, и нервно сглатываю комок, возникший в горле.

— Валера, не злись... — голос звучит слишком жалко.

Сильнее вжимаешь меня в каменную кладку.

— Неужели тебя невозможно заткнуть?! — яростное шипение и горячий выдох прямо возле лица, после чего твои губы прижимаются к моим, захватывают, подчиняя своей воле.

Я не успеваю обдумать произошедшее, я не успеваю даже осознать, что происходит, перед тем, как позволяю увлечь себя в этот рабский, покоряющий поцелуй. Твои губы на вкус, как дешёвое вино, от кожи пахнет сигаретным дымом, а язык, вторгшийся в мой рот, такой горячий и властный, что я даже не могу подумать о том, чтобы сопротивляться. Ещё сильнее прижимаешь меня к стене, хотя, кажется, сильнее уже невозможно, твои руки сжимают мои плечи так крепко, что создаётся впечатление, будто ты вот-вот просто сломаешь меня, а твои губы всё никак не отпускают меня из этого странного плена...

И я отвечаю на поцелуй, отвечаю робко, как раб господину, мои пальцы хватают край твоей футболки, словно боясь тронуть что-либо ещё, ноги почти не держат меня и, кажется, я упаду сразу же, как только ты меня отпустишь.

Но я не падаю, когда ты отстраняешься.

— Тебе стало легче, болтливый пиздюк? — презрительный вопрос, словно ведро ледяной воды на голову. Сплюнув на землю, ты разворачиваешься и уходишь, оставляя меня растерянно смотреть тебе вслед.

Всю следующую неделю я избегаю тебя. Это несложно, ведь ты сам не ищешь встреч со мной. Да, мы учимся в одном классе, но на уроках ты бываешь не так часто, чтобы это было проблемой.

Но я не могу перестать думать о том, что произошло. Слишком уж это странно.

Славка спрашивает, почему я такой задумчивый.

Колька спрашивает, не завёл ли я подружку тайком от него.

«Какого размера у неё грудь, Дэн?» «Она — красотка, Дэн?»

Игнорирую их всех. Мне не хочется разговаривать. Мне вообще ничего не хочется.

Я чувствую себя униженным. Мне не стоило отвечать на твой поцелуй.

Кажется, будто губы всё ещё горят.

К пятнице ты-таки появляешься на уроках. Садишься на самый последний ряд, подальше от нас. Я всегда сижу впереди, на первых партах, как истинный пай-мальчик.

Мне не нужно оборачиваться, чтобы убедиться, что ты на меня смотришь. Я кожей чувствую твой взгляд: тяжёлый, словно ты бросил мне в спину камень.

Меня прошибает пот.

— Дэн, как переводится это предложение?

Уши словно заложило. Дышать тяжело.

— Дэн? Ты в порядке?

Вздрогнув, я поднимаю глаза на учителя.

— Простите...

— Иди-ка ты в медпункт, Дэн. Слава, проводи его, пожалуйста.

— Что с тобой такое, чувак? — Славка задаёт вопрос в таком тоне, словно совсем не ждёт ответа или, по крайней мере, мало интересуется тем, каким именно он будет.

Друг...

— Всё нормально. Просто я немного устал. И медсестра так сказала, ты же слышал. Просто сейчас пойду домой и отдохну, как следует.

Славка пожимает плечами и больше ничего не говорит. Видимо, решил, что уже выполнил до конца все свои дружеские обязательства передо мной.

Поднимаю глаза и вижу тебя. Ты стоишь у стены прямо возле выхода из школы и покусываешь кончик сигареты.

— Ты где пропадал всю неделю, Валера? Колька искал тебя, хотел, чтобы ты достал для него ещё травки, а тебя всё не было. Так не поступают, чувак, — Славка хлопает тебя по плечу, как будто ты и правда его друг.

Окидываешь его мутным взглядом.

— У меня были дела.

Не смотрю на тебя. Стою в стороне и изображаю из себя каменное изваяние. Но я даже не надеюсь, что ты проигнорируешь моё присутствие. Это было бы слишком наивно с моей стороны.

— Ты — за мной, — командуешь в мою сторону и, резко развернувшись, выходишь за порог школы. Ты не оборачиваешься, чтобы посмотреть, иду ли я за тобой. Это и так очевидно.

— Я хотел поговорить с тобой, Валера.

Ты молчишь, скрестив на груди руки. Твоё лицо сейчас не выглядит устрашающим, но я всё равно нервно сглатываю. Кажется, я боюсь тебя даже сильнее, чем думал.

А может, всё дело в поцелуе.

— О том, что произошло.

Ты всё ещё молчишь.

— Я... никому не рассказывал.

Ухмыляешься. Есть что-то хищное в таком твоём выражении лица.

— Да я и не сомневаюсь, еврейчик.

Разворачиваешься и уходишь.

— Ты же хотел мне что-то сказать! — кричу тебе вслед. В груди вздымается волна ярости. Я злюсь, но никак не могу понять, на что именно. Ты вроде ведёшь себя не хуже, чем обычно.

Не реагируя на мои слова, продолжаешь идти. Догоняю тебя, хватаю за плечо и резко разворачиваю к себе.

— Слушай, когда я говорю с тобой!

Сам поражаюсь своей решительности. Ты смотришь на меня. Долгий, напряжённый взгляд, словно пытаешься принять какое-то сложное решение.

— Зайдёшь ко мне?

Твой вопрос оглушает меня.

— З-зачем? — язык начинает заплетаться, и я мысленно проклинаю себя за это. Ещё не хватало так явно показывать тебе свой страх.

Не хочу, чтобы ты знал.

— Заберёшь травку для Коли. Я не уверен, что увижу его в ближайшее время.

Я ничего не отвечаю.

Закрыв входную дверь, ты поднимаешься по лестнице к своей комнате. Стою внизу и жду, пока ты вернёшься. Я не собираюсь идти за тобой, это было бы слишком глупо. Это твоя персональная территория. Там, наверное, ты становишься совсем опасным. Я и дома-то у тебя уже больше года не был...

Здесь мало что изменилось, разве что со стен пропали твои детские фотографии.

Может, твоя мать и правда больше не любит тебя?..

Спускаешься и протягиваешь мне небольшой пакет. Прячу его в карман и разворачиваюсь к двери. Разговаривать с тобой нет никакого желания.

Я вообще никогда не хочу разговаривать с тобой.

Тяжёлая рука хватает за плечо и, резко развернув, впечатывает в дверь. Я морщусь от боли.

— Совсем охренел, Валерка?! — поднимаю глаза и осекаюсь, встретив твой взгляд.

Он пылает. Ты зол? Что происходит?

Никогда не видел тебя таким.

— Чёртов. Вонючий. Еврей, — шипишь ты и впиваешься в мои губы своими.

Нет никакого смысла в том, что ты делаешь. Да и оскорбление не имеет под собой никакого основания. Я ничего тебе не сделал сейчас. Неужели так сильно меня ненавидишь?

Тогда к чему поцелуй?..

В этот раз я не собираюсь тебе отвечать. С меня хватит.

Упираюсь руками тебе в грудь и отталкиваю. Неожиданно мне это удаётся, хотя я с самого начала был уверен, что мне не сдвинуть тебя даже на миллиметр. Смотришь на меня, и твой взгляд явно не предвещает ничего хорошего.

— Я... я пойду... — лепечу, пытаясь нашарить дверную ручку, но, почему-то, никак не нахожу. Наверное, я просто слишком нервничаю.

Ты усмехаешься и хватаешь меня за плечо. Один толчок — и я уже растянулся на ковре гостиной. Далековато пролетел...

Однако сейчас меня занимает совсем другое: ты нависаешь надо мной с хищной ухмылкой.

— Валерка, какого чёрта происходит? — радуюсь неожиданной твёрдости своего голоса. Не отвечаешь, подаёшься вперёд и снова целуешь меня. Твой язык грубо раздвигает мои губы.

Я не успеваю решить, подчиниться тебе или нет. Ты решаешь всё за меня.

Одной рукой хватаешь мои руки и, выхватив из кармана брюк широкую короткую цепь, захватываешь ею мои запястья. Шиплю от холодного прикосновения металла к коже.

— Валерка, говнюк, какого чёрта?! — кажется, что я повторил это уже, как минимум сотню раз. Впрочем, только кажется.

Закрепляешь цепь на моих руках и цепляешь свободный конец за ножку дивана, задрав мне руки над головой. Одной рукой поднимаешь мой свитер. Толстые пальцы скользят по коже, грубо надавливая.

«Будут синяки», — отстранённо думаю я. У меня слишком нежная и тонкая кожа, синяки появляются буквально от всего.

И как тебе вообще пришла в голову мысль о том, чтобы гладить меня?

— Валерка! — дёргаюсь, но ты крепко привязал мои руки. Разумом понимаю, что сопротивление абсолютно бесполезно: в любом случае, ты во много раз сильнее меня.

Понимаю, но страх, как известно, полностью убивает любые логичные доводы рассудка.

— Отпусти меня! — кричу во весь голос, но ты не обращаешь на это ровным счетом никакого внимания. Рука скользит с моего живота на пах, ловко расправляясь с застёжкой на джинсах.

Я всерьёз начинаю паниковать.

— Что ты задумал, ненормальный?!

Одним рывком стягиваешь с меня джинсы вместе с бельём и только сейчас до меня, наконец, доходит, что ты не собираешься останавливаться.

— Валерка... я... ты... прекрати! — понимаю, что просить бесполезно, но не могу молчать.

— Заткнись, жид, — злобно шипишь ты. Кажется, ты только сильнее злишься от того, что я что-то говорю.

Встаёшь и расстёгиваешь брюки. Я нервно сглатываю, когда вижу твой член. Ты не шутил, когда говорил, что он большой.

Он не просто большой. Он огромный.

Ты весь огромный.

Это плохо. Очень плохо.

У тебя стояк.

— Отпусти меня! — предпринимаю последнюю попытку освободиться. Руки начинают затекать.

Ухмыляешься и хватаешь меня за лицо, надавливая, заставляя разжать зубы. Я не могу пошевелиться. Не могу сопротивляться. Не могу даже рот закрыть.

Единственное, что я могу — это протестующе сучить ногами по полу, но вряд ли это может как-то мне помочь.

Ты грубо просовываешь свой член мне в рот. Я мычу и пытаюсь укусить тебя. Конечно, у меня нет шансов — ты всё ещё сжимаешь рукой мою челюсть.

Делаешь несколько резких толчков. Глаза слезятся. Не то, чтобы это было больно, но меня пугает, что ты зашёл так далеко.

Отстраняешься и отпускаешь меня. Я надсадно кашляю, задыхаясь. Перед глазами темнеет.

— Валерка... хватит... прошу... — я уже готов умолять. Если бы ты хотел, чтобы я встал на колени и молил тебя отпустить меня, я бы, не задумываясь, сделал это.

Не хочу думать о том, что ты будешь делать дальше.

Впрочем, думать об этом уже и не требуется.

Разворачиваешь меня и ставишь на колени. Цепь перекручивается, зажимая кожу на запястьях. Пытаюсь лягнуть тебя, но, как и ожидалось, безуспешно.

Ты бьёшь меня по ноге. Сильно, от души.

Запястья саднят и начинают кровоточить. Больно, как же больно...

— Валера... — мой голос такой тихий, что я и сам его не слышу.

Пристраиваешься сзади и резко, одним движением, вбиваешься в мою задницу. Полностью, до основания.

Кричу. Это уже слишком. Снова пытаюсь вырваться, заливаясь слезами. Ты держишь меня руками за бёдра.

Больно...

Больше не осталось мыслей о побеге. Не осталось мыслей вообще. Кажется, что это просто дурной сон.

Задыхаюсь.

Я почти готов душу продать за то, чтобы это оказалось сном.

Чувствую, как по руке стекает горячая струйка. Запястья слишком сильно кровоточат.

Зачем ты поступаешь так со мной?

Молюсь, чтобы всё кончилось, как можно быстрее. Перебираю все молитвы, которые знаю, просто затем, чтобы не сойти с ума. Оказывается, я знаю много молитв. Большинство из них даже не принадлежит моей вере.

Боль в руках практически не ощущается по сравнению с тем, как разрывается всё сзади. Ты слишком большой, Валера.

Наверное, даже спать с тобой добровольно больно. А так...

Так...

...это невыносимо...

Ты кончаешь и, наконец-то, отпускаешь меня.

Падаю на живот. Цепь натягивается, ещё сильнее защемив запястья, но я уже не чувствую боли в руках, они совсем онемели. Ты туго привязал их.

Умеешь.

Чувствую, как по бедру стекает тёплая жидкость. Сперма? Кровь?

И то, и другое?

Неважно...

Я бы плакал, но слёзы, почему-то, не текут.

Отстёгиваешь мои руки и переворачиваешь меня на спину. Убираешь цепь. Я не могу сесть. Я не могу даже пошевелиться, поэтому просто лежу и бездумно смотрю в потолок.

Лежать на спине больно.

— Дэн... — тихо зовёшь ты. Слишком робко, чтобы я поверил, что мне это не послышалось.

Не сейчас.

Встаю, но еле удерживаюсь на ногах. Меня колотит. К горлу подкатывает тошнота и, упав на колени, я опускаю голову.

Меня тошнит прямо на ковёр. Впрочем, он и так уже безнадёжно испорчен: вижу мутные красные потёки прямо под своей рвотой.

— Дэн... — касаешься моего плеча.

Подхватываюсь на ноги — как в этот раз у меня это так легко получилось? — и со всей силы заезжаю кулаком тебе в челюсть. Сильный удар: твоя голова дёргается, но ты не спешишь мне отвечать. На твоих губах остаётся кровь.

Это вовсе не твоя кровь. Я не настолько силён.

Неважно... Кажется, моей кровью пропиталось всё вокруг.

Протягиваешь ко мне руку. Интересно, чего ты ждёшь?..

Подхватываю с пола свою одежду и судорожно натягиваю её. Чувствую, как намокают сзади трусы и брюки.

Придётся их выкинуть.

А лучше сжечь.

Я бы и себя сжёг.

И тебя.

И весь твой грёбаный дом...

Понимаю, что мне нужно в больницу, но не могу заставить себя бежать в нужном направлении. Ноги несут меня к собственному дому.

Хочется одиночества.

Хочется выпить.

Следующей ночью ты приходишь ко мне.

Когда я пришёл вчера, дома никого не было. Наверное, это хорошо — не пришлось разговаривать с кем-то, объяснять, что со мной произошло. Я не смог бы объяснить.

Я и сам ни в чём не уверен.

Лежу на кровати и тупо смотрю в потолок.

Весь день я провёл в своей комнате. Есть не хотелось. Разговаривать с людьми — тем более.

За день я выпил большую бутылку виски, которую хранил под кроватью на всякий случай. Она довольно дорого стоила.

Превосходный повод.

Я мертвецки пьян. Отвратительно переношу крепкий алкоголь.

Пьяные почти не чувствуют боли. Физической боли.

Мама приходила, чтобы спросить, что произошло, но я сделал вид, что сплю.

Наверное, она решила, что я просто переутомился из-за учёбы, и не стала больше беспокоить меня. Возможно, ей звонила школьная медсестра.

Чтобы нормально лежать на спине, мне пришлось подсунуть под бёдра подушку.

Ты залезаешь в открытое окно и останавливаешься напротив кровати. Не смотрю на тебя. Мне плевать, зачем ты здесь.

— Дэн... Я могу поговорить с тобой? — такой робкий и тихий голос. И что же с тобой случилось?

— Нет нужды. Я не буду заявлять в полицию, если ты пришёл узнать об этом, — отзываюсь тусклым, но неожиданно твёрдым голосом. Могу поклясться, что ты всхлипнул, услышав это. Показалось, наверное.

— Дэн... — опускаешься на колени возле кровати и сжимаешь мою ладонь. Отдёргиваю руку, словно ты приложил к ней раскалённый утюг.

— Не трогай меня! — шиплю, хотя хочется заорать. Но нельзя, иначе сюда придут родители.

Они просто растерзают тебя, если я расскажу, что ты сделал со мной.

Не хочу никому ничего говорить.

Сажусь на кровати, сморщившись от боли, и смотрю тебе в лицо. Ты... плачешь?

Давно я не видел тебя плачущим. Когда же в последний раз?.. Кажется, в пятом классе.

Сейчас ты абсолютно не пугаешь меня.

— Совесть замучила? — надо же, оказывается, я способен на такой презрительный тон.

Не отвечаешь, снова хватая меня за ладонь. Запястий ты, неожиданно благоразумно, не касаешься. Я в футболке, поэтому тебе прекрасно видно, в каком они состоянии... Интересно, тебя это хотя бы чуточку беспокоит?

Мне неприятно прикосновение, но в этот раз я не отнимаю руки. Слишком устал.

— Что тебе нужно?.. — шепчу, прикрыв глаза. — Убить меня пришёл в этот раз? Валяй... Надоел...

Утыкаешься лицом мне в колени. Чувствую, как они намокают. Что, неужели, так сильно ревёшь?

Почему-то мне становится тебя жаль.

Как глупо.

Запускаю пальцы в твои волосы. Замираешь, словно не веря, что я не оттолкнул тебя. Задумчиво перебираю тёмные пряди.

И почему я не чувствую к тебе ненависти?

— Не волнуйся, Валера. Я не буду подавать заявление в полицию, — кажется, я повторяюсь. — И я никому ничего не расскажу. Совсем никому. Пожалуйста, уходи... Никогда не приближайся ко мне, хорошо?

Поднимаешь голову и смотришь на меня. Твои заплаканные глаза на какой-то миг заставляют поверить, что всё это сделал не ты, что ты совсем другой.

Не выйдет, Валерка.

— Ты не хочешь, чтобы меня упекли? — твой голос звучит как-то глухо.

Устало качаю головой.

— Нет. Просто уходи.

— Ты святой что ли?

Как глупо...

— Ну, ты же сам сказал, что я слишком добрый для этого мира. Наверное, я сам во всём виноват, — теперь я всё понимаю.

Это только моя вина. Я сам позволил тебе сделать это со мной.

Я подпускал тебя к себе все эти годы и никогда не жаловался на твои расистские выходки.

Я помог тебе, когда ты истекал кровью.

Я ответил на твой поцелуй.

Я сам пошёл за тобой.

Мне не на что жаловаться. Это целиком моя вина. А ты вёл себя так же, как и всегда.

Это просто твой ответ на мою доброту.

Грустно улыбаюсь. Больно...

Ты всегда был неблагодарной скотиной.

Почему всё ещё так больно?..

— Уходи.

Припадаешь губами к моему разодранному запястью. Прикосновение такое нежное, что я совсем не чувствую боли из-за него.

Ситуация, в которой я оказался, кажется мне всё более странной.

Я пьян.

Хочу убежать, но даже не шевелюсь.

— Ты сводишь меня с ума, Дэн, — почти отчаянно, с горечью в голосе бормочешь ты. Как будто это что-то меняет.

Я не понимаю тебя.

Я уже ничего не понимаю.

— Уходи.

Ты встаёшь.

— Прости меня... — шепчешь перед тем, как вылезти в окно.

Падаю на спину и смеюсь, как какой-то сумасшедший. Может, я и правда спятил.

Надо же, извинился...

Завтра всё будет, как раньше. Завтра придёт Славка и вытащит меня выпить пива. Я не буду сопротивляться. Я должен встретиться с ними, чтобы отдать Кольке травку — она всё ещё лежит в кармане моих испорченных джинсов.

Эх, любимые были джинсы... Совсем новые...

Завтра я буду улыбаться, но только после пары бутылок, а до того, как напьюсь, все будут приставать ко мне с вопросами, на которые я не захочу отвечать.

«Почему ты такой грустный, Дэн?»

«Что-то случилось, Дэн?»

«Дэн, твоя новая подружка тебя бросила?»

«Дэн, что с тобой?»

Я надену свитер с самыми длинными рукавами, чтобы никто не увидел мои руки. Ни к чему. Даже Славке незачем знать о том, что случилось.

Я буду садиться очень аккуратно, чтобы никто не заметил, что это для меня весьма болезненно.

Наверное, ты будешь там. Это не имеет никакого значения. Я даже буду разговаривать с тобой. Нет смысла игнорировать тебя, ты всё равно никуда не денешься.

Я повязан с тобой до конца своей чёртовой жизни, ты никогда, никогда не оставишь меня в покое. Сегодня ты ясно дал мне это понять.

Извинился...

Снова смеюсь, глядя на свои запястья. Какой странный, совсем не свойственный мне смех.

Да, кажется, я действительно схожу с ума.

А может, я и правда святой.

Ветер воет в лицо, ударяет в ставни,
Я стою под дождём, твои руки греют:
- Я тебя отпустил. И уйти заставлю.
- Я словам тем горьким почти не верю.

Ветер бьёт, что плеть, больно режет плечи,
Ты толкнёшь в дожди, и не жаль ни грамма:
- Ты иди и знай, время тоже лечит.
- Я уйду. Без слёз. Тут не мелодрама.

Ветер смех мне вслед, и твой крик прощальный:
- Ты забудешь всё, ты как снег весною!
- Я себя теперь грязью ощущаю.
А душа в огне диким волком воет.

Ветер заглушил твой ответ на колкость,
Эту горечь, боль и почти измену.
Мне нужна теперь моя воля, стойкость:
- Я ещё найду для тебя замену!

Словно ветер, ты с ног сбиваешь вольно
И шипишь, как змей, что оглушён камнем:
- Заменить? А это, уж знаешь, больно!
- Я свободу всю за тобой оставлю...

Ветер воет в лицо, ударяет в ставни,
Я стою под дождём, твои руки греют:
- Я тебя, клянусь, всё забыть заставлю!
- Я словам тем лживым почти не верю.