Убийственная зависимость

Глава первая, в которой Дэн теряет друга...

Поразительно, как смерть заставляет опустить руки...
Поразительно, сколько веры даётся идиотским формам жизни...
Чарльз Буковски

Он был моим сумасшедшим. Это всё... Так устрашающе, но имеет смысл.

Потому что любовь и должна быть жуткой.

Любовь значит броситься перед чьей-то пулей. Любовь означает готовность умереть.

Люди любят отбелить отношения, но в действительности любовь довольно болезненная.

Она начинается так.

Я должен вернуться назад, чтобы начать свой рассказ, к тому времени, когда мы впервые начали приставать к Валерке в школе. Когда мы заставляли его плакать. Из того, что мне рассказывает Валера, мои друзья издевались над ним с первого класса. Он говорит, что Тошка даже убил однажды его домашнюю лягушку, когда тот принёс её для того, чтобы показать. Размазал по внешней стене спортзала и смеялся, пока Валерка кричал от ужаса.

Но дело в том, что я ничего из этого не помню. Валера страдает уже несколько лет из-за моих друзей, и это не так важно, чтобы об этом думать.

Всё началось в тот день, когда я одел надрезанные джинсы.

Я ходил в очень хорошую католическую школу. Девочки носили юбки и рубашки на пуговицах, а парни брюки, и точно такие же сорочки. На День Свободы каждый студент давал деньги на благотворительность школам для слепых и немых на другом конце города, и только тогда получал право переодеться в повседневную одежду.

В тот день я надел свои жёлтые джинсы. Цвет был ужасным, заставлял меня выглядеть слишком завистливым. Но всё равно мне нравился. Может быть, потому, что когда я был маленьким, то видел слишком много жёлтого пламени. Чёткие покрашенные дома в огне, деревья в огне; огоньки, танцующие над головами людей, словно апостолы, получающие огонь Святого Духа. В Петербурге повсюду была вода. А я любил огонь, потому что только он мог высушить беспорядок из города.

Все мы – Дина, Тошка, Миха и я – как раз вышли с четвёртого урока и отправились в закусочную Питера. На несколько минут задержались на стоянке – интересно, сколько пройдёт времени, прежде чем кто-то поймёт, что мы прогуливаем?

- Мы не в форме, - сказал Миха. – Они не догадаются.

Лина нахмурилась.

- Если бы. Наша школа будто единственное развлечение в этом городе. Бьюсь об заклад, в каждом заведении висит календарь школьных событий. И они явно смотрят его каждый день. Дерьмо! Сегодня католические девочки не носят юбки!

- Кончай быть такой сучкой, - ущипнул её за талию Миха.

- Мне нельзя ещё пропускать школу, - вставил Тошка. – Они меня засекут, и я потеряю стипендию.

- Бедная твоя задница, - усмехнулся Миха.

Дина хлопнула его по плечу. Я промолчал.

Видите ли, католическая школа Св. Марка возглавляла список приходских школ на Северо-Западе России. Она также была крупнейшим поставщиком рабочих мест для сообщества Питера, было занято больше людей, чем в больнице. Здесь учились дети со всей страны.

Кроме Михи и меня. Мы были «горожанами», что было общеизвестным фактом. И это очень повышало нашу популярность; у нас были дома, где могли заночевать друзья, которые, наконец, вырвались из общежитий.

У школы был свой колледж. Эдакая золотая звезда в виде приложения. Единственным недостатком было то, что белые числились девяноста девятью процентами. Они начали раздавать стипендии детям меньшинств. Дина была азиаткой... и мы до сих пор не знали её родословную, в частности потому, что она прыгала от китайской до тайской и вьетнамской, в зависимости от настроения хозяйки.

Тошка клялся, что она японка. Посмотрите на её глаза! Вы что, не можете отличить вьетнамку от китаянки? Это же, как день и ночь! – однажды недоверчиво заявил он. Но мама Тоши была из Сенегала. Поэтому, вероятно, он и знал больше нас.

Петербург был полностью, абсолютно белым. И только студенты школы Св. Марка были чёрными.

Лина заволновалась и вытащила свой iPhone, чтобы рассмотреть фотки.

- Большой плохой Тошка слишком напуганный, чтобы пойти в закусочную, - выдала она.

- Слушайте, давайте останемся здесь. А вы трое пойдёте за коктейлями, - предложил Миха, обращаясь к Лине, Дине и ко мне. Он уже успел умоститься на капоте своего джипа типа Wrangler и опереться на него коленями.

- Трус, - закатила глаза Дина. – Ты отправляешь нас троих, чтобы нас, как раз поймали вместо тебя.

- Офигительный вывод, - Миха сплюнул на тротуар. – Иди. Я хочу молочный коктейль. Со всем прилагающимся.

Дина и Лина скорчили рожи, делая издевательский реверанс перед нашими упрямыми мальчишками, которые просто сидели и плевали на бетон.

Я тихонько повернулся на пятках и направился внутрь прежде чем кто-нибудь из них откроет рот, и начнётся драка. Клянусь, они всегда делают из мухи слона.

Закусочная напомнила мне о пятидесятых, сплошные хромированные столешницы и чёрно-белый кафель. Музыкальный автомат играл Сэма Кука.

Я заказал для всех по коктейлю. Мы просто обожали мороженое – впрочем, как и все обычные подростки. Лина любила капучино, Дина таяла перед Пина Коладой. Тошка с ума сходил по персикам с миндалём.

Миха любил ваниль. Это был единственный вкус, который он когда-либо пробовал, и относился к нему более-менее лояльно. И это мне в нём нравилось. Моей любимой была клубника, единственная, что я пробовал.

Иногда, когда я был в настроение, я анализировал своих друзей. Я думал о том, что может сказать о личности вкус коктейля. Лина – нервная особа, мечтающая стать спортивным агентом, а ля Джерри Магуайер. Дина... Что же, она всегда стремилась стать кем-то вроде трофейной жены. Очень открытая, со своим собственным выбором типа «Эй, я знаю, что единственная гожусь на роль «конфетки». Её честностью можно восхищаться. И Тоша, творческая личность. В классе искусства он создавал просто изумительные сценки и умел играть на тубе. А в десятом классе выдал, что у него особая связь с Эриком. Теперь понимаете, что я имею в виду? Творческий, свободный дух.

Миха и я – самые скучные. Вполне вероятно, что мы проживём остаток дней своих в Питере, в то время, как все наши друзья успешно отсюда уедут.

Лина и Дина стояли позади меня, вовсю обсуждая новую причёску нашей биологички.

- Совершенно ужасный выбор для светлых волос, - указывала Лина. – И ты видела, как она выбелила брови?

- Выглядит так, будто она занималась этим дома. Она же могла ослепнуть!

- Да, а потом мы могли бы делать в классе всё, что захотим, а она не видела бы, - усмехнулась Лина.

Прибыли наши коктейли, четыре шатких стаканчика на картонном подносе. Мой был на отдельном, и поэтому выглядел лишним. Я улыбнулся, ласково потирая стаканчик ладонями.

- Ты платишь, правильно? – спросила Лина.

- Как и всегда.

Я взял поднос. Девочки уже принялись за свои напитки, шумно высасывая содержимое через трубочку, и я вышел на улицу, чтобы отнести парням их коктейли.

Стоянка была отделена от закусочной аптекой, продуктовым магазином, почтой и т. д и т.п. Мы только этим и походили на стрип-молл. Расстояние было долгим, а погода – тёплой. Когда я вышел наружу, ярко светило солнце, а белый бетон ярко блистал, освещая тусклый интерьер закусочной. Это было похоже на снежную белизну, и я прикрыл глаза ладонью с растопыренными пальцами, чтобы оградиться от света. Дверь за мной закрылась, звяканье колокольчика сообщило, что вышли мои друзья.

- Дэн, ты преграждаешь путь, - Лина ткнула меня в спину.

- Эй, Дэн несёт коктейли! – крикнул Миха со своего места на джипе.

И вдруг, совсем внезапно, стоянку накрыло грохочущим шумом. Я же смутился, что столько людей звали меня по имени, и не отреагировал.

И действительно, выстрелы – это совсем не то, что думаешь, не то, с чем сталкиваешься в реальной жизни. Существует столько фильмов, столько телешоу... Это нереально. И никогда нельзя понять, что произошло. Ружейные выстрелы – совсем отдельная тема, наравне с гигантскими валунами или акулами. И когда эксперты ток-шоу вовсю рассуждают о том, как легко дети поддаются телевизионной жестокости, именно это они и имеют в виду. Ты не пойдёшь на улицу вершить кровавые убийства после подобного просмотра – ты просто не знаешь, когда пуля придёт за тобой.

Не то, чтобы меня это задевало.

Я стоял, по-прежнему спутанный голосами всех людей, зовущих меня по имени, и теперь меня сшиб громкий инородный звук. Дина и Лина внезапно рухнули на колени у моих ног, закрыв головы руками.

Как будто спасаясь от пули.

- Господи, кто-то выстрелил в него! Кто-то убил его! – заорал Тошка.

Солнце всё ещё слепило мои глаза, и я моргнул, пытаясь сосредоточиться.

И увидел его, сидящего на корточках и плачущего возле скрюченного тела Михи.

Тоша прижимал его голову руками к себе, укачивая, и склонялся над ним. Так же фамильярно, как делал это тысячи раз.

И я не мог пошевелиться. Сначала просто не понимал, что происходит, почему Лина и Дина кричат возле меня. Думал, что Тошка – ха! – пролез в штаны Михи точно так же, как сделал это с Эриком. В конце концов, Миха не так уж и скучен...

Но – Господи! – голова Михи была наполовину взорвана, и густая запёкшаяся кровь капала, сбегала ручейками с изуродованного лица.

Теперь никто точно даже не посмотрит на клубничные коктейли.

Глава вторая, в которой Дэну машет друг...

И я бегу, словно ребёнок,
Опережая Божий гнев на шаг,
К простому свету возвращаясь,
Интересно,
Как мир плывёт,
Завив улыбку,
Когда другой увидел, ощутил,
Моё преступление.
Чарльз Буковски

Ничто так не привлекает внимание к людям, как невинная жертва. Когда Валера охотился на моих друзей, на меня смотрели так, словно я был каким-то деликатным чудом, уникумом.

Я вдруг стал ценным.

Удивляюсь, почему люди так стремятся добиться успеха в жизни. Почему они так сильно стремятся к этому.

Гораздо проще быть жертвой, объектом других ужасных вещей, и быть любимым за это.

Что ж, всё это было очень интересно, если не сказать большего.

Копы и мой отец завили, что Миха был убит выстрелом из-за мясной лавки. Они также завили, что преступник был хорошим стрелком. Его обувь не оставила особых следов, все они вели к скалам, где и исчезали. Полиция прочесала ручей вверх и вниз, но так ничего и не нашла.

Мы с друзьями разговаривали с полицией, репортёрами и с представителями Петербурга по отдыху и туризму.

- Постарайтесь не говорить журналистам слишком много, - сказал представитель. – В нашем районе тринадцать лет не было убийств. А то, что это был студент школы Св. Марка, может плохо повлиять на школьных инвесторов...

Обыкновенное убийство подростка снайпером в городе определённо вызовет панику. Люди хотели, чтобы им сказали, что убийца не живёт здесь и что он не нападёт снова. Мой отец - начальник отдела местной полиции заявил, что от него требовалось сказать, что «убийца – бродяга, который просто проходил мимо». Всё это слишком напоминало «Челюсти», когда все были обеспокоены тем, что нападение акул отрицательно скажется на туристическом Дне Труда.

Директор Св. Марка собрал нас в ночь после убийства Михи. И был чертовски серьёзен. Все спрашивал у моего отца, нужно ли закрыть школу и не представляет ли что-либо опасности для студентов.

- Это... лишнее, - ответил батя. А позже проворчал, что это убийство серьёзно сократит его время на рыбалку.

- Это глупо, - сказал я. – На центральный район Петербурга нападали каждый год, но их директор уж никак не собирался закрывать школу.

Батя нахмурился так сильно, что свернувшиеся морщины у него на лбу стали напоминать гримасу.

- Это не фантастика, Дэн. Оставь, к дьяволу, все сравнения с фильмами.

Иногда я подозревал, что батя не любит меня. Может быть потому, что считал меня аутсайдером. Считал, что я изменился, когда стал подростком. Чертовски болезненным подростком. Он хотел бы убрать моё такое пресыщенное отношение к жизни и смерти.

Около шести лет назад он выстрелом убил насильника. И это его совершенно уничтожило.

А я всё заваливал его вопросами: как он себя чувствовал, какой звук издал умирающий человек, как изменилось его тело внешне. Делал вид, что я детектив из сериала «Закон и порядок», как Джерри Орбак.

Мой отец орал на меня. И не хотел говорить со мной о работе в течение многих месяцев после этого.

Но, я думаю, сейчас он уже привык ко мне, за семнадцать-то лет. Раньше он был обеспокоен моим состоянием. Но теперь перестал обращать внимание на все мои причуды, он понял, что у меня в мозгу слишком много всякого дерьма, чтобы он мог беспокоиться.

Не поймите меня неправильно. Я любил Миху. У нас с ним было что-то вроде кровосмешения – мы выросли вместе, любили друг друга, были, словно два брата и время от времени я размышлял о том, как бы это было – делать ему минет. И конечно я ощущал горе и смирение от его смерти. Но, тем не менее, это было очень... личное горе. Я просто чувствовал себя плохо. И не останавливался на этом. Не купался в сладких воспоминаниях о неком Михе.

В любом случае о нём было не так много приятных воспоминаний. Он был просто парнем, который и вёл себя, как обычный парень.

А теперь он мёртвый, ушедший, стёршийся. И больше не имеет значения.

Когда мне надоело смотреть на сов, которые были совершенно обычными, хотя их и было так много и они были такими красивыми (я был в странном настроении), то уставился в окно, выходящее во двор. Старые молоточки тихо ржавели на мягком песке. Моя мама положила их там ещё тогда, когда я был ребёнком, пока не сошла с ума и не стала «феминисткой» (что в понимании матери означает просто модное словечко самодовольной шлюхи).

Возле молоточков был ещё старый собачий домик, обросший зелёным мхом.

А на домике сидел красивый парень.

Он сидел, закинув ногу на ногу, сложив руки и опираясь на согнутые колени. Лицо его было спокойно, чуть покрыто рябью созерцания, словно тучи покрыли его черты.

Я наморщил лоб.

Он улыбнулся и помахал рукой, его яркие зубы сверкнули светом неоновой лампы, так, словно они были отбелены.

Матерь Божья, это же Валера Русик.

Я не видел этого парня два года. Он покинул школу Св. Марка из-за крайне туманных обстоятельств. Слухов было очень много. Собаку Сестры Маргариты нашли мёртвой, с перерезанным горлом, на центральной линии на футбольном поле. А на следующий день он исчез, уехал в военную, альтернативную или, не дай Боже, общественную школу.

Тогда он был страшен, как смертный грех. Лицо изборождено угрями. Причём, ужасными угрями. На лбу прыщи. Скулы были не просто красными – воспалившимися. И голова была блестяще-лысой.

Сейчас его волосы, конечно, были всё ещё очень коротко подстрижены, но на свету можно было уловить этот лёгкий русый оттенок. А в остальном... ну, он определённо был самым соблазнительным парнем из всех, кого я когда-либо видел.

Он смешал мои мысли больше, чем все разговоры о смерти. Мне хотелось плакать не о смерти своего друга, а о том, насколько красив был тот парень.

Это не может быть нормально.

Я понимал, что должен рассказать о Валере. Он был возле моего дома, скрывался без причины и, безусловно, это не могло быть хорошим знаком. Я хотел сохранить тот факт, что я знаю об его присутствии. И он был слишком красивым, чтобы о нём говорить.

- Может, опубликуем фотографии с места преступления? – спросила Лина. – Люди захотят, как можно больше узнать о его смерти...

Дина встретилась со мной глазами, глядя, как мне становится плохо от сенсационных заявлений Лины.

- Господи, - пискнула Дина, быстро взглянув на Лину и закусив губу.

Иногда я действительно любил Дину. Она могла бы стать реальной плутовкой, но случаи, когда мы делили тихое понимание, как сейчас, были крайне редки.

И я не особо любил людей. Осознал, что люблю их только в гневе. Как с отцом, когда я вспоминал о его фарфоровых совах и понимал, что люблю его.

И тогда раздался выстрел.

В этот раз я упал. И закричал.

Стекло пролетело над моим телом, разлетаясь от взрывающегося окна над диваном.

Спустя минуту после выстрела, я, наконец, пришёл в себя. И выглянул из-за дивана, недоумевая, откуда столько пыли.

На этот раз была Лина. Она лежала возле компьютера, и кровь била из неё чёрными ручьями.

А получилось бы отличное сообщение для «Facebook»:

Лина Уголькова мертва. Убита при попытке обновить аккаунт мёртвого парня. Пуля проделала аккуратный красный тоннель на месте её носа.

Именно в этот момент, покрытый стеклом, пытающейся оттащить кричащую Дину от тела, наблюдающий за тем, как мой диван пропитывается кровью Лины и совершенно сходящий с ума, я понял, что Валера Русик был стрелком. Убийцей.

Я просто не рассчитал. Валера Русик был слишком хорош, чтобы убивать.

Я знал, что это мелочная вещь, но я ведь католик. И я помнил иезуитскую доктрину XVIII века. Предположительно (я считал, что полностью) красота тела отражает красоту души. И если люди безобразны, это означает, что повреждена их душа.

А Валера Русик выглядел, словно ангел.

Глава третья, в которой Дэн становится героем...

Школьный секретарь, Нина Игоревна, часто разрешала ученикам из общежитий оставаться у неё дома. В школе-интернате были случаи, когда им нужно было работать всю ночь, например, когда у них лезли зубы мудрости и им нужен был врач и упаковка обезболивающего «Викодина». Школа отправляла их домой. И они шли к Нине Игоревне.

Её дом любили все. Во-первых, в ученическом кампусе не было телевизора. А Нина Игоревна разрешала смотреть свой широкоформатный HD-телевизор и играть в приставку. Во-вторых, на её кухне всегда была куча батончиков и конфет со вкусом киви и яблок, запечённых в тесте. А ученики в общежитии могли питаться только в школьной столовой, а уж кухня была вообще чем-то вроде седьмого неба. Когда у учеников начиналась депрессия из-за непомерного количества домашней работы, они специально делали так, чтобы их отстранили от занятий и шли сюда. Они называли это «отдых у Нины».

Именно поэтому нас с Диной отправили к Нине Игоревне после нападения Валеры на мой дом. Я не знаю, почему батя решил спрятать нас именно там, возможно потому, что дом Нины был настоящей свалкой для несчастных учеников Св. Марка.

Перед входной дверью он поставил своего сотрудника Тима.

- Держи шторы закрытыми, - приказал он – вот так, совершенно просто, поднял мою голову и поцеловал в лоб.

Отец был словно загнанный зверь. В буквальном смысле. Когда он был в режиме жизнь-или-смерть, разум рептилии как будто перевешивал в нём разум человека. Движения становились быстрыми и резкими, он не показывал никаких эмоций, не устраивал истерик. В 1999 году случился обвал, унеся с собой жизнь трёх человек. В пору кризиса он работал сорок два часа подряд, издавая при этом только шипение и рычание.

Тошка уже был там, сидел на диване с тарелкой полной сэндвичей с индейкой на коленях.

- Я было подумал, что они дадут нам Валиум или что-то в этом роде, - пробормотал он. – А вместо этого я должен довольствоваться белками.

Он отбросил чистый кусочек хлеба и, хмурясь, сложил птицу ломтиками. Следы от слёз отчётливо виднелись на его щеках.

Дина обняла его. Он уткнулся лицом ей в ключицу и зарыдал.

Она посмотрела на меня через плечо и махнула головой, мол, приходи и присоединяйся.

Я быстро отшагнул назад, неловко помотав головой, словно извиняясь.

Объятия определённо не казались мне сейчас самым верным решением. Давайте-обнимемся-поверх-наших-мёртвых-друзей – это явно не для меня. Так или иначе, я испытывал смутное отвращение. Люди умирали, а всё, что мы смогли делать, так это сидеть и плакать над ними. Но с другой стороны, я понимал, что это всего лишь мой комплекс застенчивости, друзья должны обниматься над телом убитого. Прикосновения успокаивают. Если Валера убьёт ещё кого-то из нас, возможно, мы устроим оргию ради успокоения. Оргия – это по мне. В конце концов, это будет, словно в романе.

- Боже, я скучаю по ним, - пробормотал Тоша.

- Я тоже, - ответила Дина, поглаживая его покрытые гелем волосы.

- Я... тоже? – сказал я. Господи, я отстоен в таких делах.

- А что, если он придёт за всеми нами? - спросил он, отстраняясь от Дины. – Лина и Миха... оба умерли, пока были с нами.

- Может быть, нам просто не везёт, - ответила Дина, слабо улыбнувшись. – Дэну и мне.

- Я не хочу умирать, - закусил губу Тошка.

- По крайней мере, это будет быстро, - добавил я, сцепив пальцы, словно импровизированный пистолет и наводя его ему на голову.

Тоша послал мне грозный взгляд. Дина, благослови её сердце, хмыкнула в ответ. Я знал, что это жалостливая улыбка, но всё еже принял её.

На мгновение я подумал о том, что стоит объясниться. Смерть сильно меня не беспокоила. Конечно, у меня были планы на будущее, я хотел бы выкопать кости динозавров в Нью-Мексико – это будет круто, а вот получить пулю, определённо будет ужасно. Тем не менее, я боялся не столь смерти, сколько боли. Среди психопатов-убийц Валеру можно было бы счесть милосердным. Он мог бы разорвать нам все кости и сложить их в багажнике, или дать нам истечь кровью в своём шкафу.

Но, не думаю, что Тоша захочет это услышать.

Нина Игоревна побрела на кухню, делая маленький шажки в своей узкой юбке-карандаше.

- Кто хочет помочь мне сделать пиццу? – спросила она. – У меня есть все виды сыров – моцарелла, проволоне, пармезан, романа...

Перечень был бесконечен. Я отказался, тайком посылая Дине жест, будто вдыхаю сигаретный дым.

Я не курил. Просто не хотел, чтобы кто-то пошёл за мной, ведь знал, что другие не захотят умереть из-за того, что вышли подышать дымом.

Я вышел наружу, придерживая дверь, чтобы она не хлопнула, и оказался во дворе Нины Игоревны.

Было темно, и были слышны бунтующие жалобы саранчи, переговаривающейся друг с другом. Просмоленная кормушка в форме лилии стояла посередине. Во дворе было полно птиц прямо из зоопарка; кусты розовой и коралловой ирги и шероховатки, ненавидящие этот климат росли в благодатной земле. Нина Игоревна говорила, что сад главное её развлечение в «свободные» часы.

Рождественские гирлянды, обвитые вокруг зарослей орешника гикори, мигали весёлыми огоньками от синего до белого. Когда наступали каникулы, Нина Игоревна обвешивала дом украшениями и выставляла во двор надутого снеговика. В «Петербургских Ведомостях» этот дом называли самым праздничным за последние пять лет.

Слева от меня зашелестел черноглазый куст гибискуса. Я замер, в груди защемило. Образы Валеры, смотрящего на меня сквозь прицел, мигом затанцевали в голове. Я медленно повернулся к кусту с таким чувством, что кто-то смотрит на меня из-за полуприцепа чёрного блестящего грузовика.

Но оттуда вышел только полосатый, жалобно мяукающий кот.

- Ах ты, маленький проказник, - пробормотал я, присев на корточки, чтобы почесать его за ушами.

- Ты никому не сказал, что я здесь, - отозвался мужской голос позади меня.

Кот убежал в тот же миг, как он заговорил. (Животные всегда распознают зло.) Эти два одновременных действия изумили меня, и я упал вперёд, локтями и коленями упираясь в траву, а мой зад болтался в воздухе прямо перед...

- Валера, - выдохнул я, поднимаясь на ноги.

Он стоял, раздвинув ноги на ширину плеч, словно в любой момент готов оторваться от земли. Он провёл кулаком по подбородку, пальцами пробежав по нижней губе, пока смотрел на меня, нахмурив брови.

- Дэн, - ответил он. Его голова немного опустилась.

- Ты ещё не выстрелил в меня.

Он фыркнул:

- Почему ты ещё не рассказал им обо мне? – спросил он, сильнее прищуриваясь. С таким взглядом можно изучать бабочек под стеклом.

Возможно, всё это – шок и эмоциональное потрясение после потери двух своих лучших друзей, и факт, что сейчас я смотрел в глаза их убийце. Полагаю, у меня есть причины расстроиться, но мне было по-прежнему стыдно за то, что я расплакался.

- Я-я-я-я... был слишком расстроен... Если я... - я вытер нос воротником своей рубашки. Он всё ещё разглядывал меня с неизменным любопытством. – Если я скажу им, что видел тебя, то на меня свалиться миллион вопросов, а всё, чего я хочу – так это побыть одному.

- Ты хочешь сказать, после того, как я убил Лину.

- Д-д-да... – всхлипывания сжали мне горло. Я не мог говорить, поэтому просто рыдал.

Он сжал руки в кулаки, уперев их в бока, глядя на этот мир, словно коп, ожидающий, когда свидетель расскажет ему всю историю. Его глаза поймали огоньки гирлянды с дерева, зажигая их то светло-изумрудными искрами от белого цвета, то тёмными голубовато-зелёными искрами от синих лампочек.

- Где этот грёбаный офицер Тима?! – заорал я. – Он должен быть...

Он притянул меня за предплечье и прижал к своей груди, зажимая ладонью рот. Мои губы замерли между его указательным и средним пальцем.

- Ты кричишь, и твои друзья прибегают сюда, чтобы проверить, всё ли с тобой в порядке. И тогда мне придётся убить их, - сказала он.

И Господи, от него пахло так плохо. Словно застарелым запахом тела, прогорклой детской присыпкой и маслом для чистки ружья.

Маслом для чистки ружья всегда пахнул батя. Не удивлюсь, если они используют один и тот же продукт.

- Тебе нужно остыть, Дэн.

Его тело полностью прижималось к моему. Он был выше, а его вес набрасывался на меня, вынуждая подстраиваться под него. Его руки обнимали меня, а его влажные вспотевшие ладони обвились вокруг моих плеч. Горячее, обжигающее тело, излучающее тепло в холодную осеннюю ночь.

А, может стоит поцарапать его, - подумал я. Чтобы сохранить под ногтями ДНК для следователя.

Он разжал пальцы, сжимающие мои губы. Но руку он убирать не стал, и она тут стала влажной от моего дыхания.

- Мне нужно показать тебе кое-что, - сказал он. – Залезь мне в карман и медленно вытащи тетрадь.

Я засунул руку внутрь и обнаружил небольшой блокнот. Шестидюймовая чёрная отполированная записная книжка, в такой мать носила свои списки покупок.

- Читай, - сказал он, постучав по обложке.

Сверху чёрным маркером были выведены аккуратные буквы – «Счёты». Совсем не похоже на почерк убийцы-психопата.

Он отстранился от меня и поймал за плечи, заставляя обернуться и посмотреть ему в лицо. Хотя мои глаза и сканировали страницы, я чувствовал, что он следит за каждым моим движением, тщательно вглядывается в лицо, чтобы запомнить и основательно обдумать позже.

Дэн Садов: можно не причинять никакого вреда...

Он такой трусливый и такая дрянь. Не могу понять, почему он дружит с теми людьми, вероятно, потому, что надеется повысить свой социальный статус. Но они не подходят ему.

Он отвёрткой вытащил железную пломбу из своего заднего зуба, потому что заявил, что он ловит радиоволны. Он верит в пришельцев, но смеётся над призраками. Он уродливо и ассиметрично обрезает свои волосы, и когда люди спрашивают его почему, он ссылается на несуществующую статью из журнала и говорит, что это новая мода.

Он сумасшедший и дерзкий. Его ждёт успех. Он один единственный для меня.

- Ты... убил моих друзей из-за меня? – медленно спросил я.

Я не мог контролировать тон своего голоса, говорящий «ты в полном дерьме», обращённый к нему, и вздрогнул, ожидая удара или выстрела.

Он рассмеялся.

- Ты такая самовлюблённая сучка, - его руки упирались в бока, он чуть наклонил бёдра вперёд, истерически сотрясаясь всей своей грудью. Закончив, погрозил мне пальцем. – Господи, я люблю тебя.

- Так почему ты их убиваешь?

Он вытер рот ладонью. Улыбка исчезла, заменившись каким-то отстранённым выражением.

Он пожал плечами.

- У меня есть причины.

Я перевернул страницу в блокноте.

Миха: обязательно убить. На следующей странице красовалось –
Тренер Робертов: возможно убить. С сопутствующим причинением вреда, но сильно не обижать.

- Ты собираешься продолжать убивать нас?

Он хмыкнул.

Ещё одна страница: Дина – обязательно убить.

- Здесь есть ещё записи с пометкой можно не причинять никакого вреда?

- Нет.

И при этом во мне поселилось странное чувство. Такое я испытывал только однажды, когда мне было пять, я посмотрел «Парк Юрского периода» и решил, что хочу выкопать и оживить кости динозавров. Это было словно предназначение, чувство абсолютного хладнокровия – я просто знал, что сделаю это.

- А если я пойду с тобой? Тогда ты оставишь моих друзей в покое? – спросил я.

Пожалуйста, не осуждайте меня. Этот парень обладал властью убить всех, кого я знал.

Если он откажет, я смогу только сидеть и наблюдать, как город превращается... в адову дыру. Поминальные церемонии и измученные глупые люди. Нет ничего хуже измученных глупых людей. Скучные, словно дерьмо и полные комплексов. Моё личное больное место.

Но если он заберёт меня, я буду героем... по крайней мере для себя.

И кроме этого, этот человек обладал над нами безграничной властью, распоряжаясь нашими жизнями и смертями.

Мне чуть-чуть польстило, что он заботился обо мне. Заботился... действительно очень сильно. Он был психопатом, который, по сути, не должен никого любить, но возможно в его сердце было место только для меня.

Помимо страха за своих друзей, помимо благородства; это тешило моё самолюбие.

- Хорошо, - ответил он.

Он взял меня за руку и повёл прочь. Мы перешли через дороги и направились в лес на той стороне. Когда мы проходили мимо дома Нины Игоревны, я увидел Тошку и Дину возле плиты, мажущих соусом носы друг друга. Возле входной двери лежал сотрудник Тима, в луже крови, ручейками стекающей по ступенькам.

- А это было обязательным убийством или можно было обойтись простым причинением вреда? – спросил я.

- Обязательным. Он меня арестовал после того, как я убил собаку сестры Маргариты, - сказал Валерка.

- А у тебя ещё есть кто-то с пометкой обязательно убить? Помимо моих друзей?

- Твой отец, - пожал плечами он. – Именно так я узнал, что люблю тебя; ты обречён быть в центре моего мира, поэтому я собираюсь убить всех вокруг тебя.

Глава четвёртая, в которой Дэн много плачет...

Я держу мир на ниточке,
Я сижу на радуге,
Намотав ниточку на свой палец.
Как прекрасен мир, как прекрасна жизнь – я влюблён!
-Фрэнк Синатра-

Мы выехали из города на серебристом автомобиле.

- Красивая машина, - сказал я ему, скользнув в спортивное трёхдверное купе.

Это казалось достаточно нейтральной темой. Все парни любили машины.

- Она не моя, - сказал он. – Нашёл её за автострадой, где-то на юге от города.

Больше я не спрашивал.

После долгих минут плача, я попытался собраться. Я обыскал дверцу автомобиля и пошарил руками под сиденьем в поисках бумажных салфеток, или ткани, чтобы хоть чем-то вытереть нос. В бардачке я нашёл упаковку, как я подумал, детских влажных салфеток и вытер лицо.

Вдруг глаза защипало, и, принюхавшись, я учуял этиловый спирт. Оказалось, это были чистящие салфетки.

Я начал кричать. Машину вильнуло, водитель, я не сомневаюсь, был поражён моим криком.

- Вот, - сказал Валерка, пихая бутылку воды мне в руки. – Промой их с этим.

- Блядь, блядь, блядь, - я начал тереть глаза.

- Ради Бога, наклони голову назад! - рявкнул он.

Я откинулся назад, и он перевернул бутылку с водой мне на лицо. От макушки до грудной клетки я стал насквозь мокрым. В течение нескольких минут я часто моргал, пытаясь избавиться от жжения, а потом потёр глаза.

Валера схватил мои руки:

- Не три. Сделаешь только хуже.

Я резко отодвинулся от него.

– Хорошо, - сказал я, немного испугавшись того, что он прикоснулся ко мне.

Ситуация меня ошеломила.

Дайте мне убийцу или дайте мне спиртосодержащие салфетки в глаза, но не их двоих сразу. Я снова сломился и провёл около часа, периодически рыдая и икая.

Хоть я и был в истерике, я всё ещё пытался следить за Валерой. Но присматривать за психом – плохое решение.

Время от времени я ловил его взгляд на своей мокрой груди. Влажная рубашка плотно облепила её, обрисовывая линию мускулов, показывая мои рельефы во всей красе.

Валера позволял мне плакать. Он ничего не сказал, и я это ценил. Он сделал громче радио, и я колебался между тем, чтобы его отблагодарить или оскорбиться. Именно тогда я откровенно запутался, потому что, было очевидно, что меня заботило, что этот парень думал обо мне, хотя он и не имел права влиять на мои чувства.

И тогда он начал напевать: «Я держу мир на ниточке, я сижу на радуге...».

Он пел тихо, но чуть громче, чем радио. А ди-джеи на радио тем временем обсуждали убийства в Санкт-Петербурге.

Три часа спустя...

Мы больше не разговаривали.

Я считал сбитых машинами животных: два кабана, лось и белка, отвратительно разлетевшиеся на обе полосы движения. Валера за ними тоже наблюдал, пока мы проезжали мимо этой бойни, а потом он смотрел в зеркало заднего вида на то, что осталось позади.

В течение сорока девяти минут мы ехали за восемнадцати колёсным лесовозом. С тех пор, как я посмотрел «Пункт Назначения», я до ужаса начал бояться странных несчастных случаев, например, машина гружённая древесиной ломается и из неё выпадает большая ель и, мчась в лобовое стекло, она пронзает мою грудь.

Кондиционер был включён слишком сильно, и в машине стоял арктический холод.

Я свернулся в дальнем углу своего сидения, и смотрел на Валерку краешком глаза. Он часто морщил нос, и его лицо отображало отвращение, словно он думал о чём-то очень тревожном.

Что беспокоило этого парня?

- Я хочу пить, - выпалил я.

И приготовился к его реакции.

По общему принятому мнению, я не должен чувствовать себя комфортно, выражая свои потребности сумасшедшему. Кто знает, как отреагирует Валера?

И мне стало страшно.

Но я ничего не пил, до того, как умерла Лина. И я... был уже уверен, что умру, так или иначе.

Последние восемьдесят миль я спорил с собой, и решил попробовать. Этот парень хорошо отозвался обо мне в своём блокноте. Может, я ему нравился.

- На заднем сиденье есть холодильник, - сказал он. – Ты сможешь найти там то, что тебе понравится.

У него был хорошо укомплектованный холодильник. Как для стандартной поездки.

Холодильник был в ужасном состоянии. Из него пахло гнилыми фруктами, и он был наполовину заполнен тёплой водой, некогда бывшей льдом. Фруктами пахло из открытой бутылки «Sunny Delight», из которой вытек апельсиновый сок. Вместе с «Sunny Delight» были и бутылки с водой, несколько пакетиков «Capri Sun» и вроде безалкогольное пиво «O'Douls».

Как только я согласился поехать с Валерой, я решил, что должен молчать. Соседний мальчик когда-то попал в тюрьму из-за поджога дома, в котором чуть не умер пожилой житель. Батя хоть и запретил мне, но я всё равно поговорил с ним после того, как он вернулся благодаря условно-досрочному освобождению, он выглядел на двадцать лет старше со всеми новыми морщинами и большими мешками под глазами. Я спросил у него, как это – быть в заключении.

– Ну, - сказал он. – Я был тихим две недели. Ведь не хочется открыть рот и случайно сказать что-то неуважительное. Там есть целый ряд различных норм, и ты должен знать этикет, если не хочешь оказаться зарезанным.

Я попытался использовать аналогичную тактику и с Валерой.

Серьёзно, а как можно вести светскую беседу с психом-убийцей?

Но я был слишком увлечён содержанием его холодильника, и не смог промолчать. Я чувствовал себя археологом, который только что обнаружил окаменелые кучи компоста из деревни майя и сейчас просеивал его содержимое, заинтересовавшись их продуктами питания, которые могли бы рассказать об их культуре.

- O'Douls? – ахнул я. – Ты пьёшь безалкогольное пиво?

- Я нашёл его в багажнике. И ещё докупил «Capri Sun» и воду.

- О... - я поморщился, всё ещё сидя на центральной консоли и опираясь на заднее сиденье.

- Ты кажешься разочарованным.

- Нет. Не совсем, - я взял бутылку воды и сел обратно на своё место. Большинство людей покупающих «O'Douls» это выздоравливающие алкоголики.

- Ты подумал, что я алкоголик? – усмехнулся он. Ямочки показались на его щеках. – Потому что это возможно могло объяснить почему.

- Нет-нет, ничто не может объяснить почему.

- Что если я был изнасилован в детстве? – спросил он, поворачивая машину налево.

На несколько мгновений я был ошеломлён, воображая маленького Валеру первоклассником, каким я знал его в школе, который чистил свои уши заострённым кончиком карандаша, как он прятался бы в шкафу, один, голый, трясущийся, как жертва, и повторяющий: «Монстров больше нет. Монстров больше нет».

Ну или что-то в этом роде.

- А ты был?

- Да.

- Ух, - я потёр глаза, пытаясь побороть усталость. – Ну, это могло бы объяснить кое-что. Но не всё. Может одно убийство.

Он повернул голову ко мне, подняв брови.

- ...Если бы жертва была твоим обидчиком, - поправил я.

Пять часов спустя...

К этому времени я привык к тишине.

Иногда я думал, что должен болтать с ним, занять его разговором, чтобы у него не оставалось места для размышлений о большем погроме во время поездки. Но большую часть времени я просто смотрел на дорожные знаки, мелькающие в окне.

Старая Мельница в тропе - следующий поворот.

Я понятия не имел, куда мы ехали.

Поворот на мотель «Six» и заправку проехали только что.

- Я голоден, - сказал я.

Было 03:14 и я никогда так поздно не был на шоссе.

Валера ехал ровно на ограниченной скорости, и всегда включал габаритные огни, даже переезжая пустую дорогу.

- В холодильнике есть еда? – глупо спросил я. Я знал, что никакой еды в холодильнике не было, но я не хотел постоянно задавать один и тот же вопрос.

Стресс сделал меня голодным.

- Нет. Там нет еды.

Я скрестил руки.

– Мы должны освободить холодильник. Из него скоро начнёт вонять на всю машину. Этот запах впитается в обивку и никогда уже не выветриться.

- Ты беспокоишься о моей машине? Это... мило с твоей стороны.

Он, наверное, улыбнулся, но было слишком темно, чтобы сказать это с уверенностью.

- Но, не волнуйся, - сказал он. – Мы оставим эту машину в Волгограде.

- Итак, мы собираемся в Волгоград?

Теперь я мог видеть его усмешку, растянувшуюся в улыбку. Ямочки и остальное.

- Не совсем, - пробормотал он.

Вдруг, мы съехали с шоссе. Мы поехали в приют для дальнобойщиков в одну из небольших дорог сходящих с шоссе и обрывающихся на середине, которые были оснащены двумя сетями быстрого питания и автозаправкой/казино с автостоянкой в двадцать акров заполненной восемнадцатью транспортными средствами. Так же тут был по-крайней мере один необычный магазин, торгующий или ювелирными украшениями, или взрослыми игрушками, или фейерверками, или всем сразу. Россия переполнена такими приютами для дальнобойщиков.

Валера подъехал на машине к ночному «Mcdonalds».

- Что ты хочешь? – спросил он. – Из того, что я могу купить здесь.

- Хм. Я не знаю. Хот-дог. Может «Хеппи Мил». Что-то, напоминающее еду. О, и Вишнёвую Пепси. Мне нужна Вишнёвая Пепси.

Он серьёзно кивнул, и нахмурил брови, как будто я только что объяснял ему квантовую физику.

Хлопнула дверь. Я закрыл глаза, откинувшись на подголовник, думая о своей коле и Михе на небесах.

Я с твоим убийцей, Миха. И он покупает мне Пепси.

Я представил Миху в тоге, плавающего на облаке, с абсолютно недоумённым выражением лица.

Затем я услышал выстрел.

Он послышался снаружи и не около меня, но я начал кричать и спрятался под приборную панель. В течение нескольких минут, я был на полу машины, хныкающий в коврик, покрытый песком и листьями.

Открылась водительская дверь.

- Ох... Дэн?

Сидение прогнулось, и на нём натянулась кожаная обивка, когда его вес приземлился на него.

- Дэн, всё хорошо. Всё... закончилось.

Я пискнул.

- Пепси? – спокойно предложил он. Он положил литровую бутылку на моё место. – Посмотри под крышку. Ты можешь выиграть машину.

- Зачем ты убил его? – я взглянул на него.

Он повернулся в сиденье в мою сторону, локтем облокотившись на руль. И пожал плечами.

- Тот парень из «Mcdonalds» тоже был в твоём списке? – прохныкал я.

Он нахмурился.

– Нет, я просто сделал это. Мне нужны деньги были из кассового аппарата. Нам нужны деньги.

- Но ты... даже не знал его.

Я не знал, почему меня так сильно беспокоило то, что он убил кого-то случайно, но это было так.

- Я знаю, - выдохнул он. Он сжал губы так сильно, что они побелели. Затем он уставился в лобовое стекло, оглядывая место преступления. Неоновый свет от знака пива освещал его лицо, ярким, болезненно зелёным цветом. – Сначала, я собирался убивать только тех людей, которые этого заслуживали. Но, ведь... пока краду овец, могу и ягнят прихватить, не так ли?

Я сильнее прижался к коленям.

Он похлопал по сидению.

– Ты должен вылезти оттуда. Мне нужно уехать, прежде, чем кто-то обнаружит тело. Ты должен пристегнуть ремень безопасности.

- Нет, езжай. Я останусь здесь.

Он снова вздохнул.

– Ты должен преодолеть это. Если ты будешь переживать каждый раз, когда я убиваю кого-то, то у тебя будут седые волосы к тому времени, когда всё это закончится.

И тогда он вдавил педаль газа, и я ударился головой о дверь, пока машина набирала скорость сорок миль в час. И мы умчались с заправочной станции.