В твоих руках

Его нежная бархатистая кожа, подёрнутая россыпью крохотных, как речной песок веснушек была тёплой, почти горячей, Денис пах мной, мой запах впитался в каждую пору его тела, мы смешались в единый коктейль, в котором невозможно было найти кого-то одного, это были мы.

Как долго я добивался его после того, как по собственной глупости потерял. Шёл на любые безрассудства, безумства, временами в моменты беспросветного отчаяния строил планы по завоеванию неприступной крепости метр девяносто ростом, сильным, как лев, мне никогда не понять, как в таком эфемерном создании могло быть столько непоколебимости, упрямства, Дениска сбивал с толку, рушил все мосты, возводил новые, спасал и убивал меня.

Дениска был самым бесценным, дорогим, единственным, что имело значения, не будь его – не стало бы меня.

Я впервые увидел его мускулы, кружащиеся на вощёном паркете бального зала, помню, не видел ничего, кроме сильных ног в алых джинсах, почти не касающихся паркета. Всё моё существо трепетало от странного, всепоглощающего чувства, мой взгляд неторопливо, словно исследуя редкий шедевр, скользил по выточенным ногам, я был готов упасть к ним, очертить кончиком языка тонкую чёрную линию на его кожаном ремне, манящим красотой прячущегося за узкой талией.

Все мысли перепутались, только одно невыносимое желание – целовать его ноги, дразнить, ласкать, закинуть на плечи, чтобы его щиколотки были у моих губ, мягкие розовые пяточки стали доступны для поцелуев, мне хотелось попробовать на вкус каждый его пальчик.

Вся кожа Дениса на ощупь была подобна атласу и бархату ручной работы. В те редкие ночи, когда он был благосклонен, я замирал, касаясь его кожи, чувствуя, как сквозь полупрозрачный покров отчаянно бьётся вена на его шее, в том месте, где две линии его ключиц соединялись в углубление, пряталась крохотная капля пота, которую я слизывал кончиком языка, смакую на вкус его страсть. Словно эта влага могла передать все нюансы его вкуса.

Спроси меня, каким он был любовником, я не смогу ответить, он всегда ускользал от меня, как мираж в пустыне, его переменчивость сводила с ума, нет, Дэн не играл, лишь был собой. Я не заслужил его доверия.

Закрывая глаза, я уношусь на десятилетия назад, в те дни, когда Дениска был почти мальчиком, ещё не мужчиной, мужчиной он стал в моих руках. Соблазнить его не составило большого труда – внимание, бархатистые игристо-синие ирисы с желтоватыми крапинкам по центру, прикосновения, обещания и откровенное нескрываемое желание, сметающее снежной пургой все мосты.

Я не мог предположить, что в тот момент, когда его глаза распахнуться в момент первой первобытной боли, я пропаду, утону, сгину безвозвратно, став его рабом.

Его крепкое, но тонкое тело чувствовалось так правильно в моих руках, он был отзывчивым, восприимчивым и крайне любопытным.

Дениска не сводил с меня своих распахнутых глаз цвета пожухлой травы, оттенок был приятным, мягким, словно вся радужка была пронизана золотыми нитями солнечного шитья, они вплетались в зелёные ниточки-травинки, создавая причудливый оттенок.

Искусанные, чуть припухшие от долгих поцелуев губы, вторили моим словам:

– Котёнок, желанный, я хочу тебя.

Тогда о любви не шло и речи, я хотел его тело – невинное, неискушённое, сладкое, созданное для греха. Денис любил, он любил меня, но молчал, словно чувствовал, я отступлю, стоит мне учуять запах чего-то серьёзного, обязывающего.

Вся сила моего желания сосредоточилась в кончиках пальцев, я касался каждого распахивающегося кусочка его тела, медленно, поступательно, как хищник на охоте обнажал его для себя.

Первой под натиском моих ловких рук пала его шея, мягко, неторопливо я исследовал дюйм за дюймом его тёплый простор, покрывающийся мелкими мурашками под моими прикосновениями, Дэн откидывал голову назад, открывая больший доступ. Я улавливал малейший звук, слетающий с его губ, по ним я мог читать степень его возбуждения – едва слышный стон, всхлип, шёпот, почти вскрик. Я прикусил яремную вену, только слегка, чтобы потом облизнуть, пососать алеющий лоскуток над синей жилкой.

Мне не было никакого дела до кремового пиджака, упавшего к его ногам. Он был помехой, преградой, скрывавшей под собой простенькую белую рубашку, такую тонкую, что сквозь ткань виднелся контур его маленьких аккуратно-плоских сосков, цвета молочного шоколада, ткань над ними натянулась, словно пыталась разорваться. Накрыв ладонью его скрытую за тонким материалом грудь, я почувствовал приятную твёрдость, увенчанную тугой капризно-дерзкой бусиной.

Перламутровая страсть его подростковой груди словно была создана для моей агонии. Шёпот, всхлип, вскрик, когда я сомкнул губы на его соске, дразня сквозь мешающий материал рубашки, влажная ткань была чуть солоноватой, через неё я чувствовал вкус его кожи, всё моё существо кричало о болезненной потребности – обхватить, овладеть, вкусить всего его.

Он был лёгким, тонким, гибким, как ивовый прут, обхватить его бёдра, приподнимая над землёй, не составляло труда, сложно было удержать, Дэн выскальзывал, дразнился, делая это неосознанно и оттого ещё более желанно.

Под моими руками его кожа покрывалась сладко-солёной влагой, которую я ловил губами. Мы вели неравную игру – я хотел его тело, он желал моё сердце и душу, овладеть телом легко, овладеть душой почти невозможно.

В приглушённом свете всё казалось правильным, точным, даже то, что я не смотрел в его глаза. Меня влекло тело. Твёрдые изгибы, девственная чистота, тонкие рёбра, упругая вздёрнутая задница, изящные выступы позвонков, рельефность живота с чёрной бархатной родинкой над маленьким пупком и острые выступы бедренных костей, которые я покрывал влажными скользкими поцелуями, распаляя, осознанно обходя место соединения его длинных точёных ног, с манящим наконечником изнывающим тёмным естеством головки, шелковисто-мягких яиц, как пух. Стоило чуть потянуть за них, и его спина выгибалась дугой, навстречу мне. Я поглаживал его руками, чувствуя нарастающую потребность, обводя, проникая, надавливая, сгибая пальцы, не позволяя ему достигнуть пика, покидая его, чтобы вернуться.

Он извивался в моих руках, я чувствовал, как его ногти впиваются в покрасневшую исцарапанную кожу моих плеч, в настойчивой попытке подтолкнуть меня, инстинктивно желая получить поцелуй там, ниже.

Я не торопился, мне нравилось моя игра, в которой я вёл. Он пах восхитительно – карамель, датское печенье, ландыши и возбуждение. Стоило прикусить кожу точно над его мужественностью, как его ладони с силой надавили в мои плечи, толкая, требуя, умоляя. Он был сладким, вкусным, атласно-скользким, твёрдым и обжигающе горячим в глубине его естества. Дэн откликался на каждое касание моих губ к его влекущей нетронутой глубине.

Его тело, словно идеально настроенный инструмент, играло мелодию в моих руках, каждый извлекаемый звук ласкал слух, когда его голос осип до низкого шёпота, почти не слышного, но осязаемого, рассеянного в приватной тишине комнаты, я подмял его разнеженное тело под себя, прелюдия пришла к своему логическому финалу, сейчас было время боли.

Его глаза распахнулись, золотистое шитьё почернело, словно всё драгоценное напыление развеялось по ветру, сменяясь на тёмную непроглядную пустоту, в глубине которой были искры боли, той самой первобытной боли, без которой невозможно замкнуть вечный круг.

Денис судорожно сомкнул ноги, пытаясь вытолкнуть меня, избавиться, отстраниться, но у него не было сил, я был сильнее.

Дениска смотрел в мои глаза, точно, не отрываясь, словно ища и не находя желаемого в них. Где-то на задворках моего затуманенного сознания я понял - он ищет хоть малую кроху любви, но то, что я испытывал, удерживая его тело под собой, было не любовью, чувство, скрутившее всё моё существо, походило скорее на одержимость, словно жаркая болезненно-узкая топь, в которую я был погружён, затянула меня безвозвратно.

Это было пугающе, словно Дэн приворожил меня, я ощущал, как пульсирует кровь под его кожей, как маленькое сердце отбивает раненый ритм, его дыхание, скованность тела и немой вопрошающий взгляд.

Мои ладони обхватили его бледное личико, обрамляя, удерживая, я боялся вновь посмотреть ему в глаза, сосредотачиваясь на маленькой едва заметной морщинке на гладком лбу, крыльях изогнутых бровей, я знал, стоит мне взглянуть в трясину его зелёных глаз, я пропаду окончательно.

Его тело расслаблялось, весь он становился мягким, податливым и таким отзывчивым, вторя каждому толчку моих бёдер, его жаркое дыхание опаляло мой слух, едва различимое:

– Скажи, пожалуйста, скажи, ты хоть немного любишь меня? Любишь? Скажи. Обмани. Скажи.

Я упрямо мотнул головой, обволакивая всего его собой, поднимая его руки над головой, удерживая своими, подчиняя, боясь той его новообретённой власти надо мной.

- Скажи, прошу, скажи, я так люблю тебя, слышишь, люблю. Пожалуйста.

Дэн мягко пульсировал, стягиваясь вокруг меня, утягивая ещё глубже, дальше, я падал в пропасть, погибая в ней.

Во сне его дыхание было столь поверхностным, что это сбивало с толку, я внимательно вглядывался в расслабленные черты его лица – чуть острый упрямый подбородок, маленький прямой нос, бледно-розовые губы, приоткрытые, словно зовущие меня, и морщинка на лбу, не исчезающая даже во сне, едва заметные точечные мазки веснушек на сильных плечах.

Широкие ладони с подрезанными под корень искусанными ногтями, крепко сжимали край синей простыни, я знал, он ждал моих объятий, но я не мог прижать его к себе, боясь того чувства, что захватило меня. Я боялся себя, его, всего. Он был омутом.

Утро было серым, дождливым, холодным, я видел, он замёрз, его бархатистая кожа была усыпана каплями мурашек, он ёжился, кутаясь в простыни, побелевшие губы сжались в упрямую линию, тёмные ресницы трепетали, отбрасывая кружевную тень на бледные щёки, разрисовывая его словно тончайшую вуаль.

Он был красив, обворожителен, использован мной. Всё, на что хватило моего трусливого существа, тихо собрать вещи, чтобы не потревожить его неспокойный сон, осторожно затворить за собой дверь, оставив на прикроватной тумбочки лист бумаги, на котором я нетвёрдым, словно не своим, почерком написал: «Прости, мне жаль, но я не могу сказать тебе то, что ты ждёшь. Прости».

Я никогда не узнаю, что проснувшись спустя несколько секунд, после тихого щелчка замка, Дэн сжал крепкие кулачки, до боли, до крови, зажмурился, он не видел записку, но всем своим существом Денис понял – я ушёл, бросил, отвернулся, использовал.

Его губы сжались, подавляя отчаянный вопль, голова упала на грудь, когда он подтянул к себе ноги, сворачиваясь в позу эмбриона, которому никогда не суждено вырасти в чреве матери, падая на синие простыни, в его голове проносилась одна единственная мысль – ушёл, ушёл, предал.

Вся комната вокруг него замерла, вслушиваясь в витающую чёрной грозовой тучей в разреженном воздухе мелодию: «Как же это всё мне преодолеть, расставанье маленькая смерть».

Смерть, да, в этот день Дэн понял, что значит – умереть от предательства, от любви.

Все годы, что я находился в дали от него, я словно бежал от самого себя, это было удобно, говорить себе: «Он бы поглотил тебя, ты стал бы его рабом, перестав быть собой, подчинился его мечтам и желаниям, у тебя есть свои, подумаешь, красивая юная сука, маленькая шлюха, осквернённая тобой, всего лишь ребёнок, тело». Это были гнилые оправдания самого себя.

Сердце кричало: «Ты самый большой тупица, Денис любил тебя, любил, вспомни, как он умолял о словах любви, а ты?»

Сердце выиграло борьбу с разумом, я сделал всё, чтобы вернуть его, найти, обрести. Завоевать его душу мне было неподвластно, мужчина, увиденный мною, давно не был тем мальчиком. Весь он излучал спокойствие, уверенность, дерзость в купе с ледяной царственной холодностью, обращённой в мою сторону.

Сейчас завоевать его благосклонность было невозможно, я довольствовался крохами, бросаемыми мне, но что это были за крохи!

В те дни, когда Дэн приходил, я вглядывался в его глаза, ища за тонкой поволокой изумрудного льда, что сменил в его взгляде солнечную пожухлость травы, каплю любви. Изумруды ошибочно считают пустыми холодными камнями, стоит посмотреть на них сквозь луч света, как в их таинственной глубине вспыхивает палитра весенних цветов.

Мне не дано было знать - Денис любил меня, но ничем, не выдавал себя. Я был предателем, мне не было оправдания, но я молил о прощении.

В его слаженной отточенной до последней ноты жизни мне не было места, я был лишним фальшивым звуком, мне доставались редкие рваные ночи и пробуждения в полном одиночестве моей спальни, Дэн всегда уходил, стоило мне заснуть, я боялся сна, Дениска выматывал меня в конец, высасывая все силы, забирая всё без остатка, унося с собой каждый раз очередной осколок моего потрёпанного сердца.

В ту ночь Дэн пришёл так тихо, что я не заметил его, не услышал, не почувствовал, лишь мягкая поступь босых ног по пушистому ворсу ковра выдала его присутствие.

Прохладные ладони накрыли моё лицо, молчаливо приказывая закрыть глаза, не смотреть, но слушать, вслушаться в стук его сердца, давно не рваный, слаженный, вдохнуть аромат его кожи – датское печенье. Он всегда пах им, этот сладкий нежный аромат пробивался сквозь изысканный шлейф парфюма, затмевая всё на своём пути, я знал, когда его тёплые губы накроют мои, обдавая влагой, я почувствую вкус того самого сливочного печенья, Дениска обожал его.

Я держал коробки с этим самым печеньем на прикроватной тумбочке, зная, Дэн не откажется, соблазнится.

Его маленький язычок был сахарно-сливочным, юрким, опытным. Я никогда не спрашивал, сколько любовников у него было, кого он любил, кто любил его, у меня не было прав на это.

Я слышал шуршание его шерстяного серого свитера, не видя, но зная, только тёмно-серый свитер перешёптывается так, согревая, чуть жаля кожу. Странно, он не любил раздражающие кожу ткани, но часто носил этот свитер.

Прохладные тонкие пальцы с аккуратными короткими ногтями ласкали мои плечи, ощущать его прикосновения было блаженством, я никогда не мог предугадать, как он поведёт себя в следующий момент, отдастся в мою власть или свернётся клубком на моих коленях, давая понять взглядом зелёных привораживающих глаз – люби меня, люби нежно, долго, заботься, люби.

Сегодня была его ночь, Дэн опутывал меня своей сетью, как сирена, пленяющая заблудившегося в морской пучине моряка. Его руки скользнули под расстёгнутые полы моей рубашки, пальчики пробежались по простору вспыхивающей под ними кожи, остановившись там, где гулко билось моё сердце.

Денис замер, словно слушал стук.

– Знаешь, я часто думаю, у тебя нет сердца, но в такие моменты, когда оно лежит у меня в ладони, понимаю, оно есть, оно горячее, страстное, но не любящее. Горько.

Мне хотелось кричать:

– Ты не прав, котёнок, я люблю тебя.

Но всё, на что мне хватало сил, судорожно глотать воздух, когда Дэн слегка царапал мою кожу, оставляя пурпурные метки, которые на утро я рассматривал в запотевшем от пара зеркале ванной, думая только о том, что это его руки оставили напоминание о себе. Будь моя воля - я выжег бы их на коже.

Его твёрдая широкая грудь коснулась моей спины, тугие соски укололи, почти царапая, Дэн извивался позади меня, его сладкие влажные искусанные губы дразнили мою шею, Дениска - то мягко целовал, то прикусывал, то посасывал, словно пробовал меня, решая - стоит ли соблазниться.

Я чувствовал каждый миллиметр теплоты его груди, мои руки зудели от желания обхватить, смять, погладить, приподнять, чтобы уткнуться носом в манящую эрекцию, прорисовать касаниями губ проступающую сквозь кожу голубую ветку вен, вдохнуть его запах, забыться в нём. Но кому было дело до моих желаний?

Его руки действовали быстро, проворно, ныряя под пояс моих брюк, расстёгивая пуговицу, срывая собачку молнии, наши вещи летели ко всем чертям, находя своё пристанище в разных углах тёмной спальни.

Его гладкие, как китайский шёлк яйца обвивали мою поясницу, он всё ещё был позади меня, прятался за моей спиной, я чувствовал его нагое тело своим, каждое касание было подобно огненному жалу, я плавился под его руками.

Укусы гордо-вскинутых сосков, щекочущие прикосновения мускулов его мужественности, когда Дэн изгибался, касаясь своей обжигающе-горячей плотью моих ягодиц. Прохладные ладони сомкнулись у основания моего перевозбуждённого достоинства, превращая разум в пепел, развеянный на ветру. Его ноги скользили вдоль моих ног – мускулистость и жёсткость, мощные линии против твёрдых.

Маленький уверенный пальчик поддел чувствительную кожу крайней плоти, чуть оттягивая, ровно настолько, чтобы сдавленный стон сорвался с моих губ. Подушечкой Дэн поглаживал венец головки, так легко, словно касался пёрышком, очерчивал, мягко сдавливал, делая меня липким, жаждущим.

В голове стремительной горной рекой неслись мысли: «Только не останавливайся, остановись, нет продолжай. Жёстче, сильнее, ещё».

Я жаждал прикосновения его губ к себе, чтобы они смыкались, опутывали, скользили вдоль каждого миллиметра длины, останавливались только для того, чтобы дать ход зубам, царапающим, прикусывающим, затем вновь остановиться, давая соло умелому языку, танцующему, ласкающему. Я мечтал о том, как Дэн будет целовать его у самого основания – медленно, дразнящее-тягуче, обещая экстаз.

Я превращался в животное, которое ело с его рук, поклонялось, валялось в ногах.

Дэн легонько толкнул меня в грудь. Когда он переместился? Смятые простыни под моей спиной впивались в кожу, когда я бредил от жара его нагого тела, первозданного в своей красоте, вьющегося вокруг меня, на мне, во мне.

Дениска двигался мучительно медленно, вбирая дюйм за дюймом, не опускаясь до конца, соскальзывая и вновь насаживаясь, изгибаясь, склоняясь ко мне так, чтобы его соски цвета молочный шоколад касались моих губ, кололи, напрашиваясь на долгие посасывающие поцелуи.

Мои руки против его воли, обхватили его ягодицы, жёстко, быстро, опуская до конца, не позволяя ему двигаться в его ритме. Одной рукой я направлял, другой прижимал его разгорячённое влажное тело к своему, позволяя нашему поту, нашим запахам перемешаться в единую странную субстанцию, где аромат сливочного печенья усиливался благодаря нотам табака, где ландыши приветствовали дикие гвоздики. Я чувствовал, как он сжимается, вздрагивая на мне, оседая, почти падая в кольцо моих рук, отдаваясь без остатка, затихая, позволяя мне пережить моё падение в него.

Он спал в мох объятиях – сильный, мощный мужчина, с россыпью бледных веснушек на фарфоровой коже, с чуть приоткрытыми розовыми губами, тёмными ресницами и облаком тёмно-каштановых волос, в которые мне хотелось уткнуться, вдыхая сливочный аромат. И не отпускать его никогда.

Я прокручивал в своей голове миллионы сценариев, шагов, ходов, решал, просчитывал, уповая на то, что однажды он не исчезнет с первыми лучами солнца, впустит меня в свой день, в свою жизнь.

Он дышал поверхностно, тихо, лишь редкие сопящие, почти мурлыкающие звуки срывались с его губ и тогда я чувствовал тепло в моём сердце, пусть в его глазах больше не было солнечной зелени, но в его сердце ещё жил тот мальчик, что умолял о любви.

Я проснулся утром один от ощущения леденящего холода, обжигающего обнажённую кожу, мои пальцы сжимали край синей простыни. Повернув голову, я увидел примятую подушку, ещё хранившую запах его волос. Взглянув на прикроватную тумбочку, заметил раскрытую коробку печенья, волна облегчения накрыла меня с головой – Дэн вернётся.

Я не мог позволить себе сдаться, пусть понадобятся месяцы, годы, но я верну его.

Его прямой носик вздрагивал, Дэн принюхивался к сливочному запаху, его глаза блестели, я мог поклясться - в них танцевали лучи солнца, растапливающие изумрудный лёд.

Я обнимал его, прижимая к себе так близко, насколько это было возможно, боясь разомкнуть объятия.

Наверно, кто-то на Небесах сжалился надо мной, Денис дал нам второй шанс, почти десять лет редких встреч, звонков, цветов, уверений и клятв растопили его сердце, но надолго ли?

В те дни я вновь совершил ошибку, на самом деле череду ошибок. Никогда не позволяя себе грубости в постели, я вдруг превратился в животное, которое мёртвым захватом пыталось удержать пойманную жертву, я душил его своей любовью, как душат, не рассчитав силы кошки новорождённых котят.

Я хотел привязать его к себе, к своей постели, которую только он мог согреть, но он боялся подчинения.

Когда я впервые сильным толчком опустил его голову к своему изнывающему достоинству, не позволяя ему вырваться, толкая, направляя голову, почти душа, судорожно сжимающимися согнутыми в коленях ногами, вдавливая в себя, не осознавая своих действий, отдаваясь только ощущению жара его рта, давления зуб, слыша сдавленные рыдающие стоны.

Достигнув пика, я отпустил его, падая спиной на постель, мои веки отяжелели, слиплись, всё тело было подобно вязкому киселю, в котором слишком много крахмала. Рука дёрнулась вперёд, ища его, но его не было, он ушёл.

Вскочив с разорённой постели, я бросился в ванную, наткнувшись на запертую дверь, опустился на колени, проклиная себя, слыша сдавленные всхлипы, переходящие в скулящий плач. Я причинил ему боль.

Несколько часов уговоров, заледеневшая кожа, осипший голос и полное беспросветное отчаяние, я был готов к тому, что распахнув дверь, он уйдёт, гордо вскинув упрямый подбородок. Я не был готов к тому, что дверь откроется тихо, почти не слышно, он опустится на колени около моей застывшей сгорбленной фигуры и посмотрит на меня долгим укоряющим взглядом. В его заплаканном личике не было злости, была обида, перемешанная с горечью.

- Ты был жестоким, ты никогда не был жестоким. Почему? Для чего? Что ты этим хотел добиться?

- Не знаю, я не контролировал себя, совсем. Прости, ты только прости. Сам не понимаю, что на меня нашло, я словно с цепи сорвался. Маленький, прости.

Сколько мы просидели, совершенно обнажённые, на ледяном кафеле у ванной? Не знаю.

Когда первые лучи проснувшегося солнца проникли сквозь плотные занавески, обдавая едва ощутимым теплом, он заворочался, уткнулся носом в моё затёкшее плечо и прошептал:

– Я так устал.

Впервые мы пытались наладить, построить какие-то отношения, делая ошибку за ошибкой, разбивая твёрдые лбы о собственное упрямство, пытаясь подладиться друг под друга.

У каждого была своя жизнь – дом, работа, друзья, знакомые, свой неизведанный мир.

Я был обременён цепочкой ничего незначащих мужчин, с которыми было удобно провести ночь, они не требовали внимания и любви, это скорее напоминало обоюдное удовлетворение физических потребностей.

Без толики сожаления я разрывал все связи, целенаправленно, одну за одной, зная, никто из них никогда не вернётся в мою жизнь. Секс без эмоционального наполнения не важен, это как фальшивая конфета, которой обманывают ребёнка. Пустой оргазм не дарит блаженство, он приносит мимолётное расслабление мышц и ощущение одиночества.

Дэн, всегда желающий брать всё в свои руки, вдруг просил о нежности, ласке, сворачиваясь мягким волнующим клубком на моих коленях.

Во мне проснулась непонятная жестокость, я пытался отыграться на нём за те годы, что он не впускал меня в свою жизнь.

Если задуматься, я не знал его, он был приоткрытой книгой, в которой я прочёл только заглавие и эпиграф, мне даровались ночи, я не видел его при свете беспощадного дня.

Я пытался встречать его с работы, он отворачивался, говоря:

– Зачем ты пришёл, ведь я не просил, я на машине, скажи на милость, что мы будем с ней делать, если я поеду с тобой? Позволим утонуть в сугробах?

Понурив голову, я провожал его до машины, позволяя уехать, довольствуясь невесомым поцелуем в изгиб скулы и обещанием провести со мной ночь.

Он всегда приходил без предупреждения, словно проверял меня на верность, у него давно был ключ и мои слова:

– Всё здесь твоё, приходи, когда хочешь, оставайся, слышишь, оставайся, не уходи никогда.

Стоило мне накрыть его собой, и наша кожа, соприкасаясь, слипалась, создавая иллюзию единства. Дэн уворачивался, смеялся, прося отпустить его, говоря: «Я липкий и сладкий, я хочу в душ».

Нет, я не мог отпустить его. Он был усладой, весь, до мизинчиков на голых лапках его ног. Я воплощал свои фантазии, погружая в рот каждый пальчик, пробуя, наслаждаясь, целуя его щиколотки, чуть жёсткие подушечки, щекотал языком свод стопы, удерживая его ноги на своих плечах, плавно входя в него, овладевая им - всем без остатка.

В те моменты, когда меня накрывало ощущение, что он уйдёт, я срывался и вновь причинял ему боль, всё, чего я хотел удержать, но тем самым отталкивал.

Странное чувство, зарождающееся в моей груди, не походило ни на что, испытываемое ранее, я словно срывался с цепи, превращаясь в животное.

Применяя силу, я играл с его телом так, как подсказывало мне моё перевозбуждённое сознание – сжать сильно, оставляя цветущие гематомы на атласно-кремовых бёдрах, укусить тонкую чувствительную кожу его задницы, оттянуть до боли коричневый тугой сосок, удержать его руки над головой капканом своих ладоней.

Он вырывался, скуля, плача, отбиваясь. Весь обращаясь в странный сюрреалистичный мираж перед моими глазами, я видел его слёзы, красные пятна на щеках, сердце кричало: «Остановись», но коварный разум: «Вопил – удержи, подчини, подомни под себя».

Его личико вдруг преобразилось, исчезли тонкие морщинки в уголках глаз, в его взгляде сверкнули чуть золотистые ниточки, превращая тёмную беспросветную болотную топь в мягкий цвет пожухлой травы на исходе лета. Мы впервые поняли друг друга, поняли не телами, а разумом. Решать вопросы в постели удобно, но, к сожалению, найденные ответы не всегда верны.

Мне хотелось любить его, ласкать, нежить, раствориться в нём, обретая себя.

Мои руки заново узнавали его, словно касались впервые. Мы будто вернулись на десятилетия назад, в ту его комнату, в забытой квартире, он переехал сразу же после той ночи, не взяв ничего с собой.

Закрывая глаза я видел юного мальчика, трепещущего в моих руках. Отводя завесу тяжёлых каштаново-тёмных волос с его раскрасневшегося лица, я видел золотистую зелень глаз, сейчас она напоминала траву после дождя, когда капли росы искрятся в лучах полуденного солнца. Его губы приоткрылись, их уголок дрогнул в мимолётной улыбке обращённой мне одному.

Подушечкой большого пальца я погладил его нижнюю припухшую губу, ощущая каждую трещинку. Он сомкнул губы, коснулся языком, обводя край ногтя, обещая большее. В его глазах плясали чертенята, они превращали его в маленькую будоражащую сознание шлюху, ёрзающую на моих коленях.

Склонив голову, я ткнулся носом в линии его ключиц, Дэн пах преступно хорошо, неспешными поцелуями прочертил заново каждую ключицу, не забыв о любимых углублениях над ними, обожаемой ямочке, которая словно камея вносила последний штрих.

Он возвращал мне каждую ласку. Его губы вторили моим, обводя тесьмой поцелуев плечи, шею, колючий твёрдый подбородок, ключицы, уткнувшись носом в которые он пробормотал:

- Ты моё наказание, никогда не понимал, почему не могу отпустить и забыть тебя, пойти вперёд, не оглядываясь, я словно движусь по лабиринту, в котором каждый обманный выход ведёт к тебе.

Было таким блаженством ощущать приятную тяжесть его тела на себе, чувствовать, как его ноги обвивают мою поясницу словно лианы, родные ладони зарываются в растрёпанные волосы, пробегаясь сквозь спутанные пряди, оттягивая, щекоча, массируя, мне казалось, я урчу, как объевшийся кот, томящейся на разогретом солнцем подоконнике.

Его голова лежала в моих ладонях подобно тому, как драгоценный бриллиант лежит на бархатной подушке, сквозь пальцы струились тяжёлые шёлковые пряди. Дэн был совершенен сейчас.

Всё чего я желал в этот момент – его сердце и душу, тело было второстепенно, да желанно, желанно до боли, скручивающей меня, подчиняющей ему.

Я отдал всего себя в его руки, только он решал, как нам быть дальше, какой путь выбрать. Сейчас, в полумраке спальни, освещаемой лишь рассеянными дорожками проникающего сквозь приоткрытые гардины лунного света, он был реальным, как никогда. Впервые я понимал, что Дэн мой, весь без остатка, он не растворится в первых лучах солнца, я встречу утро, сжимая любимого мужчину в объятиях, вдыхая аромат сливок, ландышей, диких гвоздик и чего-то необъяснимо нежного, щемящего, того, что заставляет сердце замирать в груди.

Его тело будет покрыто лёгким розоватым румянцем, я увижу каждую песчинку веснушек на его плечах, услышу размеренный ритм сердца в его груди, почувствую, как его рука сжимает мою руку, успокаивая: «Я здесь, с тобой».

Я был глубоко в нём, двигаясь в отлаженном, обоюдно удовлетворяющем ритме, мы были подобны химере, становясь продолжением друг друга. Он мягко скользил, замирал, ускорялся и вновь останавливался, его бёдра выписывали причудливые восьмёрки, сдавливая собой вдоль всей длины, заставляя стонать в голос от удовольствия, мы словно вели плавный разговор друг с другом. Наши тела знали нас лучше, чем мы сами, им не нужны были слова, ответы, вопросы, они наслаждались друг другом.

Начало нового дня стало началом новой жизни. Распахнув глаза, я увидел его пристальный взгляд, обращённый ко мне. Дэн вглядывался долго, внимательно, пытливо, слово считывала информацию, неведомую мне самому.

Воистину, этот сексуальный мужчина был колдуном. Он приворожил меня так давно, что я не помнил своей жизни до него – только завораживающий взгляд сквозь кружевное шитьё тёмных пушистых ресниц.

Его рука коснулась моего покрытого трёхдневной щетиной подбородка, его губы упрямо сжались, словно он боялся сказать что-то. Морщинка на лбу стала заметнее, он вёл внутреннюю борьбу с собой.

- Мы потеряли так много времени. Его не вернуть. Посмотри на нас – у тебя седина на висках, я не замечал этого раньше, я смотрел на тебя, но не видел, предпочитал не видеть, я словно отгораживался от тебя, прятался от тебя, себя, от жизни. Откуда взялись эти горькие складки у губ? Я смотрю на тебя, смотрю и понимаю – ты изменился, изменился так сильно, что это обескураживает. В тебе не осталось и капли цинизма, словно весь он растворился в прожитых годах. Мне кажется, даже твой запах изменился, нет тех диких горных гвоздик, есть колхикум, но я не верю ему, не верю.

Я протянул руку к его лицу, желая мягко накрыть ладонью его потрескавшиеся губы, прося не говорить ничего. Я боялся его слов. Его рука коснулась моей, давая понять: «Не перебивай, выслушай меня».

- Когда я впервые увидел тебя, то подумал - ты тот, кого я ждал. Нет, я не мечтал о принцах, букетах и прочей мишуре, я ждал того, на кого откликнется моё сердце. Я чувствовал, ты не любишь меня, но по какой-то причине желаешь. Я мечтал о тебе, как может мечтать только глупенький мальчишка. Даже в самом страшном сне, я не предполагал, что ты исчезнешь сразу, после того, как получишь желаемое. В ту ночь я видел в твоих глазах какую-то искру, но не понял, не разгадал. Если бы я только мог повернуть время вспять, я бы изменил так много, но не поменял одно – тебя, я всё равно пошёл бы за тобой. Посмотри на меня, я изменился, как мало во мне того, тринадцатилетнего. Прошу, не льсти, я знаю, я не тот. Самый мой большой страх – тебе нужно только моё тело. Как мы будем жить дальше?

Я сгрёб его в охапку, мой маленький родной мужчина лопотал несусветную чушь о том, что он не тот, изменился. Да, он другой, но мальчик, околдовавший меня, никуда не исчез, он вырос.

- Давай просто жить. Зачем думать. Мы потеряли столько лет, пора начинать навёрстывать упущенное.

Мы разговаривали весь день, не вылезая из растерзанной ночью постели, измятые простыни сбились у меня в ногах, но край одной укутал его по-мальчишечьи тонкое тело, при свете дня всё стало сложнее, но каждое слово, слетавшее с губ, становилось азбукой нашей жизни. Когда небесные пряхи соткали сапфировый полог сумерек, сняли со старого скрипучего станка и набросили на грешную землю, я накрыл его губы своей ладонью:

- Всё, мой хороший, всё, достаточно, не надо больше ничего. Мы будем жить, дышать, любить.

Между нашими руками, разделёнными кухонным столом, были протянуты ситцевые ленты с шёлковым шитьём, тонкая ткань давно истрепалась, но шёлк был прочным, вечным, и эти самые невидимые ленты не дали нам потерять друг друга.

Весь он был пронизанный бархатом млечного пути. Я любил его, Дэн был моим. Больше всего на свете я хотел схватить его руку, подтянуть к себе и увезти далеко-далеко к морю, где парное молоко воды согреет наши заблудившиеся сердца, а тростниковый сахар песка приласкает души.

Мы прошли долгий тернистый путь, расцарапав в кровь тело и душу, смогли найти себя друг в друге, найдя продолжение в наших днях.

Тени мрачных исчадий сознания
Обретаются плотью страдающей.
Я не стану творить заклинания,
В бездне ночи с небес ниспадающей.

Пусть взойдут, и вдохнут впечатления,
Пусть задышат грудью расправленной.
Возвратятся из плена забвения,
В этот мир, войной переплавленный.

В этот мир, торжества справедливости,
Из сознания выйдут создания.
Вновь, по прихоти несовместимости,
В мир блаженства, вернутся страдания.

Да, в ночи, из глубин ниспадающей,
Кровь свою отдаю им по порциям,
Гекатомбой, масштабно – пугающей.
И готов ли я к новым экзорциям?