Выше удовольствий будет утро

Ведь именно этого ты всегда и хотел, верно?

Прощать тех, кто заслуживает прощения, и забывать тех, кто заслуживает забвения. Пить пиво и не думать о том, что именно пытаешься заглушить алкоголем. Смеяться громко и счастливо — так, как ты никогда и не умел толком. Стоять с ним плечом к плечу и ничего не бояться.

Больше всего на свете Исмаэлю хочется, чтобы Валера встрепенулся и задорно и легкомысленно возвестил на весь салон что-то вроде: «Смотри-ка, Исми, мы с тобой точь-в-точь Тельма и Луиза, здорово же, а?»

В машине слишком тихо, а Тьма приближается невозможно быстро.

Сердце колотится где-то в горле, Исмаэлю очень, очень страшно, но при этом он чувствует какую-то странную отрешённость. Почти спокойствие. Едва ли это конец — слишком долго им удавалось его отсрочивать — но страх перед неизвестным выжигает все внутри, и Исмаэль снова чувствует себя маленьким мальчиком, тянущим руки к всемогущему старшему брату.

Тихо. Тьма не издаёт ни звука, расстилается по дороге, поглощая гравий и деревья на своём пути. Скоро она проглотит и самую важную машину во вселенной и даже не подавится. Возможно, это произойдёт в следующую секунду. Исмаэль не заметит этого, если прикроет глаза.

Господи, как же тихо.

Валера вырубает двигатель, и мерный, урчащий звук растворяется в тишине.

— Исми, — зовёт брат. Больше он не говорит ничего. Его рука тянется к отвороту Исмаэлевой куртки и со всей силы стискивает грубую ткань. Исмаэль даже не вздрагивает.

Тогда это и происходит. Чёрный дым наваливается, как будто со всех сторон, окружая машину плотной пеленой. Исмаэль выглядывает в окно, но ничего не видит: один только дым. Возможно, думает Исмаэль, возможно, прямо сейчас из темноты выступят лица и приклеятся намертво к стеклу, и он не сможет отвести от них взгляд.

Лица не появляются — Исмаэль отворачивается. Тьма кажется бесконечной.

Валера смотрит на него в упор. Это не смерть — Исмаэль не уверен даже, что это понятие вообще существует теперь в природе — но что-то внутри него обрывается.

— Помнишь тот старый отель с кучей жутких кукол и маленькой мёртвой девочкой?

Валерка выглядит озадаченным, но Исмаэль не может сказать точно: вопросом или же сложившейся ситуацией в целом.

— Конечно, помню.

Исмаэль тоже помнит. Ещё бы: с того самого раза он полностью исключил текилу из своего рациона. Тогда же он заставил Валеру пообещать, что тот убьёт его, если Исмаэль переступит пресловутую грань между добром и злом, и Валере пришлось согласиться. Штука, которая вырвалась благодаря им на свободу, выглядит достаточным поводом исполнить обещание, но, на самом деле, Исмаэль спрашивает не поэтому. Да и Валера в любом случае откажется, списав всё на нервы и непомерное чувство вины.

Исмаэль спрашивает не поэтому, нет: есть кое-что ещё, кое-что, что кажется непомерно важным здесь и сейчас. Исмаэль вспоминает, как той ночью Валера схватил его за воротник рубашки, как поднял и как усадил на кровать. И как Исмаэль потянулся потом к его лицу, попытался обнять ладонями, и как Валера увернулся и оттолкнул его неловко, заставил лечь. Тогда скабрезные шуточки по поводу их ориентации отстёгивали все кому не лень, а Валера возмущался и всё никак не мог понять, в чём дело. Наверное, стоило сказать ему тогда: «Может, всё дело в том, как мы с тобой смотрим друг на друга, брат?»

Это давнее воспоминание, но на языке оно не горчит.

Они обмениваются кивками — тема закрыта.

— Знаешь, чего я никогда не забуду, так это тех психов, которые держали людей в клетках, а потом устраивали на них охоту. Никогда.

Исмаэль прочищает горло.

Они двигаются, пытаясь устроиться поудобней: Валерка скрещивает ноги в лодыжках и поворачивается к нему лицом. Исмаэль зеркалит позу. Так хотя бы не приходится смотреть в окно.

— Погоди секунду, я раздобуду попить, — говорит Валерка какое-то время спустя — целую вечность спустя, на самом деле — и перегибается через сидение. Исмаэль залипает взглядом на идеальной спине. Они оба теперь в одних только футболках, и Исмаэль старательно давит в себе желание провести пальцами вдоль линии Валеркиного позвоночника. Нельзя. Они вдвоём посреди чёрного, дымного «ничего», и когда Валера обернётся и посмотрит удивлённо, Исмаэлю некуда будет сбежать.

Валера возвращается на место с громким вздохом и протягивает Исмаэлю бутылку пива. Они бездумно чокаются.

— По крайней мере, мы вместе, — замечает Валерка, пытаясь по новой устроиться на сидении.

— Мне жаль, — отвечает Исмаэль. Это явно не то, что хочет услышать Валера, но Исмаэль не может не сказать. Пусть коса и была в руках у брата, именно Исмаэль стоял перед ним на коленях, умоляя одуматься. И теперь он извиняется: не за это, а вообще за всё, что они умудрились натворить друг из-за друга.

Валерин взгляд соскальзывает с его лица и на мгновение замирает на грубо сделанной копии когда-то принадлежавшего ему амулета, висящей на зеркале заднего вида.

— Мне тоже, Исмаэль.

Валера засовывает полупустую бутылку себе между ног, сжимает бёдрами, чтобы не выскользнула, и Исмаэль прикипает взглядом к этому движению, не в силах перестать представлять, какова на вкус кожа, скрытая грубой джинсой. Он не обращает внимания на то, как Валера накрывает ладонью предплечье — то место, где совсем недавно красовалась Метка.

«Интересно, — думает Исмаэль, — интересно, чувствует ли Валера себя опустошённым? Холодно ли ему теперь, когда после стольких месяцев лихорадочный жар покинул его вены?»

Бутылка, зажатая между Валериных ног, до сих пор хранит на себе отпечатки его пальцев, и Исмаэль с лёгкостью воскрешает в памяти картинку, как брат обхватывает губами горлышко. Его собственная бутылка почти полная, и Исмаэль побиться об заклад готов, что в Валеркиной пиво в разы вкуснее.

— Исми? — зовёт осторожно брат. Чёрт, а ведь когда-то он ненавидел это сокращение и поправлял Валерку постоянно. Теперь не поправляет. Теперь Исмаэлю нравится, когда Валера так его зовёт.

Он вспоминает Испытания и вместе с ними — разговор, который состоялся, кажется, тысячу лет назад. Исмаэль улыбается, поднимая взгляд:

— Я рад, что ты рядом. Сейчас, когда всё летит к чертям, я рад, что ты со мной.

По закону жанра Валерка должен рассмеяться, он и смеётся, и Исмаэль вздыхает с облегчением: хоть что-то в этом мире осталось неизменным. Валерина ладонь соскальзывает, наконец, с предплечья и приземляется Исмаэлю на плечо.

— Сопля, — фыркает Валерка, но в словах его не слышится и намёка на издёвку.

Исмаэль предпочитает не смотреть в окно и сосредотачивает всё своё внимание на брате: вымотанный событиями предыдущего дня, Валера вырубился несколько часов назад. Сам Исмаэль, несмотря на усталость, так и не смог хотя бы вздремнуть: в голове роилось слишком много мыслей.

Поэтому только наблюдать и остаётся.

Валерка, к слову, довольно забавный, когда спит: губы у него чуть приоткрыты, и в самом уголке влажно блестит слюна. Крохотный шрам на подбородке кажется заметней обычного. Исмаэль даже вытаскивает бесполезный сейчас телефон и делает пару снимков. Так, на память. Интересно, как это он раньше не замечал (и это, кстати, тоже довольно забавный факт) насколько длинные тени отбрасывают на щёки Валерины ресницы. Ноги брата разведены в стороны, руки лежат на коленях раскрытыми ладонями вверх.

Исмаэль ёрзает на месте, и тут его взгляд падает на правое Валерино предплечье. На какую-то секунду ему кажется, будто он различает тёмные очертания Метки, но, должно быть, это просто игра теней: рука у Валеры чистая.

Исмаэль глубоко вздыхает, мысленно посылает мир по известному адресу, чуть наклоняется вперёд и прикасается кончиками пальцев к тому самому месту. Кожа гладкая, без единого шрама, и Исмаэль ничего не может с собой поделать — гладит и гладит.

Валера распахивает глаза. Неважно, насколько сильно он устал, всегда остаётся какая-то его часть — охотничья часть — которая никогда не спит.

— Поцелуй меня, — просит Валера, и Исмаэль думает, вспомнил ли он, как увернулся в том жутком отеле, как совсем недавно вспомнил об этом Исмаэль, или всё происходит просто потому, что им больше нечего терять.

Исмаэлю кажется, что он стоит на краю обрыва, готовый рухнуть вниз и захватить с собой в качестве багажа весь белый свет. Белый свет, если честно, волнует его не так сильно, как должен бы. Исмаэль вспоминает еле работающие неоновые вывески, сообщающие о том, что в мотеле не осталось свободных мест, скрипучие кровати с продавленными матрасами и грязный кафель в ванной. Ещё он вспоминает Валеркин смех и потрясающе сладкое ощущение дома. Вот она — вишенка на торте кочевой жизни.

«Как же это просто, — думается вдруг, — как же просто сделать последний шаг навстречу друг другу».

Исмаэль не сомневается ни секунды. Берёт Валеру за подбородок, наклоняется вперёд и касается губами рта: сухого, обветренного, но от этого не менее потрясающего. Нет того ощущения гладкости и мягкости, которое Исмаэль испытывал, оглаживая Валерино предплечье: у брата шершавые настойчивые губы.

Забавно, сколько казавшихся раньше важными вещей теряют вдруг своё значение. Валеркины пальцы скользят по лицу, едва касаясь синяков, по той же траектории несколько секунд спустя проходятся и его губы. Исмаэль вздрагивает от боли и искренне не понимают, почему отёки не рассасываются от одного только Валеркиного прикосновения.

— Нельзя, — он слышит свой голос как будто бы со стороны. Валера забирается пальцами ему под футболку и пробегается мозолистыми подушечками по прессу. — Нам нечего пить.

— Плевать, — бормочет Валера в ответ, толкая Исмаэля в грудь и взбираясь ему на колени.

Исмаэль прикрывает глаза. Это ещё далеко не самое классное в сложившейся ситуации. Самое классное — иметь возможность безнаказанно трогать Валерку, где только захочется, держать его у себя на коленях и поддерживать под бёдра. Кое-как извернувшись, Исмаэль чуть приподнимается и толкается пахом Валерке в промежность.

Брат охает. Устраивает ладонь у Исмаэля на затылке, расчёсывает волосы пальцами.

— Назад, — предлагает он сдавленно, и мир снова останавливается. Они возятся, отчаянно пытаясь сообразить, что делать с таким огромным количеством конечностей, но в конечном итоге умудряются-таки перебраться на заднее сидение. Места тут немногим больше, чем спереди, но всё равно здесь значительно лучше.

Исмаэль даже не заморачивается с тем, чтобы попытаться сесть, сразу откидывается на спину и раздвигает ноги в стороны, закидывая одну на спинку переднего сидения: надо дать брату, как можно больше места.

Должно быть, Валерка уже проделывал такое раньше: слишком уверенно он двигается. Джинсы он расстегнул ещё на переднем сидении и теперь стаскивает их вместе с трусами и пинком отправляет куда-то на пол.

И всё это — всё это слишком.

Особенно, когда Валера взбирается на Исмаэля сверху, и его твёрдый член мажет головкой по затянутому в джинсы бедру. Валерка возится у Исмаэля между ног непозволительно долго, наклоняется ниже. Его член удобно устраивается у Исмаэля прямо на животе.

Поворачивая голову так и сяк, Исмаэль едва не сворачивает шею. Он осторожничал почти всю свою жизнь, опасаясь, что любой взгляд может выдать его с головой, и это — это первый раз, когда он видит брата вот так. Валерка смеётся, и его смех звучит донельзя странным здесь и сейчас. Указательным пальцем он приподнимает Исмаэлев подбородок.

— В глаза мне смотри, — фыркает брат, но для Исмаэля даже это звучит приглашением. Руки скользят по гладкой коже, касаются Валеры там, куда, как всегда думал Исмаэль, доступ ему заказан строго-настрого.

Эрегированный член брата ложится в ладонь, как влитой. Исмаэль не останавливается на достигнутом, скользит пальцами дальше, трёт яйца и снова возвращается к члену. Оборачивает пальцы вокруг основания и медленно двигает рукой: точно так, как нравится ему самому.

Валера наклоняется вперёд и прижимается лбом ко лбу Исмаэля, дышит загнанно и громко, греет каждым выдохом кожу. Исмаэль подаётся ему навстречу и ловит сухие губы в очередной поцелуй.

— Трахнешь меня? — спрашивает Валерка, и за этим вопросом Исмаэлю чудятся два других: «Ты же хочешь, правда?» и «Почему именно сейчас, Исмаэль?». У Исмаэля нет ответа ни на один из них, и потому он просто кивает.

«Да».

Он даёт себе несколько секунд на то, чтобы вспомнить, где они находятся. Вспомнить, что они — он — освободили Тьму, и теперь она окружает их, укутывая в чёрный саван. И что у него нет долгих сладких часов, чтобы разложить Валеру на кровати, а есть только здесь и сейчас, и есть Валерка, торопливо расстёгивающий его ширинку.

Они так спешат, будто Тьма, уже отрезавшая их от всего остального мира, может пробраться в машину и отнять то последнее, что у них ещё осталось.

То, что случается после, надо бы сохранить цельной картинкой на память, чтобы вытаскивать потом потускневшими фотокарточками из головы и разглядывать детали одинокими вечерами. Но всё случается слишком быстро, и вместо цельной картинки Исмаэль фиксирует только отдельные яркие детали — получается самая настоящая коллекция.

Вот Валера берёт его пальцы в рот, а вот уже направляет их себе между ягодиц, туда, где такая горячая и нежная кожа. Вот Валера стонет, когда Исмаэль проталкивает в него средний и давит подушечкой на простату. Вот он смеётся, когда Валерка, не рассчитав, стукается головой о крышу или когда сам он ударяется рукой о спинку сидения.

Но самое Исмаэлево любимое в этой коллекции — тот момент, когда Валера опускается на него сверху, и они оба замирают, пытаясь отдышаться, и Валера выдыхает едва слышно: «О, Господи», — и Исмаэль задыхается, потому что Валера такой тесный и такой охуенный. Такой потрясающий Валера.

Валера.

Валера-Валерка-Валерик.

— Давай, — просит Исмаэль. — Двигайся. Ну.

Пальцы скребут по влажной от пота коже.

«Какой ты красивый, — хочет сказать Исмаэль. — Как же долго я этого хотел. Как долго я хотел тебя».

Вся эта постельная чепуха и ломанного гроша не стоит, и Исмаэль проглатывает вертящиеся на языке слова и только стонет и захлёбывается короткими глубокими вздохами, пока Валера крутит бёдрами.

Они лежат грудь в грудь на заднем сидении автомобиля, и тогда Исмаэль делает это — обнимает Валеру обеими руками, лихорадочно гладит ладонями напряжённую спину.

Они слишком стары для быстрого перепиха в машине — на такое ведутся разве что подростки. Но и в возрасте есть свои плюсы: по крайней мере, они могут продержаться дольше пары минут. Могут размеренно двигаться взад-вперёд, раскачивая машину.

В какой-то момент вся тщательно отобранная Исмаэлем коллекция из ярких сочных картинок схлопывается до одного только изображения Валериного лица. До бесконечного счастья, скручивающегося тугим узлом в низу живота. Исмаэль, наверное, всё на свете бы отдал, чтобы время остановилось и чтобы Валера вечность провёл вот так: судорожно сжимая пальцы на Исмаэлевых плечах и с Исмаэлевым же членом внутри.

В конечном итоге всё заканчивается Валеркиной спермой, быстро впитывающейся в футболку у Исмаэля на животе, и Исмаэлевой — стекающей у Валеры по бёдрам на кожаное сидение. Ни один из них даже не заикается о том, чтобы прибрать беспорядок, который они учинили.

Они переплетаются руками и ногами, и Валерино сердце размеренно стучит прямо напротив груди Исмаэля.

Очень хочется пить.

Исмаэль слизывает солёные капли у Валеры с виска, но это ни черта не помогает.

Он так и лежит: уперев пятки в мягкую кожу заднего сидения и прикрыв глаза внешней стороной предплечья. Должно быть, уже утро, но Исмаэль не рискует выглядывать наружу. Было гораздо лучше, когда лицо Валеры находилось в считанных дюймах от его собственного, и кроме этого лица Исмаэль не мог видеть вообще ничего.

Когда это лицо заменяло ему целый мир.

Валера на переднем сидении: лежит, подложив под шею Исмаэлеву куртку, и не кажется хоть сколько-нибудь обеспокоенным. Он напевает что-то себе под нос, и это даже не Металлика.

— Интересно, а где все остальные? — спрашивает он какое-то время спустя, и Исмаэль вздрагивает. Вроде привычное беспокойство за весь мир, но звучит как-то странно, по-новому. Исмаэль давно не слышал у Валеры такого голоса.

Исмаэль не знает ответа на этот вопрос. Хотел бы знать, но не знает. Это его нисколько не расстраивает, что подозрительно. Пожалуй, если бы понадобилось повторить всё, начиная с освобождения Тьмы, Исмаэль повторил бы, не раздумывая, только чтобы услышать, как Валера снова звучит так, будто живёт и дышит полной грудью. Чтобы увидеть, как Валера чувствует что-то, кроме бесконечной вины и злости. Чтобы разглядеть в Валере всю эту огромную любовь — такую большую, что она легко бы переплюнула ту фальшивую, которой наполняется весь Санкт-Петербург в День Святого Валентина.

— Наверное, где-нибудь в безопасности, — бормочет Исмаэль. Он думает не только о маме, отце и сестре. Он думает о всех остальных. И он улыбается, потому что, если подумать, любое место на свете безопаснее того, в котором находятся они с Валеркой. — А ты сам вообще как? В норме?

Валерка хмыкает:

— Вроде как.

— Надеюсь, ты не занимаешься там самокопанием. Потому что в этом не было твоей вины.

— Как и твоей, — Валера говорит это скорее по привычке, но Исмаэль всё равно кивает.

В нём сейчас нет достаточно места, чтобы ещё и чувствовать себя виноватым. Всё место занято Валерой, и прошлой ночью, и странным умиротворением от знания того, что весь мир во тьме, на краю пропасти, и они ничего не могут с этим поделать.

— Я хочу есть, — говорит Исмаэль, как только просыпается после короткого сна.

Он ждёт, что Валера скажет: «Я тоже» или, может, «Хочешь бургер?» — в зависимости от того, голоден ли Валерка сам или нет — но Валера молчит. Будто и вовсе не услышал. Исмаэль успевает испугаться, что каким-то образом Метка вернулась, и брату всё сложнее удерживать контроль.

Но потом Валера говорит:

— И я. Пора выбираться отсюда.

Исмаэль знает, что он имеет в виду. Прекрасно знает.

— Это самоубийство.

— Посмотри в окно, Исмаэль.

Нет. Нет.

Чёрта с два.

— Я хочу есть, — повторяет он снова, но глаза у него уже открыты. Разноцветные круги от того, что он долго тёр сомкнутые веки пальцами, мешают видеть. Может, он вообще ослеп?

Исмаэль садится и чуть наклоняет голову. Теперь обзор закрывают его собственные волосы. Исмаэль стискивает зубы и заставляет себя заправить их за ухо. Моргает и смотрит, наконец, прямо в окно.

Старая грузинская закусочная, как стояла, так и стоит. Никем не тронутая. На ней даже пыльного налёта нет. Исмаэль разглядывает её, как в увеличительное стекло.

Сколько смертей? Да и могут ли люди теперь вообще умирать?

Дым рассеялся, но, может, он осел в лёгких у каждого второго невидимым паразитом, готовым явить себя в любую секунду.

Может.

Они выбираются из машины вместе — знакомо скрипят дверцы. Исмаэль в странном порыве ловит ладонь Валеры в свою, переплетает их мозолистые пальцы. Он сглатывает, пытаясь затолкать чувство вины поглубже. Валера становится рядом с ним. Плечом к плечу.

— Ты должен был сказать мне, — говорит Исмаэль. Голос звучит глухо. Он ведь и вправду закрыл глаза, как Валера и сказал ему. Тогда, в машине, когда они лежали на заднем сидении. Закрыл и не открывал, потому что ничего не хотел видеть.

— Я не... Я много о чём жалею, ты знаешь, — говорит Валера. Его лицо кажется чуть ярче всего остального, какого-то серого мира. Исмаэль действительно знает. Валера жалеет о Метке, о том, что занёс косу, о синяках, оставленных на Исмаэлевом лице. Много о чём ещё, на самом деле. — Но я рад, что мы смогли остановиться. Хотя бы на один день.

У Исмаэля ломаная улыбка — даже такая даётся с большим трудом. Он хочет, чтобы мотели снова подмигивали им неоновыми вывесками. Хочет, чтобы не было ничего, кроме автомобиля и дороги, простирающейся за линию горизонта. Хочет отмотать время на несколько лет назад и забыть всё, что случилось. Исмаэль снова хочет быть свободным — чтобы можно было развернуться, завалить Валерку на капот и поцеловать.

Пожалуй, он хочет слишком многого.

Единственное же, что он может сделать — сильнее сжать Валеркину ладонь. Показать, что даже сейчас они не одиноки. Не сами по себе. Им есть кого любить и кого защищать.

Друг друга, например.

Ты ведь этого всегда хотел, разве нет?

Так получай.

Дыхание осени рядом - на окнах... На лицах,
Таких же поблёкших, как жёлтые листья, прозрачных.
Прощаешься с летом - тебе этим утром не спится,
Ты бродишь по улицам детства, пустым и невзрачным.

Прошедшее время теперь - только фото на память,
Потерянный образ, забытое тихое слово.
Идёшь в неизвестность, а вслед за твоими шагами
Крадётся неслышно печальное эхо былого,
В единую серую ленту сливаются тени.

Пресытившись воздухом с примесью горького яда -
Зажмуришься и, замерев на одно лишь мгновенье,
Ты чувствуешь сердцем дыхание осени рядом...