Я иду за тобой уже много лет

Искал незримый образ Твой

На фюзеляжах самолётов,

В грязи, на лестничных пролётах

Искал незримый образ Твой.

Мечтал о радуге во тьме,

Под пробками пивных бутылок,

Среди монет чужих копилок

И в бесполезной суете.

А небо рухнуло на миг

И озарило на асфальте

Рисунок детский, его оставьте,

Он прикрывает боли крик.

Ведь мелом здесь свою мечту

Нарисовал беспечный ангел,

А я всё гну гитары анкер,

Пою, как будто в пустоту.

Разрушен обелиск мечты,

Проснулись демоны-соблазны,

Но их призывы не опасны,

Опасны грани пустоты.

И свет изрезан на куски,

Кому-то зло, другим потеха,

Я видел рай, мне не до смеха,

Но нет ни боли, ни тоски.

— Привет, — доброжелательно улыбаюсь я, зная, что это действует на него безотказно: за столько лет изучил каждую его потаённую мысль, каждую реакцию на слова, каждую родинку на изящном теле. — Я Валера. Хочешь кофе? Я взял ванильный латте.

Он удивлённо и восхищённо глядит на меня: его мягкие губы приоткрываются, наполняя мою голову сотнями фантазий о том, как «это» между нами было. И десятками новых, которые ещё предстоит испытать.

— Это мой любимый! — изумлённо восклицает он.

Знаю. Но если скажу, откуда, он испугается и мы не сможем двигаться дальше.

Отточенная техника, вызубренная до мелочей за восемьдесят лет. И как ещё я не устал завоёвывать этого брюнета снова и снова? Почему меня неизменно тянет к нему, только к нему?

— Правда? — искренне, чтобы поверил, удивляюсь я. — Мой тоже!

Мы заводим непринуждённый разговор, ровно до тех пор пока не наступает время икс. Автобуса нет, а большая чашка кофе просится наружу. До здания школы довольно далеко...

— Чёрт, — приплясывает он.

— Прямо за углом густой лес, — заговорщицки подмигиваю я. — Никто не заметит.

На остановке полно народу. Я не могу схватить его прямо здесь. Но в лесу...

— Спасибо, — застенчиво краснеет он, это всегда заставляет моё сердце биться быстрее. Как в первый раз... Впрочем, для него он первый.

Он заворачивает за угол, и я, выждав ровно семь секунд, иду за ним. Главное — действовать быстро. Иначе он успеет закричать. Хватаю за пышные каштановые кудри, крепко зажимаю рот рукой, тащу сквозь заросли к старому, покосившемуся сараю в глубине леса. Он пытается меня укусить, колотит руками и упирается ногами во встречающиеся деревья — упрямый мальчик. Пару раз ему удавалось сбежать от меня, однажды — ударить по голове веткой, но никогда наша близость не бывала слаще, чем тогда, когда получалось оставить его в сознании до самого конца. Он так самозабвенно сопротивляется.

Распахиваю гнилую деревянную дверь с ноги и швыряю парня на пол, с утра застеленный мною мягким матрацем — мне нравится причинять ему боль, но я не хочу, чтобы он потерял сознание от ушибов раньше времени. Он задыхается, обращённый на меня взгляд — как у испуганной лани, а затем он оглядывается в поисках средства самообороны. Но тут ничего нет, я всё убрал.

— Сегодня я не стану связывать тебя, — сообщаю я, скидывая куртку и дёргая ширинку на джинсах. — Я хочу взять тебя просто так.

— Нет... — шепчет он, мотая головой, а в глазах вместо слёз дрожит решимость дикой акулы, намеревающейся обороняться. — Не надо, прошу...

— Да, умоляй меня, — соглашаюсь я, безжалостно наваливаясь сверху и сминая пальцами мускулистые бёдра, дёргающиеся прочь от каждого прикосновения, накрываю плотно сжатый рот губами, не обращая внимания на острые пальцы, царапающие мои щёки в попытке оттолкнуть. Снимаю узкие джинсы — как можно одеваться настолько привлекательно, провоцируя монстра, живущего в тёмной части меня?

— Нет, нет, — кричит он, борясь. Его тонкая талия податливо изгибается от моих жёстких ласк.

Ровные зубки впиваются в мою нижнюю губу, и я чувствую привкус собственной крови. Рыча, я толкаю язык в его рот, завожу хрупкие руки за голову и прижимаю к матрасу. Он распят подо мной, между нами последний оставшийся клочок ткани — его белые хлопковые слипы. Милые и по-детски невинные.

— Пожалуйста, — часто испуганно дышит он, ища в моих глазах сострадание, которого не будет. Каштановые волосы пышной волной рассыпались вокруг головы, моё обоняние щекочет божественный запах его юного тела. — Пожалуйста, отпусти меня...

Первые слёзы поражения мерцают в необыкновенных карих глазах, но я уже давно прошёл стадию сожаления, чтобы так легко сдаться мольбе.

— Завтра я сделаю это иначе, — клянусь я, подцепляя хлопок пальцами и срывая одним резким движением. Я знаю, что ему будет больно, но это только сильнее заводит меня. Я давно готов — монстр, родившийся внутри меня много лет назад, не знает пощады.

Отвернув голову, парень мучительно прикрывает глаза и смыкает губы, когда я вхожу в его мышечное кольцо с грубостью и неистовством. Он такой горячий, такой узкий и бездонный. Маленькое хрупкое тело напрягается и дрожит от моей дикой страсти, а изо рта вырывается болезненный стон. Он больше не смотрит на меня за время, что я пользуюсь его девственным телом, получая извращённое удовольствие. Терпит и молчит, и я знаю по опыту, что он до последнего не сдастся, несмотря на кажущееся смирение.

Едва я получаю оргазм, забываясь на одну секунду в сумасшедшем экстазе, он ударяет меня по лицу, скидывая с себя, вскакивает и убегает прочь, даже не потрудившись прикрыться курткой. Я смеюсь ему вслед, обещая встретиться ещё раз... завтра.

Чтобы вы сделали, если бы судьба подставила вам подножку, превратив жизнь в порочный замкнутый круг? Если бы, была на то воля Бога или дьявола, проживая один последний день жизни снова и снова, снова и снова, снова и снова, в течение восьмидесяти лет?

Я помнил свою смерть. Она настигла меня, едва мне исполнилось семнадцать. Я только что переехал в маленький городок к отцу, думая, что это самый ужасный город на свете. Было около девяти часов утра... Испытывая подаренную в честь приезда тачку — серебристый «Мерседес» последней модели, — я беспечно рассекал на вдохновляющей скорости местное шоссе, игнорируя хлещущий в лобовое стекло мерзкий дождь. Жизнь казалась прекрасной: пахнущий дорогой кожей салон, громкая музыка в крутых динамиках, остатки травки в бардачке...

У меня впереди была целая жизнь, которую я бы строил своими руками, куча различных путей, которые я мог выбрать, престижный университет... но красный пикап перевернул все мечты. На пустынном, казалось, шоссе, он появился внезапно, вспоров сплошную стену дождя ослепляющими фарами. Визг тормозов, стремительное сближение, испуганные карие глаза молодого мальчишки за рулём ржавой развалюхи...

Я помнил, как смотрел на своё изломанное окровавленное тело, застрявшее в потрескавшемся переднем стекле, невесомо поднимаясь куда-то ввысь. И сожалел об упущенных возможностях, о том, чего не успел сделать. Красный пикап в попытке свернуть с моего пути, перевернулся и теперь валялся в кювете, медленно вращая большими колёсами. Из бокового окошка свешивалась тонкая безжизненная рука...

А затем меня окутала чернота. Вокруг раздавался лишь мой собственный обезумевший голос, обращённый в никуда: «Я ещё слишком молод, чтобы умирать! Я не хочу!»

Я не знаю, что произошло. Может, у них там случился какой-то сбой в небесной канцелярии, что всё пошло кувырком? Или это была извращённая шутка дьявола, решившего поиграть с человеком? Или божественное наказание за какие-то ерундовые грехи? Знаю, я не был таким уж хорошим и послушным подростком, но разве заслужил то, что случилось со мной?

Когда я очнулся, то вернулся за миг до столкновения с пикапом и смог его избежать. Но рано обрадовался: едва стрелка часов перешагнула отметку в двенадцать ночи, я оказался в прежнем месте, за рулём около девяти утра, с пикапом, несущимся навстречу по шоссе... И в следующую полночь тоже. И потом. И так — все восемьдесят с лишним лет!

Нет, вы не думайте, что я сразу опустился на дно и превратился в чудовище. Конечно, я старался. Пытался понять, что должен изменить, чтобы преодолеть долбанный рубеж в пятнадцать часов повторяющегося отрезка оставленной мне жизни? Что именно я обязан сделать правильно, чтобы меня простили и отпустили в следующий день? Или чтобы просто позволили умереть?

Я ежедневно искал ответ, выход из этого раздражающего лабиринта. Выбирал разные направления, пытался уехать, как можно дальше от этого места, накладывал на себя руки. Проводил день с отцом, помогал больным, старикам, детям, переводил деньги на чей-нибудь счёт, надеясь, что добрые дела зачтутся мне в прощение. Знакомился с каждым жителем города, выведывая его тайны и исполняя заветные мечты, уверенный, что хотя бы один раз угадаю верное направление. Всё было бесполезно. Чтобы я ни делал и как бы ни лез из кожи вон, чтобы заслужить билет в будущее, всё оставалось по-прежнему... Я словно был проклят вечно скитаться в единственном дне.

Многие годы я провёл в жалости к самому себе. Ничего не делая. Подыхая от скуки. Читая книги или смотря футбол по телевизору. Напиваясь в хлам. Куря траву, а то и употребляя что-нибудь посильнее. Я не мог забыться даже во сне, потому что как только стрелка часов преодолевала черту, я вновь оказывался на шоссе с распахнутыми широко глазами и сжатым до боли в пальцах рулём.

В конце концов я решил всё рассказать ему — парню, столкновение с пикапом которого меня убило. Дэну. Я больше не мог быть один, мне нужен был друг. Трагедия состояла в том, что наутро приходилось знакомиться с ним заново... Снова всё объяснять, доказывать, умолять, страдать.

Иногда Дэн мне верил, иногда нет, когда я делал что-нибудь не так. В один день сочувствовал и даже помогал искать ответы, в другой — крутил у виска. В конце концов я устал. Я решил, что любовь между нами важнее, чем бессмысленные беседы о том, что назавтра он стопроцентно забудет.

Пришла пора романтики и сердечной тоски. Я понял, что влюбился, довольно рано — практически в первую встречу. А потом началось... Я использовал тысячи разных способов влюбить его в себя, сотни вариантов склонить его к постели. Мы занимались сексом в его доме или моём, на лужайке в лесу, в машине и даже в школьной раздевалке.

Дэн смотрел на меня огромными влюблёнными глазами, засыпая в моих нежных руках. И каждый раз, клянясь, что я буду любить его вечно, обещая новое свидание в новый день, я лгал. Не было «завтра» для нас. Было лишь моё бесконечное, пугающее постоянством «сегодня», перечёркивающее к закату все достижения дня и приносящее острую горечь разочарования.

Словно я всё время бежал, бежал вперёд, но так и не мог дотянуться до цели, ухватить робкое чувство триумфа рукой. Ловил мимолётные, тут же ускользающие сквозь пальцы моменты блаженства, и сразу падал в пропасть слёз. И никакого шанса вырваться из круга, повторяющегося вновь и вновь. Я не испытывал удовлетворения. Возвращался в то же самое утро, обречённый и пустой, не нашедший разгадку временной петли, в которой застрял.

Потом я устал и от романтики. Я больше не мог тратить весь день на гонку за коротким промежутком времени в конце суток, когда Дэн сдавался мне, и я мог насладиться им. Рекорд, которого я достиг — всего лишь пятьдесят девять минут. Четырнадцать часов ухаживаний стоили одного часа веселья? Я бегал за ним целых пятнадцать лет! Даже семейные пары, чьи совместные будни не похожи один на другой, не выдерживают испытания временем, расстаются, начинают ненавидеть друг друга...

Я любил Дэна, любил всем своим омертвевшим за годы сердцем. Или не любил, а хотел... я испытывал в нём сумасшедшую, на грани болезни, патологическую потребность. Я не мог дышать без него. Дэн стал частью меня, как сросшиеся стволы деревьев, без него я был так одинок. Но я совершенно растерял боевой дух...

В первый раз, когда я решил испробовать новый подход, меня стошнило. Я казнил себя последними словами за то, что сделал с ним — хрупким, таким несчастным и жалко плачущим, умоляющим остановиться. Я ненавидел себя всеми фибрами души.

Но за первым разом последовал второй, третий. И затем я втянулся.

Я спрошу вас ещё раз: чтобы вы сделали, если бы проживали снова и снова один-единственный день? Я уточню: на чтобы вы решились, если бы знали, что вам за это ничего не будет? Если бы были уверены, что новый день сотрёт все ваши ужасные грехи?

— Привет, — улыбаюсь я Дэну, ждущему автобус на остановке. Он стоит здесь каждый раз в одно и то же время, возвращаясь из школы — не решился второй раз сесть за руль после чуть не случившейся аварии со мной. И это был наилучший момент, чтобы познакомиться с ним. — Я Валера. Хочешь кофе? Я взял ванильный латте.

Всё повторяется заново — отточенный приём, доведённый до автоматизма.

На этот раз я оглушаю его, у меня задумано нечто новое, нечто, чего я ещё ни разу не делал, будучи слишком малодушным, чтобы решиться. Но я живу в этом дне уже восемь десятков лет и перепробовал почти все виды развлечений. Секс с девственником, секс с извращениями, секс с рабом и ещё тысячи других способов совокуплений уже не так привлекают меня. Дэн ведь всё равно не испытывает удовольствия в его первый раз, так ради чего мне стараться? Фантазия истощилась. Сегодня всё будет иначе, ведь я обещал.

Я кладу бесчувственное тело и неторопливо привязываю руки и ноги парня раскинутыми в стороны в ожидании, когда он придёт в себя. Я не собираюсь спешить, я хочу насладиться своей властью и его реакцией. Хочу прочувствовать каждый ужасный и пугающий миг.

Дэн вздыхает и открывает глаза, моргает, привыкая к полумраку в сарае. Его растерянный взгляд останавливается на мне, сидящим на нём верхом и наблюдающим за дальнейшими действиями. Любимый дёргает руками, и в его великолепных карих глазах отражается испуг, как у запутавшейся в смертельной ловушке лани, видящей приближение хищника.

— Тш-ш, — умоляю я его не кричать, нежно лаская лицо, в котором обожаю и знаю каждую мельчайшую чёрточку. Чётко очерченные брови, длинные ресницы. Узенькие скулы и чувственные губы, которые до меня никто ещё не целовал — по крайней мере, Дэн так считает. Блестящие шёлковые волосы, роскошной волной раскинувшиеся вокруг головы. Он прекрасен. Невинен. Сексуален. Идеален.

— Пож... — пытается сказать Дэн, но я кладу указательный палец на его трепещущий рот.

— Тише, — строже приказываю я, качая головой. — Я в этом деле новичок, поэтому не усложняй мне задачу.

Дэн молчит, лишь испуганно хлопает большими глазищами, надеясь — я вижу это — на снисхождение. На то, что всё окажется просто его кошмарным сном, и вскоре он проснётся. На то, что я передумаю или он сможет меня переубедить. Дэн всегда надеется. Упрямый мальчик, он всегда умоляет остановиться, а на самом деле только и ждёт момента, чтобы треснуть меня и сбежать. Поэтому на сей раз я его привязал. Ведь мне нужно сосредоточиться, а его сопротивление будет мне мешать в этом.

Тяжело дыша по мере того, как моя решимость крепнет, я поглаживаю обеими ладонями его лицо, чувствуя, как нарастает возбуждение от приближения неизведанного и страшного деяния. Медленно провожу руками до хрупких плеч и обратно, снова и снова. Губы парня начинают дрожать в безмолвном повторении слова «нет», глаза расширяются всё сильнее, как будто он догадывается, что именно я собираюсь с ним сделать. А внутри меня поднимается горячая боль, — я ещё не совершил преступления, но уже мысленно схожу с ума от последствий.

Его шея такая тонкая и изящная, под ладонями бьётся бешеный пульс. С каждой секундой я приближаюсь к цели, сдавливая горло чуть-чуть сильней. Отпускаю и делаю это снова, измеряю силу, с которой нужно давить.

Дэн молчит, но его глаза наполнены неподдельным ужасом. Когда я насилую его, он всегда умоляет, но не теперь. Замерев, просто смотрит округлившимися глазами в ожидании неизбежной смерти. Только качает едва заметно головой.

На сей раз я не отпускаю его, не ослабляю убийственную хватку, и Дэн начинает понимать, что время пришло: его рот приоткрыт, он хочет кричать, маленькое тело извивается подо мной в невольном и естественном сопротивлении. Лицо превращается в гримасу отчаянья, закатываются глаза. Конвульсии становятся отрывистыми и резкими, а пульс подскакивает под двести ударов.

Я сдавливаю сильней, движимый единственным желанием: закончить, как можно скорей, достигнуть пика, пока меня не остановили вина и страх. Смотрю неотрывно, боясь даже моргнуть, не желая пропустить ни единого мгновения. Сила его борющегося за жизнь тела подкидывает меня, руки и ноги, до предела натянувшие путы, напряжённо дрожат, а на висках вздуваются вены. Его веки набухают и становятся синеватыми, и, в последний раз содрогнувшись, Дэн обмякает в моих жестоких пальцах. Я больше не чувствую пульс.

Застыв, как камень, потрясённо смотрю на дело своих рук, ощущая непередаваемую боль, пожирающую сердце безумца, как огонь съедает сухой густой лес. Я горю.

— Люблю тебя, — шепчу я, ослабляя дрожащие пальцы и нежно лаская гладкую кожу, не веря, что всё-таки смог. — Дэн, я так сильно люблю тебя...

Всё чувствуется так остро, так безнадёжно... я словно остался в целом мире один. Я монстр, которого создало Время. Чудовище, которое взрастил в себе сам. Я ненавижу себя за то, что делаю с ним, но нет другой возможности вызвать этот краткий выброс адреналина, позволяющий почувствовать себя хоть недолго живым...

Медленно опускаюсь рядом с мёртвым телом и обнимаю его, трепетно и с любовью прижимая к себе. Устроив голову на ещё тёплой, но уже недвижимой груди, даю волю слезам, оплакивая свою единственную любовь. Сколько бы времени ни прошло, никто, кроме Дэна, меня не привлёк.

Дэн — единственный, кто наполняет мой повторяющийся день хоть каким-то смыслом. Не знаю, почему он. Но не могу ни на миг от него оторваться, он притягивает, как магнит...

Я плачу от горя и от любви, испытываю вину и одновременно восторг, лёгкость и поглощающее разум безумие. Кратковременные, почти незаметные в общем течении времени чувства, призванные освободить от внутренней пустоты, которую я стараюсь, но никак и ничем не могу заполнить... не приносящие вожделенный покой.

— Завтра всё будет иначе, — обещаю я, медленно очерчивая пальцами контур груди, исследуя каждый изгиб его нового — мёртвого — тела. — Завтра я снова убью тебя...

Без тебя немыслимы рассветы.
Без тебя закат застыл навек,
Как на плёнке старой киноленты,
Что снимал угрюмый человек.

Без тебя забудутся желанья,
И во льдах укроется любовь.
Без тебя бессмысленны скитания,
Счастья поиски... и тризна взвоет вновь.

Без тебя я стану одиноким.
Да куда там? Вряд ли проживу.
Но назло случайностям жестоким
Крикну смело: «Я тебя люблю!!!»