Плащаница девственника

Предисловие:

Честно говоря, я сомневался, выкладывать ли этот рассказ вообще. На мой взгляд, Всемирная Литература по жанру «Эротика» задумывалась для нашего развлечения, а не для того, чтобы морализировать или выдвигать обвинения. Но, в конце концов, всё же решился, поскольку думаю, что даже любителям гей-прозы полезно иногда взглянуть на вещи реально.

В этом рассказе нет ничего приятного, как нет и красивого, нежного, сексуального или романтичного. Так и было задумано. Здесь много натурализма, насилия, мук и ужаса. Содержание рассказа намеренно шокирует. Оно никоим образом не предназначено для того, чтобы ублажить читателя или пощекотать ему нервы.

Здесь вы не найдёте ни радуг, ни каких-либо «долго-и-счастливо». Что здесь есть – так это некая идея и несколько уроков, которые вы, надеюсь, извлечёте, если решитесь прочесть.

Если вы решите не читать, я пойму вас и не стану обвинять. Однако всё же прошу вас прочесть авторский комментарий после рассказа. То, что я на самом деле хочу вам сказать, написано не здесь, а там.

Последнее замечание по поводу построения истории: дата, стоящая перед каждым из разделов, имеет важное значение. В повествование есть временные скачки.

Спасибо за ваше время и за то, что читаете.

Голос во тьме...

В соответствии с неким

Божественным парадоксом,

Везде, где найдётся один раб,

Там на самом деле их два.

Таково магическое зеркало бытия:

Мы не можем подняться выше,

Пока все наши собратья

Не поднимутся с нами вместе.

~ Эдвин Маркхэм, американский поэт (1852-1940)

[5 мая 2013]

Меня зовут Денис.

Просто Денис.

Раньше меня звали Дэн. Так меня называли родители и друзья. Так было записано в моём свидетельстве о рождении.

Прекрасный весельчак.

Потому что для них я был прекрасен.

Это по-детски - думать о таких вещах, но я иногда думаю.

Когда-то давным-давно у меня были дом и семья. Я был обычным ребёнком с обычной жизнью. Моя мама была домохозяйкой, а папа - учителем. У нас было не очень много денег, но нам хватало.

Мы жили в Поволжье, в крошечном городке под названием Дождь, в маленьком белом домике в стиле «Кейп-код». Моя комната была на втором этаже. Маленькая, но в ней имелся чудесный эркер с сиденьем, устроенным на невысоком подоконнике. Когда мне было восемь, я украсил её двадцатью оттенками фиолетового, потому что ненавидел белый цвет. В комнате было уютно, и эти цвета годами вызывали у меня улыбку, поэтому, даже став старше, я не посчитал нужным ничего менять.

На самом деле, единственным, что менялось со временем, были мои книги. Я обожал читать, особенно классические романы, поэтому папа сделал около моей кровати несколько книжных полок. Когда я доучился до одиннадцатого класса, они были заполнены книгами в два ряда.

Обстановка остальных комнат была, возможно, немного старомодной, но тёплой. Жёлтые шкафы в кухне, чтобы напоминать маме о солнце, которое совсем к нам не заглядывало, и каминная полка в гостиной, уставленная десятками разностильных рамок с фотографиями. Задний двор, всегда усыпанный листьями. Столько зелени, и так много деревьев поблизости. Там, где я жил, часто шли дожди, поэтому каждый раз, выходя на крыльцо, я вдыхал запах недавно опавших листьев. Как будто посреди леса. Воздух всегда был чистым, с землистой ноткой.

Когда мне исполнилось шестнадцать, папа купил мне автомобиль «Шевроле» ржаво-красного цвета, старый и потрёпанный. Он рычал до неприличия громко и поглощал топливо с бессовестной жадностью, но я его обожал. Обожал ездить на нём в школу и в местный магазин спорттоваров, где я работал на неполную ставку.

Тот пикап означал свободу.

Когда я ездил в Волгоград повидаться со своим другом Димой, то опускал в кабине окна и позволял ветру играть с моими волосами. Я крутил ручку древнего радио, способного ловить только длинные волны. Обычно всё, что мне удавалось поймать, это песенки в стиле кантри о пиве, собаках и поездах в сопровождении многочисленных помех.

Это не имело значения. Я любил его, потому что оно было моим.

Тогда, давно, у меня была хорошая жизнь.

У меня были друзья.

У меня была семья.

У меня было имя. И меня любили.

Но теперь я не могу говорить ни о чём из этого. Иначе меня ждёт наказание.

В последний раз, когда я совершил такую ошибку, я два дня не мог ходить, и ему пришлось вызвать врача, чтобы остановить кровотечение у меня между ног.

Нет, я выучил свой урок: самое лучшее для меня - это днём вести себя тихо и делать всё, что он говорит. Четыре дня назад, находясь не в доме, а в парке, в окружении людей, я потерял всякую надежду.

Моё имя больше не Дэн. Только Денис.

Неважно, насколько мне больно. Неважно, насколько тяжело сглатывать жгучую рвоту, когда он прикасается ко мне. Неважно, как сильно слёзы щиплют глаза - я молчу и притворяюсь, что я сплю, что это не реально.

Свой плач я откладываю до того момента, когда стемнеет, и он не сможет увидеть.

[13 сентября 2008]

- Ну давай, Дэн! - Алик смеётся. - Будет весело! Только мы, мальчики!

- Это довольно далеко... - Я сомневаюсь, заранее просчитывая время и расстояние. Вообще-то, мама, наверное, захочет, чтобы сегодня вечером я был дома. Утром, уходя в школу, я видел, что она выкладывает на кухонный стол... Ингредиенты для «Красного бархата», моего любимого торта.

- Если понадобится, будем вести машину по очереди. Мы не были там с июля! В Дожде так скучно... Пожалуйста!

Алик и Лёша хотят поехать в Санкт-Петербург, чтобы отпраздновать мой день рождения. Он сегодня.

Семнадцать!

Я в выпускном классе, но последние две недели я провёл, заполняя заявления о приёме в колледж. Может быть, ещё рано, ну и что такого. В отличие от большинства ребят, которые учатся вместе со мной, я точно знаю, что хочу делать и куда пойти.

- Не знаю, Алик... - начинаю я.

- Давай, Дэн, мы сможем совершить набег на кафе «Старбакс». Обещаю не хныкать, - говорит Лёшка.

Я с неимоверным трудом сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться над его нарочито надутыми губками и щенячьими глазками. Но Лёшка абсолютно точно знает, где моё слабое место. Мне нужны новые книги, что-то новое и, может быть, захватывающее. Библиотека в Дожде такая... бедненькая. Конечно, книги можно купить и через интернет, но я хочу вдохнуть запах страниц, смешанный с ароматом «Старбакса». Ладно, может быть, я хочу посмотреть, работает ли там ещё тот горячий парень, что флиртовал со мной в прошлый раз.

- Хорошо, поехали! - уступаю я. - Но дайте мне сначала позвонить маме и убедиться, что она не возражает. Не хочу ранить её чувства.

Моя мама лучшая.

- Ты больше не ребёнок, дорогой. Тебе семнадцать, - отвечает мне она. - Это твой день рождения, так что повеселись от души. Только держись благополучных районов. Обещаешь? Там полно ненормальных. И не расставайся с Аликом и Лёшей... Позвони мне, если будешь задерживаться, ладно?

Спустя вечность мы, наконец, добираемся до Санкт-Петербурга. Движение ужасно плотное, и никто из нас на самом деле не знает точно, куда нам ехать. В итоге мы делаем пару лишних кругов, но, наконец, находим то, что искали. Алик паркует машину на одной из боковых улочек, которая находится на примерно одинаковом расстоянии от тех мест, где мы хотим побывать. В паре кварталов отсюда есть несколько магазинов, которые они с Лёшкой очень хотят исследовать. Мой книжный рай где-то позади нас.

Поскольку сегодня всё-таки мой день, начинаем мы с книжного. Магазин похож на... лучшее место в мире. Здесь можно потеряться, что я спустя какое-то время и делаю, забыв, что меня сопровождают два изголодавшихся по модной одежде парня-гея.

Я провожу, наверное, час, переходя от полки к полке. Там есть новая книга моего любимого писателя в твёрдом переплёте, перед которой я не могу устоять; я даже обнаруживаю несколько названий, которые слышу впервые. Когда я усаживаюсь с книгой на одно из тёмно-синих кресел в сторонке, то слышу раздосадованный вздох и, подняв взгляд, вижу две пары заведённых кверху глаз. Я тут же улыбаюсь.

- Эй, мальчишки, почему бы вам не двинуться дальше? Вы же знаете, популярная сеть магазинов экстравагантной молодёжной одежды мне и даром не нужна. Можем встретиться за ужином.

- Да ладно, Дэн. - Алик широко улыбается. - Это твой день.

- Нет, правда! Идите! Я могу провести здесь ещё два часа и быть счастливым.

Лёша усаживается на подлокотник моего кресла.

- Серьёзно? Ты уверен? Там в витрине была такая миленькая футболочка, и кажется, на ней был ярлычок «Распродажа»!

- Да, клянусь. Иди и купи её. Я вас догоню.

Алик улыбается и тянет меня за загривок.

- Ну, если ты не против... позвонишь нам, когда закончишь?

- Конечно.

Позже, оторвавшись от книги и взглянув на часы, я обнаруживаю, что уже восьмой час. Сквозь большие окна витрин видно, что солнце село, и на улице темно. Я не собирался проводить здесь так много времени. Достаю телефон и вижу, что Алик написал мне сообщение: они в магазине, в нескольких кварталах отсюда, и ждут, когда я закончу в книжном и присоединюсь к ним. А ещё в уголке мигает огонёк, и я понимаю, что вчера вечером забыл поставить телефон на зарядку.

Всё ещё глядя на экран своего телефона, я пробираюсь к выходу через ряды книжных полок.

Внезапно я врезаюсь во что-то, похожее на кирпичную стену, и слышу громкое «Оба-на!»

- О, Боже, простите меня, - запинаясь, говорю я и наклоняюсь подобрать стопку книг, которые уронил. - Я вас не...

- Да ничего, порядок, - отвечает мне чей-то сиплый голос. В его звучании есть нечто такое, что почти сразу ощущается неправильным. - Ни за что не стану жаловаться, когда красавчик вроде тебя налетает на меня.

- Ох, да, простите меня, - снова извиняюсь я.

Я, наконец, поднимаю взгляд. Прямо передо мной, преграждая путь и глядя на меня, стоит парень.

Он старше меня - ему за двадцать или, может быть, даже за тридцать. Он где-то на голову выше меня, значит, его рост больше ста восьмидесяти сантиметров. Он очень... поджарый и крепкий, как боксёр или вроде того. Даже под одеждой - чёрной футболкой и выцветшими джинсами - заметно, что в нём нет ни грамма жира. Неудивительно, что мне показалось, будто я врезался в стену.

Глядя на него, я стараюсь скрыть невежливую гримасу, но его светлые волосы, на затылке перехваченные резинкой, определённо давно не мыты, а вокруг шеи змеится тёмная татуировка. Ещё у него потрескавшиеся губы, а у его голубых глаз жутковатый льдистый оттенок.

Но что я отмечаю в первую очередь, так это взгляд, которым он окидывает меня - так, будто хочет съесть. Ничего общего с тем, как смотрят на меня Дима или Макс, когда, подвыпив, зовут на свидание. Нет, от этого парня у меня по коже бегут ледяные мурашки, хоть я его вообще не знаю. Он просто излучает вокруг себя эту ауру.

Опять же, он в открытую пялится на мою задницу, а когда я, наконец, замечаю, что он всё ещё сжимает моё запястье, в ушах буквально звенит сигнал тревоги.

- Мне надо идти. Я очень тороплюсь. - Я улыбаюсь и стараюсь не выдать свой ужас.

- Ой, да ладно, просидел тут несколько часов, а теперь жалеешь для меня пару минут? Как тебя зовут, красавчик? Я Исмаэль.

Мой желудок ухает вниз, потому что я только что услышал кое-что такое, чего совершенно не хотел слышать.

- Нет, правда. Мои друзья, - я подчёркиваю слово «друзья» и поднимаю вверх свой мобильный, - меня ждут. Они будут волноваться.

Подмигнув, парень улыбается в ответ, и за его потрескавшимися губами я вижу ряд кривых зубов.

- Вот досада. Ну, может, ещё встретимся.

- Ага, конечно, - тихо бормочу я. Когда он сдвигается в сторону, я ускоряю шаг и иду прямиком к кассе. Кассирша замечает мою поспешность и спрашивает, всё ли в порядке. На самом деле всё, чего я хочу, это уйти отсюда и найти Алика и Лёшку, так что я в ответ улыбаюсь ей и отделываюсь какой-то шуткой.

Через несколько минут, с сумкой, полной книг, я выхожу наружу и в спешке направляюсь к магазину, про который было написано в сообщении Алика. Оказывается, он гораздо дальше, чем я предполагал, и находится на одной из боковых улочек. Мне требуется некоторое время, чтобы добраться до него, потому что пару раз я сворачиваю куда-то не туда. Отчасти это из-за того, что мои мысли заняты другим. Расстроенный, я всю дорогу пытаюсь стряхнуть с себя нехорошие ощущения от того парня из книжного магазина. Я вновь и вновь воспроизвожу в уме наш разговор, стараясь убедить себя, что, насмотревшись «Специального корпуса», отреагировал слишком остро.

Когда я добираюсь до нужного магазина, то понимаю, что свет внутри не горит, а табличка на дверях повёрнута стороной «Закрыто».

Я чертыхаюсь и ставлю на землю сумку с книгами, чтобы найти телефон.

Здесь действительно темно, гораздо темнее, чем мне казалось, пока я был занят только поиском этого места. Уличный фонарь над моей головой не горит, а ближайший из горящих находится на расстоянии в полквартала. Оглядевшись, я понимаю, что вокруг никого нет.

На углу свален мусор, а по тротуару рассыпаны ядовито-розовые листочки с рекламой какого-то концерта. Но кроме этого, вокруг ничего и никого. Но вот мой телефон подаёт сигнал. Батарея почти разряжена, но есть пропущенный вызов и новое сообщение, на этот раз от Лёши.

«Боже, тебе понравится эти джинсы! Такие сексуальные! Магазин сейчас закроется. Встретимся в ресторане!»

Сообщение отправлено двадцать минут назад. Наверное, они уже в ресторане и гадают, где я.

Я вздыхаю и наклоняюсь, чтобы поднять сумку. Сердце бьётся немного неровно. Знаю, что глупо, но меня до сих пор не отпускает то жуткое чувство. Темнота лишь усиливает его.

- Глядите-ка, кто тут у нас. - Громкий голос, смех.

Я резко поднимаю голову и метрах в двадцати от себя вижу три фигуры. Внезапно кровь леденеет, и дрожь пробегает по коже.

Даже в темноте я узнаю это поджарое тело и собранные в хвост неопрятные волосы. Это он, понимаю я, тот, из магазина. Но теперь он не один. Справа от него второй, пониже, в чёрной кожаной куртке, а слева ещё один, огромный, как футболист.

Он шёл за мной.

Я сглатываю, и память прокручивает передо мной день, когда папа включил «режим копа». В Камышине изнасиловали ребёнка, и он был вне себя. К концу его урока костяшки пальцев у меня были в синяках, но зато я узнал, куда наносить удары. Однако сейчас... сейчас я не могу вспомнить, в какое место следует врезать кулаком, а в какое - пнуть коленом, потому что мысли путаются, и всё, что я слышу - это шум крови в собственных ушах.

Нужно закричать, потому что всё в этой ситуации кажется неправильным. Нужно скорее отсюда уйти, вернуться на главную улицу, где люди и фонари, но страх сковывает всё тело. Я смутно осознаю, что дышу резко и шумно, но нахожусь словно в какой-то параллельной реальности, где замедлилось время и отяжелели конечности.

Внезапно, когда они уже метрах в десяти, в меня будто молния ударяет. Ноги наконец-то решают прийти в движение, а изо рта вырывается хриплый крик, что-то вроде: «Нет! Уйди от меня!»

Но они быстрее, и следующее, что я понимаю - я врезался лицом в шлакоблочную стену, и чьё-то тело крепко припечатало меня к ней. В рёбрах боль, и не вздохнуть.

Жарким ртом он шепчет мне в ухо:

- Ну же, красавчик, дашь по-хорошему - и самому понравится. Если товар у тебя качественный, узенький, то у меня на примете есть кое-кто, кто может заинтересоваться.

Я не знаю, что это значит, но ужас леденит мне кровь и гнёт колени. По лицу уже текут слёзы, и, чувствуя его спиной, я начинаю рыдать. Его член твёрд, я ощущаю это даже сквозь джинсы, и он трётся о мою поясницу.

Собрав все силы, я отталкиваю его спиной и пытаюсь дёрнуть за волосы. Пытаюсь достать его ударом или пинком, но двое других хватают меня за руки и держат. Когда с меня вниз по ногам стягивают джинсы и воздух касается ягодиц, я кричу; кричу, даже когда его рука зажимает мне рот.

От запаха и вкуса его потной кожи я чувствую рвотный позыв. Но у меня нет времени подумать, потому что внезапно меня пронзает боль, какой я никогда не испытывал прежде.

Так много боли.

В моё тело вторгаются, его раз за разом вбивают в шлакобетонную стену. Такое чувство, что мне рвут внутренности и жгут огнём. Я кричу от этого - от боли, от страха, от понимания, что не могу это остановить.

- Мать твою за ногу, он девственник, - хрипит он, вторгаясь в меня снова и снова, и снова. - Надо же... Такая, бля, узкая задница... Чёрт побери.

- Нет, - рыдая, говорю я, но меня никто не слышит. Кажется, у него это занимает вечность, и в конце концов моё тело безвольно ослабевает, не имея больше сил для борьбы.

Я умираю внутри. Цепенею. Моя единственная мысль - это слово «нет».

Закончив, он выходит из меня и разворачивает лицом к себе.

- Утрись, - приказывает он и бросает мне засаленную тряпку.

Что-то мокрое стекает у меня по бедру. Я сгибаюсь пополам и ощущаю запах его и какого-то металла. Внезапно всё содержимое моего желудка извергается на тротуар.

Я думаю, что теперь они оставят меня в покое. Я молюсь, чтобы они просто ушли. Но я ошибаюсь.

Он наносит мне ещё один сильный удар по лицу, на этот раз слева, и смеётся.

- Он тебя полюбит.

[17 сентября 2008]

- Открой рот, шлюха.

Я горько плачу и мотаю головой. Это не может происходить со мной. Это не по-настоящему. Этого не может быть. Я в каком-то кошмарном сне, который никак не закончится.

- Денис, соси мой член, - требует Исмаэль, силой всовывая свой хуй мне в рот. Он твёрдый и слишком большой, чтобы уместиться там, и я давлюсь, когда он проникает мне в глотку. Я закашливаюсь и чувствую вкус желчи. - Если ты меня укусишь, я изобью тебя так, что ты неделю глаз разлепить не сможешь.

Он так и сделает. Я знаю это. Я не узнаю себя в зеркале, потому что всё моё лицо в синяках от его ударов. И рёбра синие. Наверное, некоторые сломаны. Он насиловал меня ещё три раза с тех пор, как они привезли меня сюда. Один раз он бил меня, пока насиловал. У меня всё болит.

Закрыв глаза, я вижу лицо матери. Гадаю, ищет ли меня папа.

Я хочу умереть.

- Пожалуйста, нет, - кричу я, но это бесполезно.

[30 ноября 2008]

- Спать будешь здесь, - говорит мне новый мужчина.

В оцепенении я рассматриваю небольшую комнатку; всё в ней выкрашено в белый цвет. Есть маленькое окно, куда проникает совсем мало света, и кровать в углу. Она белая, как и комната. Белые простыни, белые подушки, белое одеяло. Из-за этого комната выглядит безликой.

Внезапно вокруг моего горла сжимаются пальцы - не слишком плотно, но достаточно, чтобы заставить меня на мгновение поднять глаза и вздрогнуть.

- Эти стены звуконепроницаемые. Окно? - Он указывает на него. - В нём пуленепробиваемое стекло. Ты не первый.

Я молча киваю, потому что понимаю, что он говорит. Мы в многоквартирном доме - жильё в нём, судя по всему, недешёвое - и рядом есть люди, но никто не услышит, если я буду кричать. А ещё он только что сказал мне, что я - товар, который покупают, используют и выбрасывают.

- Знаешь правила, Денис?

- Да, сэр, - шепчу я, глядя в пол. В грудную клетку изнутри громко колотится сердце. Но теперь во мне живёт ужас иного рода. Уже не пульсирующий, не бурно протестующий. Покорный, усталый страх, из-за чего я думаю, что отказался от борьбы.

Есть малая часть меня, которой как-то удалось сохранить в себе гнев. Эта часть меня хочет плюнуть ему в лицо. Но я не плюю, потому что большая часть меня уже разрушена Исмаэлем и его людьми.

И эта часть, разрушенная, растёт с каждым днём. Ещё не так давно моей единственной проблемой было, где найти денег на оплату колледжа. Теперь я чувствую себя ничтожным и грязным, и по ночам моя грудь болит от беззвучных рыданий.

- Перечисли их, - приказывает он. Голос жёсткий, и пальцы вокруг моего горла сжимаются крепче. Я опять поднимаю глаза и смотрю на этого нового мужчину. Кажется, Исмаэль называл его старшим братом — Валерой. Но на самом деле я не помню.

Я стараюсь стоять прямо, опасаясь последствий, если не сделаю этого. Я знаю, что не значу для него ничего. Знаю, что он будет причинять мне боль, использовать меня и, возможно, перепродаст. Другой подросток, которого привёз Исмаэль, блондин по имени Рома, деливший со мной камеру, рассказал мне всё о подпольных рынках и о том, чего ожидать. Им уже торговали раньше.

Теперь вместо грязного тюфяка на полу у меня есть кровать, но больше в моей жизни не изменилось ничего. Изменился только мой адрес. И я теперь на наркотиках. Я рад, очень, потому что не могу представить себе в этом месте ужас альтернативы.

Роме повезло, потому что ему удалось покончить с собой за день до того, как меня продали.

Завидую ему.

Этот новый мужчина - предположительно Валера - того же роста, что и Исмаэль, и так же сложён. Но, в отличие от Исмаэля, он хорошо одет. Кожа чистая, зубы ровные и белые. Волосы по-модному растрёпаны и напоминают мне листья в октябре. Глаза тёмно-изумрудного цвета, но я не могу в них смотреть, потому что от их взгляда меня бьёт дрожь. Когда он рассматривает моё обнажённое тело, я вижу в его глазах жестокость и алчность.

Внешне он не выглядит таким... но он такой. Внешность не имеет особого значения. Он ничем не отличается.

И я ненавижу его - вне зависимости от того, как он одет, какое у него лицо и как его зовут.

Слышу собственный голос, унылый и безжизненный:

- Не разговаривать ни с кем без вашего разрешения. Не отвечать, если кто-то позвонит в дверь, и не поднимать телефонную трубку.

- Что ещё? - Он оттягивает мою голову назад, заставляя смотреть на него. У меня вырывается слабый стон, потому что он груб и его пальцы причиняют сильную боль, но это лишь вызывает у него улыбку.

- Не пытаться сбежать, - шепчу я, смаргивая горячие слёзы.

- Хороший мальчик. А теперь на колени.

[29 января 2009]

Я один в квартире. В четвёртый раз с тех пор, как я здесь, он оставил меня одного.

На двери установлен специальный замок, чтобы я не мог сбежать. Чтоб отомкнуть его, хоть изнутри, хоть снаружи, нужен ключ. Валера сказал мне, что далеко я в любом случае не уйду. Исмаэль вживил мне под кожу микрочип.

Как собаке.

Но он зачем-то каждый день заставляет меня вслух повторять правила.

Однажды я случайно закатил глаза.

Всего раз.

Валера не избивает так часто или так сильно, как Исмаэль, но он точно знает, куда наносить удары, чтобы я чувствовал последствия ещё много дней.

Но ему нравится заниматься сексом. Очень. Когда он толкает меня на матрас и силой вгоняет себя между моих бёдер, это не так больно, как с Исмаэлем, но это хуже, потому что иногда он пытается поцеловать меня. Он любит говорить мне, какой я красивый, и трогает мои волосы.

Когда я не открываю для него рот или когда плачу, он приходит в ярость и делает мне больно. Если я отвечаю на его поцелуи, это заканчивается быстрее.

Я хорошо целуюсь.

Иногда моё тело предаёт меня и отвечает ему. Он любит это. Я хочу убить себя, но вместо этого просто научился вызывать у себя рвоту - потом, когда принимаю душ. Вода смывает рвотные массы, но это нисколько не делает меня чище.

Сегодня я должен сделать уборку пылесосом и приготовить ужин. Убираться достаточно легко, это даже приносит краткое облегчение. В звуке пылесоса можно потеряться и забыть, где я. Он напоминает мне о хлопотах по хозяйству, которыми я занимался дома.

Дома.

«Прекрати», - говорю я себе, кусая изнутри щёку, достаточно сильно, чтобы почувствовать вкус крови. Я не могу думать о доме. Или о маме с папой. Я не могу туда попасть.

Они не существуют. Я не существую. На самом деле меня здесь нет.

Трудно готовить, когда нет ножей. То есть ножи у Валеры имеются, но они в запертых ящиках, потому что он мне не доверяет.

Иногда я фантазирую о тех ножах, хотя сомневаюсь, что смогу ими воспользоваться. Мне трудно преодолеть страх - страх перед неизвестным: ведь если у меня это получится, я не знаю, что произойдёт потом. Я думаю, что Исмаэль меня, наверное, всё равно найдёт.

Глубоко внутри меня есть мысль о том, что мне следовало бы быть сильнее, и мне отвратительно знать, что я не такой. Не понимаю, почему мой мозг больше не может работать нормально. Ничего путного и осмысленного не приходит в голову. Я ничтожество.

С ножами или без них, но сегодня к Валере придут друзья, и он хочет, чтобы стол был накрыт к семи часам. Я до сих пор не знаю, чем он занимается. Думаю, это как-то связано с фондовым рынком или финансами, потому что он следит за биржевыми котировками по телевизору и постоянно о чём-то договаривается по сотовому. Не то, чтобы это меня сильно интересовало.

На кухне пахнет шалфеем и орегано. Пахнет хорошо, и на вкус приготовленный мною соус тоже хорош. Однако с каждым щелчком таймера духовки моё сердцебиение ускоряется, а дыхание становится поверхностным.

Я должен прислуживать им во время ужина. Но наряд, который он велел мне надеть, говорит мне нечто иное. Фартук меня едва прикрывает, и он сказал не надевать нижнее бельё. Он сказал мне быть... вежливым и гостеприимным.

Я слышу щелчок дверного замка и, сглотнув солёный комок, иду в столовую. Слава Богу, еда ещё не остыла. В дополнение к блюду из макарон я сделал свой любимый десерт, надеясь, что был неправ насчёт своей одежды, и он не позволит своим друзьям прикасаться ко мне. Я молю Бога быть ко мне хоть чуточку милосердным, потому что когда меня касается он, это уже достаточно плохо.

Как всегда по вечерам, я дожидаюсь Валеру, стоя сбоку от его стула во главе стола, чтобы прислуживать ему за едой. Ему это нравится. Нравится смотреть, как я наклоняюсь над столом. Иногда, пока я наполняю его тарелку, он трогает мои бёдра и зад. Иногда толкает меня грудью на стол и задирает мне фартук. Сам он даже не снимает штаны, просто расстёгивает молнию. Закончив со мной, он заставляет подать ему другую тарелку и убрать беспорядок.

Не знаю, что хуже: это или когда он меня целует.

Он зовёт меня по имени, и я поднимаю глаза, совсем чуть-чуть. Мой желудок сжимается, и дрожь ужаса пробегает по позвоночнику. С ним двое мужчин, которых я никогда раньше не видел. Они смеются, они одеты в дизайнерские рубашки-поло, и они оглядывают меня так, что я понимаю: сегодня мои молитвы останутся без ответа.

Бог меня больше не слышит.

[5 апреля 2009]

- Чёрт возьми, Денис, - произносит он сквозь зубы. - Почему ты вынуждаешь меня делать это с тобой?

Мой нос и губа кровоточат после удара его кулака, и я подозреваю, что, упав на пол под неудачным углом, я вывихнул плечо. Я слышал хруст, и сейчас ощущение такое, будто кожу протыкают ножами.

- Простите, сэр, - шепчу я. Соль моих слёз обжигает разбитую губу.

Валера хватает меня за руку выше локтя и рывком поднимает на ноги. Его пальцы стискивают так, что я знаю: завтра там будут фиолетовые отпечатки. Он волочёт меня в комнатку-прачечную, и я, спотыкаясь, тащусь за ним.

- Как это называется? - рычит он, схватив одну из своих дорогостоящих рубашек. Он суёт её мне в лицо, а затем бросает на пол.

Растерянный, я не знаю, что отвечать, потому что, когда он такой, как сейчас, не имеет значения, что я скажу - всё будет не так. Я уже научился распознавать, когда он в таком настроении. Он входит вечером в квартиру, и по взгляду, которым он окидывает всё вокруг, я уже понимаю, что ему ничем не угодишь. Сегодня один из таких дней. Поэтому я снова и снова повторяю, что я сожалею.

И я сожалею. Обо всём, что сделал.

О том, что жив.

- Сколько раз тебе объяснять, как это делается? - кричит он.

- Я всё исправлю, - обещаю я, хотя до сих пор не знаю, что именно сделал неправильно. Теперь я умоляю. Это отвратительное безволие, но мне всё равно. - Пожалуйста, не бейте меня, - шепчу я.

Его глаза на мгновение смягчаются, и хватка ослабевает. Почти с нежностью он убирает волосы с моего лица. Его рот склоняется к моему уху, так близко, что колючая щетина на подбородке царапает мне кожу, и, сунув руку мне под футболку, он поглаживает меня по спине.

- Терпеть не могу, когда ты заставляешь меня так поступать с тобой. Мне не нравится тебя бить. Ты же знаешь это, правда? Не лажай больше, ладно? - мурлычет Валера.

Про себя я называю его лжецом, однако, сдерживая новые рыдания, неистово киваю.

Он доволен моей кажущейся искренностью и целует меня в шею. Его язык вновь и вновь касается моей кожи, влажный и скользкий, и я с трудом сдерживаю рвоту. Его тон смягчается, и он говорит мне - тем ненавистным мне голосом, который сам он считает вкрадчивым и соблазнительным:

- Как насчёт того, чтобы я разрешил тебе загладить свою вину?

Я закрываю глаза и снова киваю, на этот раз медленно и грустно, потому что то, что я говорю, не имеет значения.

[17 июля 2009]

- Денис? Почему бы тебе не сбегать сейчас за почтой?

Валера говорит это с улыбкой, словно делает мне подарок.

Так и есть. Это лучший подарок, который он мне когда-либо делал.

С апреля он начал в качестве вознаграждения давать мне вещи - менее откровенную одежду, которую я могу носить, когда его нет дома, подписку на журнал и даже цепочку с кулоном. Я чуть не рассмеялся, увидев тот кулон в форме сердца. Но я ношу его, потому что боюсь не носить.

Иногда, после того, как я переделаю все дела по дому, он разрешает мне читать его книги - у него есть своя библиотека, это отдельная комната - но они меня не очень интересуют сейчас. Зачем читать о мирах, которые я не могу иметь?

Но это. Это лучшая часть моего дня. Последние две недели он каждый день разрешает мне спускаться по лестнице - по всем десяти пролётам - к ряду медных почтовых ящиков в холле.

Одному.

Из всего, что у меня есть, это больше всего похоже на свободу, и у меня на счету каждый шаг. Тут ровно сто пятьдесят шагов, и каждый из них я делаю так медленно, как это только возможно, чтобы не выдать промедления. Каждый день, открывая дверь с лестницы в холл, я делаю глубокий вдох. Воздух там свежий. Это странно, потому что я всё ещё нахожусь в помещении, но там, внизу, я могу вдыхать слабые следы уличных запахов - выхлопных газов, готовящихся хот-догов и колбасок, от которых у меня урчит в желудке.

«В.И.Русик, 11-325»

Задержавшись у его почтового ящика, я смутно понимаю, что живу на одиннадцатом этаже в квартире номер триста двадцать пять. На конвертах ещё и название улицы написано, но на самом деле всё, что мне известно, это что я где-то в Петербурге.

В тот момент, когда я запираю почтовый ящик, справа от меня хлопает дверь, и с улицы в холл вбегает темноволосая девушка. Её волосы модно пострижены, и короткие прядки торчат во все стороны. Она одета с иголочки, а на лице сияет широченная улыбка. Как будто она выиграла в лотерею. Вчера она тоже так выглядела.

Я видел её дважды на прошлой неделе, а на этой - уже четыре дня подряд. Каждый раз она улыбается мне так, будто мы могли бы быть друзьями.

Она думает, я тоже здесь живу.

Я и живу. Только не так, как она полагает.

Однако это опасно, потому что она трижды пыталась завести со мной разговор. Это нарушение правил, поэтому я каждый раз делал вид, что не слышу, и убегал наверх. Когда это случилось впервые, я потом плакал целый час.

- Привет!

Мысленно я съёживаюсь, потому что мне нужно снова убежать. Я быстро качаю головой, просто лёгкое движение, и разворачиваюсь, чтобы уйти.

- Постой! Что же ты всегда убегаешь! - говорит она и звонко смеётся. Её голос разносится по фойе и эхом отдаётся от мрамора стен. Прежде, чем я успеваю открыть дверь, на моё предплечье ложится рука, и я вздрагиваю всем телом.

- Ты недавно здесь живёшь? Я Даша. - Она такая... счастливая.

Я не знаю, что делать. Я не могу невежливо оттолкнуть её, но панически боюсь нарушить одно из правил Валеры, даже если он об этом не узнает - его же здесь нет. Я просто знаю, что, если я это сделаю, он всё равно узнает, поэтому снова мотаю головой и пытаюсь вырваться.

Но она на это не поддаётся и продолжает крепко держать меня за руку. Есть часть меня, огромная часть, которой страстно хотелось бы поговорить.

Один разочек.

С кем-нибудь. Кем угодно.

С этой девушкой, которая меня совершенно не знает.

Этой девушкой, которая думает, что я её сосед.

Я знаю, что дрожу и нервничаю, и что она замечает это. Но всё равно разворачиваюсь. Я не осмеливаюсь взглянуть на неё - не могу - но мои губы издают звук, который, возможно, сойдёт за краткое приветствие. Едва ли он громче шёпота, но меня охватывают ужас и восторг одновременно.

Она не отвечает сразу, и я рискую поднять глаза. Она выглядит смущённой. Её лоб сморщен в складки, а тёмные глаза изучают меня, будто я животное в зоопарке. Интересно, замечает ли она оттенок жёлтого, ещё оставшийся на моей щеке.

Хватка на моей руке ослабевает, но не исчезает. Она - Даша - мягко спрашивает:

- Эй, ты в порядке?

Мои глаза наполняются слезами, но я не позволяю им пролиться.

Нет, нет, я не в порядке, хочу сказать я. Совсем не в порядке. Нет ничего в моей жизни, что было бы в порядке. Но я не говорю этого. Я же не дурак. Валера сделал мне достаточно предупреждений.

- Я в порядке, - в конце концов отвечаю я. Я уже провёл здесь слишком много времени. Если я не вернусь, как можно быстрее, то дорого за это заплачу, и он меня больше не выпустит. - Спасибо что спросила, но мне нужно идти.

- Как тебя зовут? - спрашивает она. Её голос становится ещё мягче. Как будто она успокаивает раненое животное.

- Дэн, - шепчу я.

Я бегу вверх все десять лестничных пролётов, потому что боюсь, смертельно боюсь. Сердце колотится, а ноги трясутся. Я не знаю, что меня ждёт, с чем я столкнусь. А ещё я не знаю, что делать с Дашей. Я нарушил первое правило и не уверен, что будет хуже - признаться или подождать, чтобы посмотреть, узнает ли он.

Мой бег заканчивается в тот момент, когда я, споткнувшись, влетаю в двери одиннадцатого этажа. Валера стоит там, без рубашки, прислонясь к дверному косяку и засунув руки в карманы. Его челюсти сжаты, желваки перекатываются, а на лице написана нескрываемая ярость. Он впивается в меня таким взглядом, будто сейчас убьёт, и я знаю, что он откуда-то знает.

- Есть что-нибудь, что ты хочешь мне сказать, Денис? - Его голос холоден и угрожающ.

Ужас поселяется в животе, и я непроизвольно падаю на колени, ползу к нему и протягиваю руку к его молнии. Я впервые проявил хоть какую-то инициативу в физическом плане, но на долю секунды я предполагаю, что этим мог бы вымолить себе прощение.

- О, нет, ты этого не сделаешь, - кричит он, его пальцы вцепляются мне в волосы, и за них он рывком поднимает меня на ноги. - Это я получу, когда я захочу.

Я слышу, как с рыданиями оправдываюсь, что не знал, что мне делать, когда она подошла ко мне.

Он пропускает мои мольбы мимо ушей.

- Какое первое правило? - спрашивает он, волоча меня за волосы в мою комнатку.

- Не... не разговаривать ни с кем, - скулю я.

Я чувствую, как моё тело летит через всю комнату и останавливается, лишь врезавшись позвоночником в край матраса. По спине и ногам огненными вспышками проносится мучительная боль от удара. Я кричу, но он уже рядом со мной, швыряет меня на кровать и наваливается сверху. Мои бёдра прижаты его весом, его ноги - по обе стороны от моего туловища, так что я не могу ни сдвинуться, ни уклониться.

Он бьёт меня по челюсти тыльной стороной ладони, то справа, то слева, обзывая шлюхой, подстилкой и бесполезной сукой. Инстинктивно я пытаюсь защититься от его ударов, закрывая скрещёнными руками лицо. Я даже делаю попытку ударить его в ответ. Я как будто на автопилоте; словно со стороны, я слышу собственный голос - я зову своего отца, тщетно умоляя его спасти меня из этого ада.

Это лишь умножает его ярость. Валера настолько сильнее меня, что удерживает оба мои запястья одной рукой.

Он бьёт меня очень сильно. Сильнее, чем когда-либо бил Исмаэль.

- Никогда. - Удар. - Больше. - Удар. - Не смей. - Удар. - Нарушать. - Удар. - Правила.

Я - месиво из рыданий, соплей и крови. Грудь болит от резкого дыхания, а лицо кажется разбитым в лепёшку.

Когда я, обессилев, затихаю, он наклоняется и рычит:

- А теперь, раз уж ты так любезно предложил. - Я вижу над собой его глаза, потемневшие и по-прежнему полные ярости. Я никогда ещё не видел его в таком состоянии, и мне страшно, как никогда.

Он грубо переворачивает меня со спины на живот и рывком спускает мои штаны до лодыжек. Его ладонь с растопыренными пальцами упирается мне в затылок и вдавливает лицо в подушку. Я давлюсь, чувствуя отвратительный аромат клубничного шампуня, которым он заставляет меня пользоваться.

Меня передёргивает, когда я слышу, как он расстёгивает молнию на брюках. За этим следует омерзительный звук плоти, скользящей по плоти - он накачивает свою эрекцию. Это не занимает много времени.

Ожидая обычного вторжения, я готовлюсь к тому, что сейчас будет больно, потому что он в ярости, и секс тоже будет травмирующим - именно таково его намерение. Он плюёт мне между ягодиц, и внезапно его пальцы оказываются там, начинают растирать слюну по мне и втирать её внутрь меня. Он плюёт туда ещё несколько раз, а затем широко раздвигает мои ягодицы.

Он заглушает мой отчаянный, леденящий кровь крик, глубже вжимая моё лицо в подушку. Двигаясь надо мной, он громко хрипит и вцепляется мне в бёдра, чтобы удержать на месте. Когда он врезается в меня третий раз, наступает редкий и краткий миг божественного милосердия - я теряю сознание.

[6 января 2010]

В последние шесть месяцев всё идёт не так, как раньше. Не то, чтобы очень. Но... возможно?

Я никогда, вообще никогда не выхожу из квартиры.

Один раз, в сентябре, почти через год после того дня, когда меня схватили, был ужасный момент, когда та девушка из холла, Даша, постучала в нашу дверь. Было ясно, что она делает, хотя она всего лишь сказала, что собирает подписи под каким-то обращением в домовой комитет. Пока Валера ей отвечал, мы обменялись коротким, в долю секунды, взглядом.

Она подозревает, что что-то не так. В этом я уверен, потому что она говорила слишком громко, когда называла ему номер своей квартиры, 09-213. Ещё я думаю, что она спрашивала у Валеры обо мне, потому что трижды, в разные дни, слышал, как Валера вполголоса проклинал её и называл назойливой сукой.

Но для меня это ничего не меняет, так что я хожу по квартире в вялом оцепенении. С того дня в июле я полностью потерял чувство времени, и дни мои сливаются в одно размытое пятно. Хотя они в любом случае ничем не отличаются один от другого.

Просыпаюсь я в шесть утра. Готовлю завтрак для Валеры - он любит яичницу-глазунью, слегка обжаренную с двух сторон. Днём, после того, как он, надев свой дорогой костюм и галстук, уходит, я убираюсь в доме. В ванной комнате я почти всегда странным образом отвожу душу, моя полы руками.

Я люблю запах хлорки. Он сильнее всех остальных запахов - одеколона, клубники, секса. Иногда я специально лью моющее средство себе на руки. Если его не смыть сразу же, оно щиплет кожу, и та становится скользкой. Ощущение, что кожа скользкая, возникает потому, что щёлочи разрушают поверхностные жиры и кожную ткань - я помню это из продвинутого курса химии в школе.

Сапонификация.

Я представляю этот себе с болезненным удовольствием.

По вечерам я готовлю ужин для Валеры. Он любит ужинать в шесть тридцать и не любит доедать то, что было приготовлено ранее, поэтому я готовлю каждый день. Также он любит, чтобы, обслужив его, я садился с ним рядом, чтобы он мог рассказать мне, как прошёл его день. Я узнал, что он работает в крупном хедж-фонде и управляет деньгами многих людей. Вот почему он всегда на телефоне, и вот почему он такой нервный. Я слушаю и киваю головой, потому что это то, чего он от меня хочет. Он никогда не говорит мне ничего важного, например, смогу ли я когда-нибудь отсюда уйти, или с какой стати он считает, что это нормально - поступать со мной так, как поступает он.

Он будто хочет играть в какую-то извращённую версию семейного очага.

Однако, честно говоря, думаю, где-то в глубине души он чувствует себя виноватым за то, что сотворил со мной тогда, в июле прошлого года. Он порвал мне там всё так сильно, что ему пришлось вызвать врача - хотя, подозреваю, нелегального - чтобы зашить мне разрывы ануса. Хотел бы я, чтобы он просто велел ему меня усыпить.

Когда я проснулся на следующий день, в моей комнате были цветы. Большие букеты полевых цветов. Они вызвали у меня воспоминания об одном месте, куда я часто ходил, когда жил дома. Посреди леса, что рос за моим домом, была лужайка, которую мы с моим другом Димой нашли, когда нам было по двенадцать. Если бы я мог самостоятельно встать, я сбросил бы эти вазы на пол. Вместо этого я лежал на боку и беззвучно плакал, вспоминая дом и маму.

Но с того времени Валера стал со мной мягче и ударил меня всего несколько раз. По крайней мере, он больше не касался меня там.

Также он время от времени снова покупает мне вещи. Купил для моей постели новый матрас, потому что прежний был испорчен, когда он на меня накинулся. Понятия не имею, что он сделал со старым, но новый мягче, и вместо прежних больнично-белых простыней его покрывают голубые, из мягкого хлопка. Также теперь в моей комнате есть книжная полка, куда он каждую неделю ставит новые книги. Он говорит, что они принадлежат мне, и я нахожу это ироничным. Но также он позволяет мне одеваться так, как я хочу. Конечно, я не хожу по магазинам, но он даёт мне выбирать вещи в интернете, на его ноутбуке. Трикотажные штаны – это... приятно.

Иногда Валера сажает меня рядом с собой на кожаный диван в гостиной, чтобы посмотреть фильм. Время от времени он спрашивает меня, какая музыка мне нравится или какие у меня любимые книги. Даже предположить не могу, зачем он вообще делает вид, что ему есть до этого дело. Я же не парень, которого он пригласил к себе домой. Конечно, я не говорю этого вслух. Вместо этого я всегда называю одну из тех книг, которые он поставил мне на полку.

Хотя, если честно, я ненавижу «Грозовой перевал».

Позже, когда Валера, покончив со своими вопросами, начинает игриво тянуть меня за подол рубашки, я не сопротивляюсь, когда он хочет заняться со мной сексом. Это менее болезненно - физически тоже, но больше эмоционально, поскольку я научился отключать свой мозг.

Но до чего же я ненавижу, когда он заставляет меня спать с ним в его постели. Простыни пахнут им, и обычно часа в два-три ночи он будит меня, кладя мне руку на грудь или между ног. Он говорит, что доволен тем, как удобно всегда иметь меня под боком. Когда он проникает в меня сзади, то, посмеиваясь, бурчит, какая же я восхитительная игрушка. Когда я отвечаю ему теми же словами, движения его бёдер становятся резкими, и он кончает быстрее.

На самом деле в нём нет ничего восхитительного, хотя моё тело иногда производит смазку на моём члене.

С 13 сентября 2008 года я испытывал всего три чувства: ненависть, боль и страх.

[1 мая 2010]

Сегодня утром Валера ведёт меня на прогулку. Это награда. Он говорит, что я был хорошим мальчиком и заслужил подарок. Я не вздрагивал, когда один из его друзей ласкал меня вчера вечером, когда я подавал им пиво. По крайней мере, он не позволяет им большего. Теперь, когда он внутри меня, он говорит мне, что я - его, и стонет моё имя, будто мы любовники. Каждый раз при этом я сглатываю желчь.

Итак, мой подарок.

Прогулка в парке.

Его слова заставляют меня чувствовать себя собачонкой, хотя они вряд ли худшие из тех, что он мне говорил.

Но трикотажные штаны придётся снять. Валера говорит, что если он поведёт меня на улицу, я должен выглядеть презентабельно. Он выкладывает для меня пару чересчур узких джинсов и слишком туго облегающий мой пресс тонкий свитер с металлическими вставками. Когда я смотрю в зеркало, какие-то остатки моего прошлого «я», того, что собиралось в университет, подымают голову, и я мысленно обзываю себя шлюхой.

Но в действительности я больше всего напоминаю больного. Я с детства был худым, но теперь на мне можно пересчитать все рёбра, а ключицы у меня прямо, как у скелета. То, что я ем, и то, сколько я ем - по крайней мере, когда его нет в квартире - я могу контролировать. Это мой личный бунт. Помимо этого, волосы у меня жидкие и безжизненно свисающие, а под обоими глазами едва заметные следы синяков, и только один из них от его кулака.

В тот момент, когда мы выходим из здания, я испытываю потрясение и бессознательно вцепляюсь в его руку, ту, что меня держит. После полутора лет, проведённых взаперти, звуки города кажутся настолько громкими, что пугают меня до потери сознания. Солнце такое яркое, что приходится щуриться. А вот ветер, дующий, как он сказал, с Озера, ещё холодный и заставляет меня дрожать. От контраста холодного ветра с греющими спину солнечными лучами мне хочется плакать. Когда он спрашивает, в чём дело, я сваливаю вину за свои слезящиеся глаза на солнце.

В парке, повсюду, куда ни глянь, разговаривают люди. Они смеются и катаются на велосипедах. Дети лазают по перекладинам на детских площадках. Их визг и смех поражают меня в самое сердце, потому что я помню это. Помню, как играл на улице. Помню, как смеялся. Помню, на что это было похоже.

Я почти задыхаюсь от душащих меня эмоций. Я не могу дышать, и вдруг всё, о чём я могу думать, это:

Беги! Кричи! Сделай что-нибудь!

- О чём задумался? - спрашивает он, выдёргивая меня из сокровенных мыслей.

Внутри меня паника. Я боюсь, что Валера может читать мои мысли. Иногда я действительно думаю, что он может. Он всегда, всегда на шаг впереди меня.

Я выдавливаю из себя слабое подобие улыбки. Это грустно и жалко, я знаю, но это всё, на что я теперь способен.

- Просто... так много людей, - шепчу я.

Его губы задумчиво сжимаются, голова наклоняется, и он окидывает меня странным взглядом. Но затем его зрачки темнеют, а мышцы на руке напрягаются, плотно прижимая меня к нему. Моё сердце трепыхается в грудной клетке. Его взгляд слишком сильно напоминает мне о дне, когда я нарушил его правило.

- Я не буду, - слабым голосом умоляю я. Заставляю себя снова и снова целовать его в щёку, стараясь успокоить и заставить поверить мне. - Клянусь. Я и не думал ни о чём таком.

Валера улыбается мне так, будто я малый ребёнок, и треплет по щеке. Не давая отстраниться, берёт за подбородок, заставляя на него посмотреть. Вот только для ласки его пальцы впиваются слишком сильно, а взгляд властен и пронзителен.

- Пожалуйста, сэр, - снова шепчу я.

Когда я закрываю глаза, ожидая худшего, он смеётся и кладёт мне руку на плечо.

- Я знаю, что не будешь, - говорит он, уткнувшись носом мне в шею. Для любого наблюдателя мы, вероятно, выглядим, как влюблённая пара.

И добавляет - тише, но достаточно громко, чтобы я слышал:

- Не разочаровывай меня, Денис. Я не хочу наказывать тебя. Это причиняет мне такую же боль, как тебе.

Где-то внутри меня звучит безумный хохот.

Но снаружи - я опускаю голову и бормочу:

- Нет, сэр, клянусь. Я никуда больше не хочу уходить.

- Хороший мальчик.

Мой ответ и поведение удовлетворяют его, и он склоняется ко мне и целует, как будто и не угрожал мне только что. Как и всё остальное, его поцелуй - это насильственное вторжение в моё тело, отбирание того, что я вовсе не хочу отдавать. Его язык настойчив и заставляет меня подчиниться. Вдохнув, я ощущаю смрад несвежего кофе и вынужден подавлять дрожь отвращения, когда его руки заползают под футболку и лапают мою кожу. Скрытый нашей позой и полами своего пальто, он просовывает пальцы мне на грудь и щиплет и тянет соски. Слишком жёстко, но в этом и состоит его намерение. Причинить боль. Показать мне тем самым, что я его собственность - что он распоряжается мной даже здесь, в этом парке, полном людей.

Я ненавижу его больше, чем когда-либо ненавидел кого-либо или что-либо.

Но хуже всего остального - та ложь, которую я только что произнёс. Из-за неё я чувствую себя мерзко и отвратительно. Мне стыдно от осознания того, что теперь я на самом деле сломан, разбит и смирился с тем, что это - моя судьба. Я всего лишь имущество, вещь, которой попользуются всласть, пока не сломают, а затем выкинут. Я больше не человек.

Даже если он позволит мне бежать, я понятия не имею, куда идти, что делать, у кого просить помощи. Любой, кто меня искал, уже давно перестал. Но это не имеет значения. Как Валера мне всегда напоминает (и я нисколько не сомневаюсь в его словах), он сможет найти меня в любой момент. Одному только Богу ведомо, что он сделает со мной, если я попытаюсь бежать.

[9 декабря 2010]

- Тупая грёбаная шлюха! - Он разражается бранью. Слышен громкий треск, разлетаются куски дерева. Он сломал что-то из мебели. Наверное, мои книжные полки.

Меня он уже избил. На этот раз у меня сломана рука (уверен, что так и есть, потому что не чувствую пальцев). Несколько рёбер, скорее всего, тоже сломаны - он бил меня ногами после того, как я, наконец, свалился на пол. Удивительно, однако, как много боли я могу теперь вытерпеть. Два года назад от такого я уже потерял бы сознание.

Исчезло любое подобие «славного Валеры», мужчины, которому нравится притворяться, что он добивается меня ухаживаниями, ублюдка, которому нравится притворяться, что он не просто мерзкое, исполненное ненависти животное. Мои месяцы свободы от насилия воздались мне сторицей.

Он рывком поднимает меня, он весь красный и вопит, орёт мне в лицо.

- Позволяешь тебе одну вещь. Одну грёбаную вещь. Позволяешь тебе чуть-чуть свободы, и смотри, что ты делаешь. Тупая пизда. Что тут сложного? Три грёбаных правила! Назови их!

В голове звенит от нового удара, в висок, но я даже не вздрагиваю. Внутри и снаружи я онемел.

Заученно повторяю:

- Не разговаривать ни с кем без вашего разрешения. Не отвечать, если кто-то позвонит в дверь, и не поднимать телефонную трубку.

- Что ещё? - кричит он.

- Не пытаться сбе...

Моя спина врезается в стену с такой силой, что я теряю способность говорить, и его пальцы сжимают мне горло, пока моё зрение не затуманивается. Пытаясь остаться в сознании, я смотрю на вену, вздувшуюся на гладкой поверхности его лба.

Может быть, он так и убьёт меня - голыми руками. И это было бы лучше, чем такая... такая жизнь.

- Сбежать. Не пытаться сбежать, - рычит он. Следует резкий удар в живот. - Простое правило, которое тебе непременно надо было нарушить. Тебе же непременно надо было попытаться, да? Тебе же надо было заставить меня использовать этот грёбаный чип и звонить Исмаэлю.

- Куда ты, нахер, собирался пойти? Кто бы тебе, по-твоему, помог? Ты всего лишь никчёмная дырка для траха. Ты - ничто.

- Мне оч...

Следующий удар в живот столь силён, что я чувствую, как с моими внутренностями творится что-то странное. Он плюёт мне в лицо и кричит:

- Заткнись! Ни звука. Тебе больше не позволено разговаривать.

Он хватает меня между ног.

- Может быть, мне следует, как летом, просто оттрахать тебя в зад до крови. Может быть, на этот раз ты выучишь свой урок.

Всё моё тело дрожит от воспоминаний о боли и ужасе. Дыхание превращается в икоту, и неконтролируемые слёзы текут по щекам. Я прикусываю язык, чтобы не разговаривать, чтобы не умолять.

Но по какой-то неведомой мне причине он не делает этого. Вместо этого он бросает меня на кровать и использует мой рот и горло, пока язык не опухает, а губы не растрескиваются. Я всё время кричу от острой, режущей боли в сломанной руке и плече. Он придавливает их коленом, и с каждым рывком его бёдер у меня чернеет в глазах.

Вот. Вот моё наказание за то, что после более чем двух лет заточения, после двух лет, в течение которых каждая частичка меня была отнята и уничтожена, я попытался сбежать.

Я в конце концов попытался, потому что невысокая темноволосая девушка по имени Даша предложила мне помощь. Она меня не знает. Она даже не знает, что я раб. Она просто думает, что я друг или любовник, с которым плохо обращаются. И всё равно хочет мне помочь.

В августе прошлого года Валера снова позволил мне в одиночку спускаться к почтовым ящикам. Она нашла меня там. Она не разговаривала, но начала передавать мне записки. В октябре я начал иногда отвечать ей, тоже записками.

Она сказала мне, что я чего-то стою. Что она мне поможет. Что я не должен так жить.

На какой-то краткий миг я тоже поверил в это и бежал.

[30 марта 2011]

Час ночи.

Тихо, осторожно я выбираюсь из кровати. Я делаю это очень медленно, чтобы он не почувствовал движения матраса, когда я снимаю с него свой вес.

Я отчаянно стараюсь не разбудить его, потому что это может быть мой единственный шанс.

После случая в декабре это всего лишь пятая ночь, когда он позволил мне вернуться в его постель. После того, как пришёл седой мужчина и вправил мне руку - она была сломана в трёх местах - мне целый месяц запрещено было выходить из своей комнаты. Мои книги также были отняты, поэтому всё, что я делал в течение тридцати дней, это сидел на кровати и смотрел в окно. Иногда перед сном Валера приходил со мной поговорить. Дважды, проснувшись рано утром, я обнаруживал, что он сидит на краю моей кровати и рассматривает меня, спящего. Я не настолько глуп, чтобы спрашивать, зачем ему это. Ничто меня больше не удивляет, и я отказался от попыток понять, что движет такими людьми, как Валера. Не знаю, как он вообще может смотреть на себя в зеркало.

Через месяц мне разрешено было вернуться на кухню и в столовую, чтобы я мог для него готовить. Готовить с загипсованной рукой было трудно, но я справлялся. Прислуживать ему было ещё труднее. Он смеялся, когда я проливал еду. На самом деле, для него это был просто повод нагнуть меня над столом. Каждый раз, когда я слышал шорох одежды и ощущал, как он трётся о мой зад, я закрывал глаза и позволял своему телу вяло расслабиться.

Только на третий месяц он вернул большинство моих привилегий. Я думаю, что он просто почувствовал себя одиноким. Захотел снова поиграть в свою версию очага.

В некоторых отношениях эти последние несколько недель такие же, как те, что последовали за его нападением на меня тогда, в июле. Я провожу дни за готовкой и уборкой. Я брожу по квартире. Внутри меня оцепенение и пустота. Я ничего не делаю, ничем не интересуюсь. Не смотрю телевизор. Ничего не читаю. Это желание отбито начисто.

В чём-то у меня всё по-прежнему, но есть и отличие. Я совершил побег. Попытался скрыться. И Валера нашёл меня меньше чем за три часа. Если я снова убегу, он просто найдёт меня и вернёт сюда. И будет в ярости насиловать и бить смертным боем. В глубине души я знаю, что это будет продолжаться снова и снова, и снова, до тех пор, пока он меня не убьёт. Или не продаст кому-то ещё - такому же, как он.

Если Валера умрёт, за мной придёт Исмаэль. Валера уже сделал соответствующие распоряжения.

Как бы я ни хотел поверить в то, что говорила мне Даша, на самом деле зажжённый ею огонёк надежды исчез, испарился, сгинул навсегда. Я знаю, что никогда не буду свободным. Навсегда останусь этим - пустой оболочкой человека. Если раньше я думал, что поругана и разбита моя душа, то сейчас я знаю, что и от жизни этой мне никогда не сбежать. Эта мысль сокрушает меня, и всякий раз, когда она приходит, в груди поселяется боль, а по щекам текут безмолвные слёзы.

- Не сейчас. Ещё рано, - шепчу я, заставляя себя сосредоточиться. Потому что есть кое-что новое, по крайней мере, новый ручеёк мысли, который струится в моей голове, когда я закрываю глаза.

Я понимаю, что в моей жизни есть одна вещь, которую я могу контролировать, одно решение, которое я могу принять, и даже странно, что мысль об этом придаёт мне некоторое количество сил. Но это так. Она даёт мне смутное чувство цели.

Мне просто нужно, чтобы он не просыпался достаточно долго.

Две недели назад, идя в комнатку-прачечную, я проходил мимо его кабинета. Валера был там, как всегда, разговаривал по сотовому о каких-то опционах и минимальных ставках. Он был настолько поглощён разговором, что не видел меня. Но я его видел. Левый нижний ящик его письменного стола был открыт, а в его руке серебром поблёскивал ствол и сверкала полированная рукоятка.

Я его сразу узнал. Точно такой же был у моего отца.

Я был лишь слегка удивлён, что прошло столько времени, а я и понятия не имел о его существовании.

Но теперь я знаю, и теперь я хочу завладеть им.

Как и со всем остальным, в чём он мне не доверяет - с ножами, ножницами и прочими острыми предметами - когда Валеры нет дома, дверь в его кабинет заперта. Ночь после того, как он заснёт - мой единственный шанс. Вечерами он небрежен, особенно когда я стискиваю зубы и предлагаю ему секс.

В отличие от двери в кабинет, стол заперт всегда, и я понятия не имею, где он хранит ключ. Позавчера ночью, когда я попытался в первый раз, я искал его повсюду. Осторожно, стараясь не издать ни звука, в полной темноте, я нырял пальцами в чашки, шарил за вазами и по верхним полкам.

Сегодня вечером, всё время прислушиваясь, я терпеливо пытаюсь отомкнуть замок с помощью скрепок.

Каждый раз, когда скрипят полы, я вздрагиваю и замираю, потому что если он меня поймает, то я, возможно, никогда больше не смогу ходить.

- Пожалуйста, Господи, - умоляю я. Я знаю, что молиться о том, о чём я молюсь, грешно - если я действительно верующий человек - но нахожу себе оправдание. Конечно, конечно же, Бог понимает, зачем мне это нужно. Он забыл обо мне на два с половиной года. Я заслужил кое-какую компенсацию, поэтому я прошу его всего об одной вещи - дать мне возможность использовать тот единственный шанс на освобождение, который у меня есть.

Час спустя по комнате разносится металлический щелчок.

Дрожа и задыхаясь, я забираюсь рукой в стол и дотрагиваюсь до холодной стали. В прошлый раз, когда я держал в руках такой же, мне было пятнадцать, и я стоял в тире между отцом и одним из его заместителей. Впервые за год, если не больше, я вспоминаю его голос - так явственно, будто это было вчера. Низкий, хрипловатый, он оборачивается вокруг моих плеч, словно одеяло.

«Пошире расставь ноги и выпрями спину, мальчик.

Давай, возьми его в руки. Сожми его так, словно ты его не боишься, и положи палец на спусковой крючок.

Видишь мишень? Точнее направь не неё ствол. Прицелься.

Нет, не надо, как в кино, взводить курок большим пальцем. У тебя так не получится. Для того, чтобы это делать, важна практика.

Нужно просто немного больше усилий, чтобы он выстрелил. Но ты сможешь это сделать, если вдруг когда-нибудь придётся.

Даже и не сомневайся.»

Окружённый тьмой и тишиной, я погружаюсь в воспоминания, проигрывая в голове все события и образы, которые сохранил. Впускаю их в свой разум, все до единого, и позволяю себе по-настоящему подумать о них.

Мамино лицо такое яркое. У неё короткие волосы, как когда мне было двенадцать. Я вспоминаю, как она подстригала мне волосы и, как красила на заднем дворе старые футболки, завязав на них узелки. По субботам мы что-нибудь вместе пекли, даже когда я был совсем маленьким. Она всегда позволяла мне облизывать ложки. Иногда мы просто ели тесто, потому что могли.

Я вспоминаю папу и то, как он говорил мне, что любит меня, когда думал, что я сплю. Как он угрожал Максу, когда тот заехал за мной на отцовском BMW, чтобы отвезти на дискотеку. Думаю о том, как будет он разочарован тем, что я сдаюсь. Я молюсь, чтобы он простил меня, чтобы смог понять.

Я думаю о Диме, Алике и Лёше. Интересно, где они сейчас, счастливо ли сложилась их жизнь. Надеюсь, что да.

- Денис?

Я вздрагиваю и чуть слышно чертыхаюсь. Судя по его невнятному бормотанию, он ещё наполовину спит, но я знаю, что времени больше нет. В ту секунду, когда Валера поймёт, что меня нет рядом, он примчится сюда.

Мои глаза медленно закрываются, пытаясь удержать всплывшие в памяти картины. Внутри меня ширится, растёт давящее чувство, в животе поселяется ужас. Я крепче сжимаю рукоять пистолета и с трудом сглатываю.

- Денис! - вопит Валера. Он уже проснулся. Я слышу, как щёлкает выключатель, а затем шлёпают по деревянному полу босые ноги.

Я стараюсь не думать о нём. Задерживаю дыхание.

- Какого чёрта ты делаешь? - кричит он с порога.

Словно в замедленной съёмке, я открываю глаза. Валера здесь, растрёпанный, на нём лишь синие полосатые шорты. Его волосы, озарённые светом из коридора, выглядят как медно-рыжее сияние вокруг головы. Широко распахнутые глаза горят неистовством, а ругательства, которыми он меня осыпает, достигают моего слуха словно сквозь толщу воды.

Мои пальцы резко дёргаются, и я поднимаю ствол. На секунду я подумываю отказаться от своего плана и выстрелить в него. Добела раскалённая ненависть сжигает мои внутренности. Я хочу, чтобы он умер. Хочу, чтобы он страдал. Хочу, чтобы он испытал на себе всё то, что когда-либо делал со мной.

- Опусти пистолет, Денис. - В затуманенное сознание врывается его властный голос. Взгляд исполнен бешенства и обещает жестокую расправу. Он изувечит меня так, как никогда прежде. Я знаю это. - Ты знаешь, что будет с тобой, если ты в меня выстрелишь.

Внезапно на меня из реальности обрушивается осознание того, что его убийство меня не спасёт. Я и так это знал, но напоминание - словно звон вдребезги разбивающегося стекла.

Может быть, я неправ. Может быть, надо попытаться, спорю я сам с собой. Выстрелить в него и снова бежать. Попросить Дашу помочь мне.

Сквозь пелену слёз я вижу, как Валера, сжав кулаки, медленно приближается ко мне. Даже сейчас, когда я сжимаю пистолет, меня терзает страх.

Так много у меня было отнято. Так много украдено и разрушено.

Я так устал. Так чертовски устал.

И тело моё болит так сильно. Но душа болит ещё сильнее.

Я хочу всего одну вещь. Хочу контролировать одну вещь в своей жизни.

Ледяная сталь касается моего виска, и я глубоко вдыхаю.

В комнате звучит мой слабый, хриплый голос.

- Мой выбор.

От автора:

Трудно оценить общее количество современных рабов. Доклад Международной Организации Труда за 2015 год оценивает их общее число в 27 800 000. Рабы есть в каждой стране. Большинство из них - женщины и дети, большинство из них - жертвы торговли людьми в качестве сексуальных рабов, либо их принуждают заниматься проституцией. Если хотите узнать больше, вот хорошее место, чтобы начать: www.humantrafficking.org

Большинство подробностей этого рассказа, а также описанный в нём психологический ущерб, взяты из реальных историй тех, кто выжил. Включая последнюю сцену.

Кто-то скажет, что выжившим и рассказавшим свои истории повезло, что они смогли сбежать и живы. Это, конечно, так, однако, при всём при том, спустя годы - спустя десятилетия - их страдания продолжаются. Психика человека может справиться не со всем; для этих людей - этих жертв - нанесённые им интеллектуальные и эмоциональные травмы никогда не исцелятся полностью, сколько бы лечения и помощи они ни получили.

Рабство - владение другим человеком, как собственностью - это максимальное нарушение основных человеческих прав. Это потеря выбора, свободы, будущего, часто - жестокое и бесчеловечное обращение и безжалостная эксплуатация тела, чувств и разума.

Сексуальное рабство не имеет ничего общего с романтическими фантазиями и не предполагает никакого «долго-и-счастливо». Это только эксплуатация, унижение и насилие над человеком, даже если насильник - красавец по имени Валера...