СталкХер

Исмаэль хочет. И Исмаэль, мать вашу, берёт. Это просто; в такие дни Исмаэль — верный фанат простоты. Лезвия ножей, пули, пламя и соль — простые вещи, и работа спорится гораздо быстрее, когда можно избежать всех этих сложностей, к которым ты до Клетки, кажется, имел особую склонность.

Валера — большая ёбаная сложность. Теперь Валеры нет, что упрощает дело, и это должно быть всё, чего Исмаэлю, блядь, нужно. Но оно, тем не менее, не объясняет, почему иногда, закончив работёнку, Исмаэль оказывается в баре, ещё чувствуя дым в ноздрях, соль под ногтями, кровь на губах, и смотрит на лица, глаза, рты. Он чего-то хочет.

Он хочет. Он берёт. Проще некуда. Он не собирается копаться во всех этих «что» и «почему». Это просто ёбаное обслуживание системы. Смазливые мальчики с зелёными глазами и пухлыми минетными губами делают эту задачу гораздо приятнее.

Он помнит, когда впервые захотел трахнуть своего брата. Он помнит, как осознание настигло его в очень правильный момент: ни тебе душевных страданий, ни беспокойств. Он хочет выебать брата. Тоже мне, проблема. Он много чего хочет, и это просто одно из желаний. И не то, чтобы он собирался это сделать, тем более — хотел бы чего-то большего. Тело Валеры, рот Валеры, совершенная, трахабельная задница Валеры, и как это будет на ощупь, когда он нагнёт это мускулистое тело и будет ебать обе дырки, пока Валерка не обмякнет, задыхающийся, покрытый спермой, потом, слюной и хуй знает чем ещё, что Исмаэлю придёт в голову добавить в коктейль.

Ждать этого — несложно.

Он прищуривается в полумраке бара и чувствует, как двадцать пар глаз прищуриваются в ответ. Прежний, доадовый Исмаэль сутулился, входя в помещение; прежний, доадовый Исмаэль знал свой размер и понимал, что слишком многие воспринимают его, как угрозу.

«Ну да, я угроза. Выебать или уебать: в конце концов, невелика разница. Я кончу в любом случае».

Вот что он излучает в спёртый, прокуренный воздух. Он забрасывает это послание, как наживку. Ждёт у барной стойки, слушая ритм собственного дыхания, перебивающий лязганье музыкального автомата.

К концу вечера он ловит не одну «рыбку», а сразу две. Практически тащит их в мотель на буксире, за члены. Совершенные глаза, совершенные рты, совершенные компактные тела. Или почти совершенные. Простые.

Это могло бы стать свободой. Ему нравится думать об этом, кончая. Словно прыгаешь с большой высоты и на пути вниз замечаешь каждую деталь.

Он втиснул себя между ними, двумя маленькими телами, трущимися об него, и от этого так хорошо в каком-то сдержанном, отвлечённом смысле. Один из парней, голый по пояс, почти накрыл собой его спину, и, горячо дыша, шепчет прямо в ухо похабную ерунду: «Блядь хочу этот мощный член... себе в тугую задницу... не могу ждать... давай вломись в меня... разорви меня напополам».

Довольно мило, если он говорит правду, но Исмаэль больше сосредоточен на том парне, которого видит. Этот — прижатый к груди Исмаэля и поплывший от алкоголя и кокса, которым он только что припудрил свой симпатичный носик, — всё ещё одет, но именно он гораздо интереснее.

Всё дело в его слабых вскриках. Медленно вращая бёдрами, Исмаэль думает об этом, держа парня за петли ремня и теснее прижимая к себе. Дело в его коротких стонах и всхлипах, когда их члены трутся друг о друга через джинсы и трусы. Беспомощные, жадные, еле слышные стоны. Не как в плохом дешёвом порно, вроде тех, что шепчет парень за спиной. Эти честнее; они настоящие, эти отчаянные стоны «О Господи... трахни уже меня».

И ему нравится думать о том, что такие звуки издаёт Валера. Нравится думать, что он мог бы. Нравится думать, что Исмаэль смог разрушить все его стены, наплевать на протесты, сумел распять его и кончить на него под всевозможными углами, пока Валерка не взмолится. Не взмолится о том, чтобы его выебал младший брат.

— Ты шлюшка, — отмечает Исмаэль, и парень-не-Валера в его руках приоткрывает опухшие, влажные губы и стонет, а Исмаэлю остаётся только накрыть их своими.

Потом ему нужно только посасывать их, мягко, потом жёстче, потом затянуть нижнюю губу себе в рот и прикусывать, до тех пор, пока на языке не появится медный привкус, а парень не начнёт извиваться и ахать, прижимаясь, а второй не отлепится от спины Исмаэля и не будет просто наблюдать, не говоря ничего, кроме потрясённого «О Боже мой».

Исмаэль думает о демонской крови. На самом деле тут почти нет разницы.

— Хорошо, — говорит он. Расстёгивает ширинку парня и суёт туда руку, сдвигая мешающие трусы, обхватывает горячий, шёлковый член, уже влажный на головке.

Влажный для него. Исмаэль смотрит на второго и, улыбаясь, принимается дрочить.

— Вот как мы поступим. Ты выебешь меня.

Тот, другой, издаёт грубый, рваный вскрик, через джинсы дёргая собственный член резкими, нервными движениями.

— Пока я его ебу.

Тот, кого он выбрал на роль своего дилдо, пытается помочь ему раздеть того, о котором он уже думает, как о Валере. Исмаэль не желает этой помощи и раздражённо отталкивает лишнюю пару рук. Он хочет этого парня себе целиком — с его расширенными зрачками, расслабленным, податливым телом.

— Раздевайся, — приказывает Исмаэль, а потом — это скорее уступка парню, чем что-либо ещё, потому что ему понравится, когда он почувствует себя больше вовлечённым в происходящее: — Позаботься о себе, пока я занимаюсь им. Смотри на нас. — И одаривает парня тщательно выверенной улыбкой.

Жонглировать людскими эго — чертовски утомительное занятие.

Но рубашка слетает с не-Валеры так красиво, открывая взгляду восхитительную кожу — словно подарок разворачиваешь. И Исмаэлю нет нужды думать о стороннем наблюдателе, когда он кладёт парня к себе на колени и нежно кусает за шею, ногтями одной руки впиваясь ему в грудь и оставляя кровавые царапины. Парень ахает и выгибается. Исмаэль усмехается в горящую кожу.

«Ты этого хочешь, Валера. Хочешь, потому что этого хочу я».

«Для тебя я всё сделаю очень простым».

Где-то далеко Валера, наверное, помогает симпатичной Лизе убраться на кухне. Он, наверное, идёт вслед за ней по маленькому, чистенькому дому. Наверное, раздевает её медленно, нежно, и занимается с ней любовью на большой, мягкой кровати. Наверное, там горят свечи.

А здесь парень с глазами, достаточно похожими на глаза Валеры, с «его» мускулами и губами, позволяет большим рукам Исмаэля раздевать себя донага, разложенный на мотельной кровати, словно дешёвая накокаиненная шлюха, и стонет: «Пожалуйста... пожалуйста...». И это лучше, поскольку в этом он совсем не Валера. В нём нет ничего особенного. Ничего ценного. И, без сомнения, ничего незаменимого.

Он раздвигает ноги и хнычет, когда Исмаэль обхватывает его скользкий член губами.

В каком-то отвлечённом смысле Исмаэлю нравится дарить наслаждение: доставленное кому-то удовольствие означает, что оно вернётся сторицей. Но власть ему тоже по душе. Он может заставить это великолепное существо дрожать, выгибаться и ластиться к нему; одним движением губ может вызвать всхлипы страсти или разочарования. Или ещё более сильные всхлипы облегчения — когда лижет длинную дорожку вдоль ствола и целиком забирает в рот тяжёлые яйца. Он может проделывать такие штуки. Может всё. И только осторожность способна остановить его.

Вот почему под его пальцами и языком сейчас распадается на кусочки не настоящий Валера.

Он поднимает голову. Другой парень уже полностью разделся и работает рукой между ног, глаза и губы у него влажные, широко раскрытые. Взглянув на его рот, Исмаэль удобно отодвигается и высказывает пожелание:

— Иди сюда и отсоси мне.

И — ого. Как это здорово! Держать чужой член во рту сложнее, когда твой собственный заглотили так глубоко и старательно, но здорово. Ну, поехали. Он обхватывает голову другого парня и крутит бёдрами, мелкими рывками втрахиваясь в чужой рот.

Валера.

Иногда он подумывает о том, чтобы выкрасть брата, иногда — о том, чтобы промыть ему мозги. Оставив в них только способность охотиться и жгучее желание принимать член Исмаэля в свою задницу. А больше ничего и не нужно — поохотиться, поубивать, поебаться, потом ещё немного поохотиться. Никаких душевных мук. Никаких сожалений.

Только что после убийства, ещё дрожа от выброса адреналина, с привкусом крови во рту, толкнуть Валеру в грязь, поставить раком и выебать его, грубо, насухую. Порвать, пока он не станет кричать, истекая кровью, но никогда, никогда не захочет останавливаться, потому что именно этого так сильно будет хотеть — чтобы Исмаэль его выебал.

Если бы всё было так просто, как должно было быть.

Блядь, он слишком близок к оргазму. Он шлёпает по голове у себя между ног и с влажным хлюпом выпускает член не-Валеры изо рта. Другой парень (на самом деле он больше ничем не напоминает Валерку, чтобы называться собственным именем в голове Исмаэля, но всё ещё хорошо служит ему сексуальной игрушкой) падает на задницу, подняв ладонь к блестящим губам, с лёгкой обидой в зелёных глазах.

У Исмаэля просто нет терпения.

— Хочу, чтобы ты засунул мне в задницу, — объясняет он, подтягивая не-Валеру на колени, потом сплёвывает на руку и скользит вглубь узкой ложбинки. Парень в его руках ахает, когда Исмаэль проводит пальцем по дырке и толкается внутрь, и снова расслабляется, как раньше, растекаясь с громким стоном по Исмаэлевой груди. Исмаэль трахает его, одним пальцем, потом двумя.

А другой смотрит на происходящее, широко открыв рот, с выражением ёбаного лося, заворожённого светом фар на дороге. Исмаэль глядит на него поверх плеча не-Валеры.

— В чём проблема?

— Во мне. — Парень сглатывает. Кажется, что он пытается смотреть во все стороны сразу. — У тебя есть презервативы? Смазка?

— Ничего такого, что ты мог бы подхватить, у меня нет, — отвечает Исмаэль. — От тебя мне тоже нечем заразиться. — Он понятия не имеет, правда ли это, был ли он защищён, когда занимался этим раньше, но ему наплевать. Он склоняет голову и проводит зубами вдоль трепещущего горла не-Валеры.

— Слюны достаточно. Тебе не нужна смазка.

«И мне тоже».

Он ещё раз сплёвывает на руку, получше смазывая пальцы, и загоняет сразу три в податливое, стонущее тело, а в это же время два смазанных пальца таранят сзади его самого. На мгновение он прекращает трахать мальчика, который никогда не будет Валерой, — и не странно ли, что он думает о своём старшем брате, как о мальчике, но, в самом деле, разве Валера не мальчик? — и чувствует, как его самого растягивают, чтобы подготовить к вторжению, чувствует лёгкое жжение, закрывая глаза и выравнивая дыхание.

Его тело — такой же двигатель для удовольствия, как и любое другое. И оно подчиняется хозяину. Он чувствует, как расслабляется. Раскрывается.

Всё освещение в номере включено. Ему хотелось видеть всё. Теперь же у него такое чувство, словно он видит слишком много.

— Давай уже, — говорит он и нагибает тело перед собой; прогнувшись, парень охотно подставляет задницу, блядовитый, развратный, и Исмаэль думает о Валере. Как пошло бы дело, реши он наплевать на все эти ёбаные сложности. И поначалу Валерка бы делал вид, что ему не хочется, но тут уж Исмаэль показал бы, чего тот хочет по-настоящему.

Валерка был в Аду. Валерка никогда не был в Клетке. Исмаэль почти ничего не помнит оттуда, но думает, что уж парочку приёмов изящного искусства совращения припомнил бы.

Вот только он не будет ничего такого делать. Потому что это сложно. А Исмаэль любит попроще.

Парень под ним вскрикивает, когда Исмаэль вторгается в него. Исмаэль замечает выгибающуюся спину, блестящую от пота, побелевшие костяшки пальцев, стиснувших простыни, — парень пытается подстроиться под его яростные толчки. А затем его самого толкает вперёд член в собственной заднице, не огромный, но достаточно большой, чтобы заставить закрыть глаза, едва сдерживая хрип в глубине горла. Он, между ними двумя, ебущий и ебомый, позволяет себе единственную неистовую волну наслаждения.

Исмаэль шлёпает рукой по заднице парня под собой, ускоряя толчки, и ухмыляется в ответ на очередной вскрик.

— Ну, давай, — говорит он, и его голос звучит так буднично, словно они только планируют, чем бы заняться, словно он ещё ничего не сделал.

Потому что он не сделал. Потому что это не настоящий Валера.

— Я велел тебе отыметь меня. Разъеби мне задницу!

Он бьёт парня ещё раз, подбрасывая его тело, потом ещё и ещё, совмещая каждый шлепок с толчком. Бьёт быстро и сильно, кожа парня под его рукой покраснела, она горит, а звуки, которые издаёт не-Валера, больше похожи на крики боли, а не наслаждения. Но тот не сопротивляется — или слишком под кайфом, или Исмаэль для него слишком сильный и большой, и слишком крепко держит, — а член, таранящий задницу, несёт его к оргазму.

И сейчас у него ощущение, что то, что ему нравится, скоро закончится. Вместе с этими двумя, сам в одном из них и с другим в себе, он не чувствует близости ни с кем.

Исмаэлю становится скучно.

«Можно позволить Валере связать себя», думает он внезапно; мысль появилась просто ниоткуда.

Он может забраться на стойку, дать Валерке какие-нибудь игрушки, велеть ему отпустить тормоза. Будет смотреть, как Валера разбирает его на кусочки, кожу, мышцы, кости отдельно, режет на части. Потому что Валера его не убьёт; потому что Валера знает, как далеко можно зайти, не переходя черту. Потому что, кто знает, вдруг Валерка сможет сломать ему грудную клетку, взрезать лёгкие и исследовать сердце, а потом сказать, почему, чёрт возьми, Исмаэлю делается скучно во время ебли с двумя парнями, которые более чем похожи на его собственного брата.

Потому что Валера наверняка сказал бы, чего не хватает у него внутри.

Но это будет непросто.

О, гляди-ка. Он кончает.

Это кажется далёким, несущественным. Он дёргается, стискивает руки на бёдрах парня. Потом там будут синяки, но Исмаэлю плевать, он вбивается сильнее, последний раз — и отпускает, чувствуя, как в это же время в нём кончает другой. Мистический, мифический одновременный оргазм. Ха. Он не ждёт, пока тот, что в нём, выйдет, а отталкивает от себя не-Валеру, отлепляется от них обоих и сворачивается на краю кровати, тяжело дыша.

Ему всё равно, кончил парнишка под ним или нет. Круто, если да. А если нет, то это не его проблема.

— Одень его, — говорит он, — и убирайтесь оба.

Почему-то ему не хочется на них смотреть. Его член обмякает, он липкий от спермы; Исмаэль чувствует, как что-то тёплое течёт по ноге. Ему хочется в душ.

Он никого из них не целовал. Не по-настоящему.

Он слышит их у себя за спиной, слышит, как второй, более трезвый, грязно ругается и подталкивает парнишку. «Ублюдок!» — доносится до него несколько раз, и он реагирует лишь мысленным пожатием плеч.

Потому что это правда.

Хлопает дверь номера, и Исмаэль остаётся один. Только теперь он выпрямляется, разворачивается, тяжело идёт в душ и включает воду, горячую настолько, насколько он в состоянии терпеть. Горячую, как хренов Ад.

Валера в душе. Не трахает он, не трахают его. Это не фантазия; просто воспоминание. Валера в душе, громко и фальшиво поёт, и мыльная вода ручьями бежит по его спине. Он смотрит поверх мокрого плеча. Сардонически улыбается.

«Я крепко держу мыло, Исми, извини, что разочаровал. Какого чёрта тебе надо?»

Исмаэль стоит под струями, глядя, как вода утекает в слив и исчезает там. Он стоит так до тех пор, пока всю комнату не заволакивает паром, а пальцы не покрываются морщинками от влажности. До тех пор, пока не забывает, почему он вообще здесь.

Всё это никогда не было простым.

Следуй за мною, больное дитя отчуждения -
По шатким ступеням в обитель безмолвных теней -
Туда, где во тьме, среди тысяч горящих свечей,
Ты сможешь навеки придать свои муки забвению.

Не бойся, смотри, эти светочи – жизни людские -
Смелее, попробуй средь них ты свою отыскать -
Пусть сердце подскажет – оно не способно солгать -
Почувствуй себя на мгновение тёмным мессией.

Ты волен придать человечество гибели скорой,
Или уйти, не задев свою гордость тем самым.
Бренную плоть, оставляя священному храму,
Скрываясь навечно во мраке пустых коридоров.

Безумием в сердце пылает желанье, но знаешь:
Скорая смерть слишком лёгкой им будет расправой,
Лучше пусть каждый получит своё, и лукаво
С улыбкой смотря, ты одну лишь свечу задуваешь...