Последний визит: 2023-03-05 16:55:12
Сейчас не в сети

Глаза Цвета Кофе

Вокруг стоит шум кофейни: разговоры людей, тихая музыка, скрежет стульев по плитке на полу, кипение наливающегося эспрессо, пронзительный визг подогревающегося молока.

Но я ничего этого не слышу.

Не особо.

Не тогда, когда человек, греющий паром молоко, удерживает каждую каплю моего внимания.

Чёрт возьми.

Он чертовски красив.

Ну я считаю его красивым.

Он работает тут восемь месяцев.

У него три смены в неделю по утрам. В остальные два вечера он работает до закрытия. Должно быть, он живёт в городе и, насколько мне известно, пользуется общественным транспортом. По утрам, когда я жду открытия кофейни, я никогда не замечаю его в машине. Или поздними вечерами, пока дожидаюсь закрытия.

Он приветливый бариста. Похоже, народ его любит. Он дружелюбен с толикой застенчивости. Или мне кажется, что он застенчив. Ему вроде нравится разговаривать с ожидающими свои напитки посетителями за стойкой. Меня это не особо заботит. Только когда он не заговаривает с симпатичными девушками.

Как сейчас.

Но я лишь буду глубоко дышать весь их разговор. Прикинусь всего на мгновение, что это я стою там и разговариваю с ним. Смеюсь, над чем он там ей говорит. Я притворюсь, что не сижу за длинным общим столом напротив стойки, наблюдая за ним на расстоянии. Обычно я занимаю место за одним из укромных столиков, потому что стеснительный и у меня проблемы с личным пространством. Но с этого места открывается лучший вид на него во всём заведении. Великолепный вид, честно. Я могу просто спрятаться за экраном ноутбука, будто что-то пишу, работаю над чем-то важным. Хотя в действительности нет ничего важного.

Только я.

Наблюдающий.

Ему двадцать два. Всего на год старше меня. Я знаю его возраст лишь потому, что как-то услышал, как он назвал его кому-то шесть месяцев назад. Думаю, он студент. Иногда я замечаю его перед сменой, когда он сидит за столиком в углу в стороне от толпы: учится, печатает, пишет, читает. Он левша. Это мне известно лишь потому, что его манера держать карандаш чертовски милая. Возможно ли держать карандаш безупречно?

Ответ на этот вопрос – да.

Потому что он делает это безупречно.

Отлично. Девушка уходит.

Наконец-то.

Может, он флиртует с ней только ради хороших чаевых.

Но если подумать... Я всегда даю ему на чай двести рублей, и он ни разу не заигрывал со мной. Он точно не гей. Его не интересуют парни.

Но наверное, это не должно иметь значения. Я, скорее всего, умру, если он когда-нибудь приударит за мной. Просто окочурюсь прямо на полу перед стойкой.

Да, это хорошо, что он не строит мне глазки.

Кто-то садится на стул рядом со мной, отчего я подпрыгиваю. Как раз собираюсь закрыть чистую страницу документа, когда вспоминаю, что на заставке рабочего стола у меня зернистая картинка его, работающего за прилавком. Я сделал её телефоном, когда никто не видел.

Да.

Пустой белый экран менее унизителен.

— Я знаю, что ты делаешь, — рядом раздаётся низкий тихий голос, настолько тихий, что только я слышу его.

— Пересаживаюсь, — даже не заботясь глянуть на источник, произношу я. Кто этот парень? Разговаривает со мной, словно знает меня! Разве я демонстрировал какое-то желание поговорить с кем-то? Надо было надеть эти хипстерские наушники, которые мне подарили родители на день рождения.

— Не надо, Дэн, — шепчет он. — Если пересядешь, то не сможешь больше наблюдать за ним. Ты же этим занимаешься, не так ли? Наблюдаешь за ним? Я знаю, ты всегда наблюдаешь за ним.

Румянец покрывает моё лицо, обжигая щёки. Поворачиваюсь вправо, где сидит он, и тут же тону в омуте зелёных глаз и том факте, что его щёки такие же красные, как, наверное, мои.

— Понятия не имею, о чём ты говоришь.

Я говорю, но в то же время смотрю на этого... Этого мужчину. С чёткими скулами и волосами цвета осени. Русые, коричневые и тёплые. Он напоминает мне пряный яблочный сидр. Знаете, если бы сидр был до абсурдности привлекательным.

— Правда? — усмехается он.

Не тепло.

Забудьте об этом.

Он придурок.

— Правда. Не знаю, кто ты, но могу тебя заверить, что ты совершенно меня не знаешь.

Улыбается и тянется рукой через стол, натыкается пальцами на салфетку в центре и начинает перебирать её.

— Это... спорный вопрос.

— Нет, вообще-то, не спорный, — огрызаюсь я. — Спорить – значит вступить в дискуссию о различных точках зрения.

Блин.

Я крут.

Мне даже думать не пришлось.

— Кажется, у нас и есть разные точки зрения.

— Неважно, какие у нас точки зрения. Я не собираюсь с тобой ни во что вступать. Всё. Конец разговора. Так что, если позволишь, я пересяду за другой столик.

Он так легко и спокойно себя ведёт. Его улыбка даже ни разу не дрогнула.

— Свободных столиков нет, — говорит он, поворачиваясь ко мне. Мне видна чёрная футболка с рисунком под его толстовкой. Джинсы плотно облегают его ноги... и мужское достоинство. Меня возбуждает кто-то в столь узких джинсах, но и злит, когда я замечаю его. — И даже если бы и был, я знаю, что ты не пересядешь. И, знаешь, откуда мне это известно?

— Нет, меня это мало заботит.

— Ты не пересядешь, потому что иначе не сможешь наблюдать за ним. А мы оба знаем, что ты не собираешься останавливать свои наблюдения.

Откуда он знает это обо мне?

Откуда он вообще знает что-то обо мне?

— Я не наблюдаю за ним! — настаиваю я. Откровенная ложь. — Хватит так говорить. Кто-то может услышать.

Нервно оглядываюсь, проверяя, что никто не смотрит.

— Никто не услышит. К тому же, даже если и так, никому нет дела, о чём мы с тобой говорим. А придурку за стойкой так и подавно.

Колкие слова. Жалят, как пощёчина. И дело в том, что я не знаю, почему расстроен сильнее: то ли из-за знания моего секрета, то ли от оскорбления объекта моего желания. Нет, не желания. Я определённо его не желаю. Мне просто любопытно. Он объект моего интереса.

— Он не придурок, — шиплю я шёпотом. — Ты его даже не знаешь.

— Я бы сказал, что знаю его так же хорошо, как и ты. Нет, к чёрту. Я знаю его лучше тебя.

— Такое невозможно, — возражаю я, но на задворках сознания возникает вопрос. А возможно ли?

О Боже.

Что, если он действительно его знает?

Что, если они... друзья или типа того?

— Я знаю, что он придурок, который не стоит твоего времени и внимания. И, если честно, ты полностью отдаёшь ему и то, и другое.

Возмущённо ахаю, причём не просто от негодования.

— Я не отдаю ему полностью ничего.

Он смеётся.

— Ну, конечно, нет.

— Нет.

— Но я кое-чего не понимаю...

Его блуждавший до этого взгляд теперь останавливается на мне.

— Чего? — спрашиваю я, не успевая себя остановить.

— Я не понимаю этого. С тем, сколько ты видишь, изучаешь и наблюдаешь, как возможно, что ты чертовски многое упускаешь?

Сама идея, что я что-то «упускаю», кажется мне нелепой, и я смеюсь. Самый непривлекательный звук, который я слышал, но остановиться не могу. Более того, мне всё равно, слышит ли меня кто... или видит. Хотя, находясь здесь, я обычно старательно пытаюсь слиться с фоном, надеясь, что меня никто не заметит.

Это ощущение пофигизма непривычно.

Смотрю на парня рядом, он улыбается. Так нежно и легко, как и смотрит. И это успокаивает меня.

— Ты красивый, когда смеёшься, — говорит он без намёка на сарказм. — Стоит почаще так делать.

— Я часто смеюсь, — настаиваю я. Хотя, если подумать, это неправда.

— Я никогда не видел тебя смеющимся.

Замираю.

Его слова оседают.

— А когда ты меня... видишь?

Краснеет, прочищает горло.

Замечаю, как нервно ёрзает на стуле. И вот это... это я понимаю. Его неудобство затрагивает какое-то настоящее место внутри меня. Всю свою жизнь я живу на окраине удобства.

— Тогда же, когда ты видишь его, — тихо произносит он, кивая в сторону моего объекта.

— Ох.

Опускаю глаза, потом поднимаю, а затем вновь – вниз.

— Ага.

— Это значит, ты видишь меня...

— Постоянно.

Наступает долгая пауза, это привычное ощущение, которое должно успокаивать, но нет.

Мне не нравится эта тишина.

Мне понравилось смеяться.

И говорить. С кем-то, кроме самого себя. Не беседы в голове о том, что мог бы сказать, заговори кто-то со мной в действительности.

Этот парень говорил со мной.

А я отвечал.

— Почему ты наблюдаешь за мной? — задаю я вопрос до того, как струшу.

Он поднимает взгляд на меня, и наши глаза встречаются. Я пытаюсь не обращать внимания на то, как ухает желудок от зрительного контакта.

— А почему ты наблюдаешь за ним?

Задумываюсь над вопросом. Мне хочется ответить, но не могу сказать ему правды. Понимаете, из-за того, что, возможно, прозвучу, как сумасшедший.

Но опять-таки, может, я и есть сумасшедший.

Может, он уже в курсе этого.

— Я наблюдаю за ним, потому что нахожу его пленительным.

Он кивает.

— Но... Могу я задать тебе вопрос?

— Пожалуй.

— Тебя не беспокоит, что он не видит тебя в аналогичном свете?

— Нет.

Мой ответ удивляет его. Брови приподнимаются, а на лбу появляется морщинка.

— Почему нет?

— Потому что во мне нет ничего пленительного.

Наступает момент, когда вокруг, кажется, всё останавливается. Музыка и люди замолкают. От эспрессо бара не доносится ни звука. И это лишь усиливает скрежет его стула, когда он полностью разворачивается ко мне. Взгляд смягчается, но весь его вид напряжённый.

— Ты ошибаешься, — говорит он мне с началом следующей песни. Это лишь белый шум на фоне его слов, которые до сих пор ищут дорожку внутрь моего сознания. — В тебе всё завораживает.

Не зная, что ему сказать, я просто сижу, краснея, как девственник за просмотром порно. Практически ожидаю услышать от него что-то, возможно, вопрос о моих мыслях, но он молчит. И от этого мне хочется узнать, что думает он.

И тогда меня осеняет, что никто из мужчин или парней раньше не называл меня завораживающим.

Ни разу.

Никогда.

Но он только что назвал.

Мне не удаётся подавить нахлынувший на меня восторг и... радость.

Да.

Именно так.

Я так рад, что он сказал это. И даже больше, что он так думает.

Но теперь меня беспокоит, почему он так думает.

Но я не успеваю ничего сказать, он перебивает:

— Могу я купить тебе что-то?

— Нет, спасибо, — отнекиваюсь я. — У меня уже есть напиток.

— Нет, ты допил его час назад.

— О, — чёрт. И правда. Он действительно смотрел. — Я могу сам.

— Нет, — улыбается он, краснея, как и я. — Мне хочется, чтобы ты позволил мне.

— Ладно.

— Хорошо.

— Я буду...

— Гранде обезжиренный чай латте, — заканчивает он за меня.

— А ты не шутил, так ведь? — спрашиваю я, слегка опешив.

В голове непроизвольно возникает идея: я прихожу сюда практически каждый день, заказываю один и тот же напиток у одного человека, но он не помнит его.

— Я же тебе сказал, — тихо говорит он. — Ты меня завораживаешь.

Я улыбаюсь, потому что не могу иначе. Прикусываю губу и пытаюсь спросить его почему. Но вместо этого задаю другой вопрос:

— Что пьёшь ты?

И он вновь краснеет. Но теперь румянец ярче прежнего.

— Это... стыдно.

Хихикаю.

— Твой напиток постыдный?

— Возможно.

— Теперь ты просто обязан мне сказать.

Его слишком длинные волосы чуть падают на лоб, и мои пальцы подрагивают от желания убрать их с его лица. В основном потому, что мне хочется видеть его шикарные зелёные глаза, но ещё и почувствовать пряди рукой.

— Правда хочешь знать?

— Определённо.

Улыбается.

— Я пью обезжиренный мисто.

Я хихикаю, а его улыбка становится шире.

Очень широкой, на самом деле.

Она такая широкая и яркая, и, очевидно, заразная, потому что я тоже улыбаюсь.

— Что это? Звучит по-девчачьи.

— Не девчачье, — фыркает он.

— Уверен, мне надо узнать, что это такое перед принятием обоснованного решения. Мисто – это не похоже на то, что стал бы пить ковбой.

Он снова смеётся.

Просто потрясающе.

— И мне следует так делать? Основывать все решения в жизни на том, что стал бы пить ковбой?

— Может, не все. Только... некоторые.

Улыбаюсь и прикусываю большой палец.

— Постараюсь запомнить.

— Хорошо, — говорю ему. И всё это кажется непринуждённым. И эта лёгкость должна казаться странной, как раньше, но нет.

Я просто чувствую.

Прямо сейчас в этот момент... я чувствую.

— Скоро вернусь, — и с этими словами он встаёт. И его задница выглядит чертовски хорошо в узких джинсах.

Блин.

Его задница прямо перед моими глазами.

Слава Богу, он уходит.

Возможно, я бы соблазнился дотронуться до неё сильнее, чем до волос.

— Подожди, — зову я, опять-таки не заботясь, привлеку ли к себе внимание. — Ты мне так и не сказал, что такое мисто.

Останавливается, поворачивается ко мне.

— Половина кофе, остальное – вспененное молоко.

— Ты прав, — соглашаюсь я. — Совсем не девчачий напиток. Это холодное молоко для девчонок.

Я смотрю на него, стоящего перед прилавком. Он ёрзает. Скрещивает ноги, одетые в чёрные ботинки. Его руки постоянно двигаются. Даже пальцы. Возмутительно длинные пальцы. Я не могу решить, как он выглядит: обеспокоенно или взволнованно. Но не успеваю определиться, как кое-что поражает меня.

Вместо своего увлечения, я смотрю на этого мужчину.

Как такое возможно, что я наблюдаю за мужчиной, которого даже не знаю, в то время, как могу наслаждаться видом моего парня?

Потому что на самом деле он не мой парень.

Эта мысль, словно палка, хлестанула меня.

И это меня беспокоит.

Даже несмотря на понимание этой правды, часть меня всё ещё надеется, что, может, он станет... однажды. Знаете, когда я наберусь мужества и заговорю с ним.

Или, может, он заговорит со мной.

Теперь мне интересно, почему он до сих пор этого не сделал.

Прежде чем грустные мысли заполонили мою голову, мужчина, с которым я могу говорить в действительности, оборачивается и улыбается мне. Не знаю почему, но я рад, что в этот момент смотрю на него, а не на парня, стоящего за ним.

Он, кажется, тоже доволен этим.

По крайней мере, его улыбка говорит мне именно об этом.

Он кивает в сторону объекта моего интереса. Со скептическим видом он одними губами спрашивает: «Этот парень?».

Я хихикаю.

Ничего не могу с собой поделать.

Киваю и получаю ещё один подобный вопрос: «Серьёзно?».

«Да», — отвечаю я ему.

Он закатывает глаза и поворачивается, чтобы забрать наши напитки. Я смотрю на ребят всё то время, пока они переговариваются. Часть меня волнуется, что он расскажет объекту моего обожания о том, какой я жуткий парень, преследующий его. Думаю, мне не о чем беспокоиться, потому что моя цель не поднимает головы, чтобы посмотреть на меня. Он просто отдаёт напитки и возвращается к своим делам.

Я должен почувствовать облегчение, но этого не происходит.

Почему только спустя столько месяцев я раздражён из-за того, что он не замечает меня?

В этом нет никакого смысла, потому что раньше я этого и не хотел.

Опускаю глаза на сложенные руки, пока не вижу тень рядом с собой. Он садится и ставит передо мной мой стакан.

— Серьёзно, — улыбаясь, говорит он. — Поверить не могу, что тебе нравится этот парень.

— А что не так с этим парнем?

— Ничего, если, конечно, в твоём вкусе самовлюблённые мудаки, которых заботят только они сами и момент, когда им в следующий раз отсосут.

Ахаю.

— Не думает он о таком! — шепчу я, стараясь, чтобы это звучало настолько резко, насколько это вообще возможно. Мне хочется донести это до него, но я не хочу быть услышанным кем-то другим.

— Поверь мне, — говорит он. — Ему определённо сосут.

— Зачем ты говоришь мне это? — спрашиваю я. — И как ты узнал о его... времяпрепровождении. Или... ладно, может, ты отсосал ему? Ты не можешь знать наверняка, если не был рядом. Или же тем, кто стоял на коленях. Ты сосёшь ему? Вот откуда у тебя эта информация?

Когда тишина нависает над нами, я боюсь, что зашёл слишком далеко. Что удивительно, я определённо не из тех, кто перебарщивает.

Но затем он начинает смеяться, и я смеюсь вместе с ним.

Весь этот... разговор слишком серьёзен, чтобы я мог на него нормально реагировать.

— Я определённо не сосу член, — сообщает он. — Ни его, ни чей бы то ни было ещё.

Спокоен.

Я определённо, определённо спокоен прямо сейчас.

— Я даже не знаю твоего имени, — отмечаю я. — Как так получилось, что я обсуждаю с тобой минеты, не зная даже, как тебя зовут?

Он вновь улыбается этой красивой улыбкой.

— Я не знал, что ты хочешь знать. Ты не спрашивал.

Я делаю глоток своего чая – чая латте, который он мне купил.

— Теперь спрашиваю.

— Меня зовут Валера, Дэн. Приятно, наконец-то, официально с тобой познакомиться.

— Как давно ты... ну, знаешь... следишь за мной?

Внимательно осматривая рисунок на стакане, он пальцем обводит зелёный узор. Не знаю, стесняется ли он или же просто думает о чём-то другом.

— Ты знаешь, что эмблема, нарисованная на чашке, обозначает сирену? — спрашивает он, совершенно проигнорировав мой вопрос.

— Нет, — подыгрываю я. — Я не знал этого.

— Тебе что-нибудь известно о сиренах?

— Совсем немногое, кажется. Это вроде как должны быть красивые женщины или что-то типа того.

— Ага, — смеётся он. — Или что-то типа того.

— Прости, я не знал, что мне сегодня предстоит пройти тест по греческой мифологии. В следующий раз я обязательно подготовлюсь.

Я бездумно пихаю его ногой. Не знаю зачем, но к ощущению, которое вызывает во мне прикосновение к нему, даже через одежду, я оказываюсь совсем не подготовленным.

Такое чувство, что просто сидя рядом с ним, я забываю о своих проблемах с личным пространством.

— Сирены были пленительными, — говорит он, глядя мне прямо в глаза. — Они были настолько завораживающими и привлекающими, что мужчины следовали за их призывом и невольно шли в руки к своей смерти.

Я фыркаю.

— Ну да, мужчины глупы, — я почти хрюкнул. Совсем непривлекательно. — Кроме тебя, конечно. Я не в счёт.

— Конечно.

Он посмеивается.

Мне нравится, когда он смеётся.

— Откуда ты всё это знаешь? Может, ты тайный владелец этой кофейни?

— Нет, но я на себе испытал пленительность сирены в мужском обличии, так что готов умереть от смущения, разговаривая с ним.

Не зная, что сказать, я просто смотрю на него. Ну правда, чтобы вы ответили на такое заявление?

Поэтому я говорю ему правду.

— Я не сирена-мужчина. Во мне вообще нет ничего интригующего. На самом деле, я довольно скучный. Честно говоря, я удивлён, что ты вообще так думаешь. И, кстати, ты так и не ответил на мой вопрос.

— А ты себя совсем не видишь, да?

— Думаю, мы уже определились, что наблюдения мне даются лучше.

Он убирает руку с чашки, и я смотрю, как его ладонь ложится поверх моей на столе. Хочу отдёрнуть руку, но мне так нравится ощущать его вес сверху. Мне по душе то тепло, что исходит от его ладони. По вкусу покалывание в пальцах, которое доходит до самой шеи и заставляет мои волосы встать дыбом.

— Только вот что, Дэн. На самом деле ты далеко ни профи в подглядываниях за другими. Ты видишь только одно. Одного человека. И пока ты смотришь на него, ограниченность твоего кругозора не позволяет увидеть тебе больше ничего... или никого.

Его большой палец гладит меня по тыльной стороне ладони. Его слова и действия идут вразрез друг с другом.

Не могу сказать, что у него в голове, но почему-то мне кажется, будто он абсолютно честен со мной и ничего не скрывает.

Я громко сглатываю.

Облизываю свои пересохшие губы.

— И чтобы я увидел, посмотрев вокруг себя?

Его ладонь проскальзывает под мою — едва касается, но не сжимает. И этот момент кажется мне таким значительным по сравнению со всем окружающим нас пространством. Он не отвечает на мой вопрос, будто что-то недоговаривая, ожидая чего-то, но я не могу понять чего.

Хотя я понимаю, чего хочу.

И мои холодные пальцы прослеживают линию на его ладони, сжимают его руку, и я чувствую, что он сжимает её в ответ.

— Ты бы увидел меня.

— Тебе станет лучше, если скажу, что вижу тебя сейчас? — спрашиваю я.

Сердце бешено колотится. Конечно, всё можно было списать на кофеин, но я совершенно уверен в том, что не он повинен в моём состоянии. За два месяца пребывания здесь тело перестало на него реагировать. Значит, всё дело в парне, да? Пожалуй, именно так, ведь я впервые, казалось, за целую вечность разговариваю с мужчиной.

С мужчиной, который хочет говорить со мной.

И он не только хочет говорить, но ещё и держит меня за руку. Или я держу его. Даже не помню, когда что-то подобное случалось в последний раз.

— Возможно, — говорит он. — Может, станет. Посмотрим, сколько это продолжится. Я имею в виду, что мы до сих пор сидим за столом, откуда открывается отличный вид на него.

— Я всегда сижу здесь.

Он морщит нос. Я бы посчитал жест милым, не означай это, что ему не понравился мой ответ.

— Я знаю.

— Ладно, а где обычно сидишь ты? То есть, я уверен, что заметил бы тебя. Знаю, я был слегка... невнимателен, но не сомневаюсь, что хотя бы заметил тебя. На тебя стоит посмотреть.

Это было преуменьшением века, но его улыбка...

Да, это лучше, чем сморщенный нос.

— Я сижу в одном из больших кожаных кресел позади нас.

Я оглядываюсь на небольшую зону отдыха с шестью коричневыми креслами. Все они заняты стариками, читающими газеты.

— Разгадываешь кроссворды в ежедневной газете, дедуля?

Я нервно хихикаю.

— Я был слишком занят другой головоломкой.

— И как, получается?

Он сжимает мою руку. Я даже не волнуюсь по поводу того, что она потная. И самое лучшее во всём этом то, что его, скорее всего, это тоже не заботит.

А ещё я до сих пор удивлён, что действительно сижу тут и держу кого-то за руку. Кого-то, кого я едва знаю. Это похоже на безумие, да? Настолько же безумно, насколько и следить за кем-то со стороны на протяжении нескольких месяцев.

Ладно. Может, и нет.

— Пока нет, но думаю, что уже близок к разгадке.

И я понимаю, что хочу, чтобы он был ещё ближе. Чёрт, мне самому хочется приблизиться. На самом деле, мне хочется оказаться так близко, чтобы появилась возможность потрогать не только его руку.

— Хочешь пересесть? — спрашиваю я.

— А ты?

— Я был бы не против пересесть за столик ближе к концу зала. Никто никогда туда не садится. А ещё, просто чтобы ты знал, никто не будет попадать в зону моей видимости, кроме тебя и парковки за окном.

— Вид на парковку в разы лучше нынешнего, — говорит он, кивая в сторону бара.

— Почему он тебе не нравится? — спрашиваю я. — То есть твоя злость на него кажется немного иррациональной.

Я не опечален тем, что он ему не нравится, просто хочу знать причину его отношения.

— Могу я задать тебе вопрос?

— Нет.

Я ухмыляюсь.

— Почему нет?

— Потому что ты никогда не отвечаешь на мои.

— Я тебе ответил.

Качая головой, я говорю:

— Нет, ты уклоняешься от моих вопросов. Не пойми меня неправильно. Уклонение крайне эффективно с твоими зелёными глазами, растрёпанными волосами и...

Я останавливаю себя, прежде чем окончательно опозорюсь.

Хотя мне стоило сдаться, когда понял, что ему известно о моём жутковатом внеучебном занятии.

— И что?

— Нет. Я же сказал тебе. Я больше не отвечаю ни на какие вопросы.

— Если ты ответишь мне, обещаю, что отвечу на любой твой вопрос.

— На любой?

— На любой.

— Хорошо, я скажу.

Я краснею, как сумасшедший.

— Я жду.

Он усмехается.

— Хорошо-хорошо, твоей задницы, — говорю я, вырвав руку из его ладоней и закрыв ей лицо. — Может быть, я ненадолго отвлёкся на твой зад, — я поглядываю на него сквозь пальцы. — Теперь ты счастлив?

— Да, — говорит он, отрывая мою руку от моего лица и сжимая её. — Хотя, должен признаться, моя задница немного счастливее меня самого.

— Твой черёд.

— О чём ты?

— Почему он не нравится тебе? Что он тебе сделал?

В течение долгого времени он молчит, и я могу сказать, что он думает над своим ответом.

Я не хочу, чтобы он думал.

Я просто хочу, чтобы он сказал мне.

— Он мне не нравится, потому что постоянно игнорирует единственного человека, на кого устремлено всё моё внимание.

— Два месяца, — мягко говорит он. — Я заметил тебя два месяца назад и с тех пор наблюдал за тобой.

Мы сидим за столом в конце зала на скамейке, которая стоит вплотную к стене. И если говорить об этом, то теперь он сидит вплотную ко мне.

Я облегчённо вздыхаю. Он наблюдает за мной гораздо меньше, чем я смотрю на баристу. И я рад, что он не знает, насколько велик этот срок.

— Тебя это не смущает? — спрашивает он.

— Что?

— Ну то, что я... не знаю... в общем-то, следил за тобой?

Внезапно я громко смеюсь, но когда наклоняюсь вперёд, он кладёт руку позади меня.

— О да, словно мне тебя судить. Серьёзно. Это как если бы сталкер злился, что преследуют его.

Его смех теплее моего латте.

— Ладно, — говорит он, его рука полностью обхватывает меня. — Отлично.

Странно, насколько это кажется нормальным, хотя, зная себя, мне должно быть неуютно. Хоть я никогда не любил физических контактов, с ним мне его почему-то хочется. И что ещё важнее – кажется, он жаждет того же.

— Итак, почему же ты продолжал наблюдать за мной?

Я тянусь и хватаю его свободную руку.

И даже не задумываюсь над этим.

— Ты правда хочешь знать?

— А ты как думаешь? — спрашиваю я. — Я имею в виду, что, будь ты на моём месте, и, давай начистоту, мы уже поняли, это так и есть, разве тебе не хотелось бы узнать?

Его румянец просто сражает меня.

— Это смущает.

— Смущает больше, чем кофе-мисто? — хихикаю я.

— Возможно.

— Ладно. Смущает сильнее, чем разглядывание твоей задницы? Потому что это довольно унизительно. И, вообще, ты сказал, что ответишь на любые мои вопросы, если мы пересядем.

Он ещё больше поворачивается ко мне, и я смотрю в его глаза. И так намного лучше, чем смотреть на кого-то издалека.

— Я зашёл сюда рано утром перед занятиями, когда увидел тебя. Очередь была не очень длинной, но ты стоял в самом конце. Я спешил, потому что опаздывал, но ты привлёк моё внимание. Может быть, меня притянуло то, что ты, казалось, никуда не торопился, в отличие от других, но переминался с ноги на ногу так, будто нервничал. Или, может, меня привлекли твои всё ещё влажные волосы, от которых я мог уловить запах шампуня со вкусом зелёного чая и мёда.

— Как бы то ни было, всё, о чём я мог думать, так это о том, что не могу оторвать от тебя взгляда. Ты заказал свой напиток и сел за стол, пока я ждал свой кофе. До того момента я не видел твоего лица, потому что ты не поднимал головы. Но потом ты поднял её. Всего на секунду, лишь на мгновение. Но когда ты сделал это, я, наконец, увидел тебя. И...

Это был самый длинный монолог, который он произнёс сегодня. И я слушал его так внимательно, будто он читал классический роман.

Без конца.

Он не закончил свою мысль.

— И что?

— И давай я просто скажу, что не попал на занятия в тот день.

Дрожь пробежала по всему телу.

И я поражён, ведь ничего из того, что он говорит, не звучит жутко.

— Что ты сделал?

— Мне хотелось подсесть к тебе. Я как раз собирался подойти познакомиться с тобой, когда увидел, что ты снова поднял глаза. Только на этот раз ты смотрел на него, а не на меня.

— Мне жаль, — честно признался я. Потому что мне действительно чертовски жаль. — Мне жаль, так как я не заметил тебя в тот день. И, знаешь, во все остальные дни тоже.

— Всё нормально.

Я качаю головой.

— Нет, ненормально.

— Ты замечаешь меня сейчас, — говорит он. — В смысле, надеюсь на это.

— Могу я тебе кое-что сказать?

— Да.

— Когда ты стоял у прилавка, я смотрел на тебя, а не на него, и впервые за долгое время я думал о ком-то другом – не о нём, а о тебе.

— Он кретин.

— Возможно, — говорю я ему, думая обо всём произошедшем. — Вероятно.

— Но я очень рад, что ты смотрел на меня.

— Я тоже.

Он переплетает наши пальцы, в то время, как я наблюдаю за его движениями. Интимность жеста поражает меня.

— Давай уйдём отсюда, — предлагает он. — Ещё так рано. Мы можем что-нибудь поделать.

Я ухмыляюсь.

— В смысле, прямо выйти из кофейни?

Он усмехается.

— Думаю, мы определённо должны убраться из этой чёртовой кофейни.

— Чем ты хочешь заняться?

— Всем, чем захочешь, Дэн, — говорит он, вставая и утягивая меня за собой. — Я с тобой, куда бы ты ни хотел пойти.

Так странно, как резко меняются приоритеты. Ещё более странно, что мои изменились за такой короткий промежуток времени между утром и полуднем. Но почему-то я уверен, что Валера прав. Может, не во всём, но определённо во многих вещах. И панорамный обзор намного лучше шор на глазах.

Выбор становится более необычным, когда ты выбираешь, на кого смотреть, при неограниченности выбора.

Валера решил посмотреть на меня.

Прямо сейчас я предпочёл смотреть на Валеру.

И мой выбор чертовски великолепен.

По шатким ступеням, из тьмы восходящим,
Он шёл, позади алый след оставляя,
Взывая к бескрайним просторам манящим
И к свету кровавые длани вздымая.

Он верил, что труден сей путь не напрасно,
Что сил ему хватит до цели добраться,
А кто-то кричал ему вслед громогласно,
Немедля обратно веля возвращаться.

Но он не внимал тому лютому гласу
И поступью твёрдою шёл к своей цели...
О, как же он ждал сего светлого часа,
Чтоб выйти из тьмы своего подземелья.

За ним по пятам шли проклятые тени –
Приспешники зла, что его там держали,
И душу больную вводя в искушение,
На тяжкие муки её обрекали.

Но он не желал их рабом становиться:
Покоя не зная, живя на коленях -
Рождённый свободною гордою птицей,
Он смерть предпочёл бы извечному плену.

И вот яркий свет очи чёрные ранил,
И ветер волнами по телу пронёсся.
Он радостно рваные крылья расправил
И ввысь к облакам белоснежным вознёсся.

Опубликовано: 2016-03-23 19:54:21
Количество просмотров: 148

Комментарии