Последний визит: 2023-03-05 16:55:12
Сейчас не в сети

Слёзы наших грехов

Первая слеза:

Закрой дверь, погаси свет.
Ты знаешь, вечером их дома нет.

Они соревнуются: и спорят, и язвят, и дерутся. Швыряются остротами. Они толкаются и ругаются. Они в синяках и кровоподтёках. Они приспособились спать вместе, как пара совершенных изогнутых лезвий, отдыхая перед следующим сражением, перед следующей битвой.

Что есть, то есть. Часто - это грубо, но никогда — злобно. Иногда - нежно, но никогда — сладко. На вкус это, как кофе, как виски, а иногда, как соль, пот или слёзы. Или всё вместе. Они кричат, они рычат, они толкаются и падают. Это для них. Он для него. Они.

Декабрь находит их в заснеженных горах неизвестности, сражающихся с чем-то. Валерка клянётся, что с Йети, а Исмаэль верит, что с японским демоном. На самом деле «что-то» оказывается оборотнем.

Отряхнуться от снега, разжечь огонь и стереть соль с ран. Придётся следить друг за другом до следующего полнолуния.

Утром они отправляются пополнить запасы, но всё закрыто, даже крошечная заправка. Валера дёргает дверь, колокольчик внутри звенит.

- Какое сегодня число? – спрашивает он.

- Двадцать пятое, - смотрит на часы Исмаэль.

- Прости. Я забыл. - Валерка опускает взгляд.

В забытье ветер насвистывает песню о смерти, земля промёрзла и никакой работы.

Ворон замечает братьев и перелетает на другую сторону улицы, но Белые Плащики уже готовы сдать комнату. Мужчины проигрывают Валерке в пул, а женщины танцуют с Исмаэлем каждый раз, как только в музыкальном автомате играет Faith Hill.

- И что мы здесь делаем? – спрашивает Исмаэль. За замёрзшим окном, словно убийца, крадётся Январь.

- Ждём, - отвечает Валера, закуривая «Winston».

- Холодно.

Валера протягивает к нему руки, но Исмаэль мотает головой:

- Я про охоту.

В неистовстве они так близко, слишком близко. Они кричат друг на друга до тех пор, пока Валерка не заезжает брату в челюсть. Рот Валеры наполняется вкусом его крови, как тогда, когда они были детьми. Когда порезали себе ладони и, вопреки острой боли, сжали их вместе, сильно-сильно. Это было ещё до того, как они нашли более приятный способ проникать друг в друга.

Так они заглушают свой страх, забывают о своей смертности, но никогда - о человеческой природе. Исмаэль двигается в Валере. Валера никогда не покорится, но для брата он опустился на колени. Лишь для него одного.

Они убьют друг за друга. Огонь, вода, свинец, сталь... Временами кровь, а временами ничего, кроме темноты...

Иногда, когда они говорят – хватит - их голоса дрожат, потому что они знают, что это ложь.

Они знают — эти духи, монстры, каждая из этих тварей, как язычки пламени, которые превратятся в лесной пожар. Уничтожать их по одиночке бесполезно.

Они знают, но продолжают бороться.

Они не могут остановиться. Не могут быть другими. Это для них. Он для него. Они.
Конец. Едем дальше.

Вторая слеза:

Они растягивались на одеяле поверх машины и спорили о цвете неба.

Исмаэль утверждал, что оно жёлтое, Валера – зелёное. Подумав, Исмаэль предложил компромисс – зеленовато-жёлтое. Глубокомысленно хмыкнув, Валерка сильно заехал Исмаэлю в рёбра, от чего тот со свистом выдохнул. Временами откуда-то доносились звуки сирен, которые начинались и проходили, как дождь, как град.

Они пили, они трахались, так, чтобы никто не увидел; лежали на спине, смотрели, как небеса извергают ураганы, один за другим. Это словно наблюдать за концом света – ещё немного, ещё чуть-чуть, по кусочкам.

Вообще-то, одержимость не между капризом и наготой, но вполне может там оказаться, если ты поведёшь вправо, не по кругу, но по строгой последовательности прямых, вот так, так и так. Видишь? Это как, ну, как пальцы Исмаэля на коже Валеры.

Молния расколола горизонт, надвигаясь в своём танце всё ближе и ближе, пока они оба не ощутили бурлящее чувство наслаждения страхом, раскатывающееся по коже.

- Я и не знал, что ты тащишься от опасности, - смеялся Валерка, ветер уносил его слова.

Капли дождя сбегали по щекам Исмаэля:

- Опасность - ничто.

В затишье между штормами, они снова прижимались друг к другу, дрожа в тишине.

- Опасность, - повторил Валера, дыхание облачком пара поцеловало Исмаэля в щёку.

Опасный.

У него холодные руки - они играли в снежки с градом, но это было пару часов назад.

Вообще-то, одержимость не между капризом и наготой, но вполне может там оказаться, если ты поведёшь вправо, не по кругу, но по строгой последовательности прямых, вот так, так и так. Это не центр, здесь небезопасно – но надёжно, в какой-то степени.

Они растягивались на одеяле поверх машины и спорили о цвете неба.

Третья слеза:

Ты особенный. Избранный. Однажды умерший, всегда живущий.

Ты помнишь, что он сказал. Тогда. Мёртвое должно оставаться мёртвым. Ни больше, ни меньше.

Её милая головка лежит на полу, белокурые пряди спутаны и запятнаны кровью. Шея сломана, изогнута, будто девушке грустно - разбитая игрушка. И с изрезанными запястьями она всё равно прелестна, прелестна и совершенна, не считая мертвенно-серой кожи.

Тебе очень хочется позвать её назад - она ведь не далеко - но ты знаешь, что она будет лишь кричать, и кричать, и кричать пока ты не свернёшь ей шею. Снова. Так всегда.

Его кулон, всё ещё на кожаном шнурке, покоится в твоей ладони. Слегка пачкаешь маску свежей кровью, скользкой, тёплой и солёной. Малышка приготовила для тебя мел и железо, прежде чем отправиться на тот свет. Предателей не прощают. Она думала, что может управлять тобой. Тобой! Наследником, мальчиком-королем, сыном Господним.

- Ты не хочешь этого. Подумай о своём отце. Подумай о Валере!

Они отдали свои жизни, чтобы ты мог жить. Твой отец, твой брат, даже тот лже-отец, в котором ты никогда не нуждался, но который подарил тебе весь этот мир. Они умерли, чтоб ты был здесь, вернулся в тепло, к морю, туда, где всё началось. Потерял одну любимую, верни другого. Обмен, поддержание баланса.

В последнее время она стала надоедливой. Она была полезна, когда Каин овладел ими, но время вышло. Хотя у неё есть такие приятные воспоминания, воспоминания о том, чего ты и раньше не мог коснуться. И она куда забавнее, чем он. Он теперь тихий, всегда наблюдает, всегда выжидает. Ножи нужно держать от него подальше.

Ты ступаешь в меловые концентрические круги, исписанные на шумерском и иврите -твоих родных языках. А когда-то ты говорил по-русски. Улыбаешься и подвешиваешь кулон в воздухе - вместе с курткой и ботинками.

Слёзы на щеках мужчины тёплые, солёные, как кровь, а женщина просит тебя, умоляет так сладко, но горе уже поглотило её.

Через скалистые горы движутся твои легионы, захватывая страну, как стихийное бедствие, и ты чувствуешь их ликование. Мир сгорает со страхом и болью, восторгаясь и избавляясь.

Момент настал. Ты знаешь, что ему не важен цвет твоих глаз, его не волнует твоя радужка, только не сейчас - когда его собственные глаза такие притягательные, бездонно чёрные.

Валера:

Я касаюсь твоего лица, волос, шеи. Я был призван раньше положенного времени, поднят прежде, чем начал борьбу, непроверенный, неиспытанный моим королём, моим повелителем, моим всем. Здесь ярко, ты сияешь, как порочное солнце, донося свою славу до всего, чего касаешься.

- Doksa, - бормочу вслух, проверяя свой голос. Мне нравится, какой он глубокий, думаю, позже он станет ровным и тёплым. Надеюсь, тебе тоже понравится. - Lytrotis. Basilias. Eiste megalos basilias (Слава. Спаситель. Король. Ты – мой великий повелитель).

Я хочу пасть на колени, преклониться перед моим королём, но твоя рука всё ещё держит шнурок, обвитый вокруг шеи этого тела - кожу и бронзу, звавшие меня из глубины.

- Валера, - зовёт меня мой король, - о Боже, Валера.

Ты поднимаешь меня, обхватываешь лицо и бормочешь моё имя снова и снова, как молитву. Оно так прекрасно в твоих устах, на языке моего господина, красивом, древнем и чистом. Там, в Аду, я слышал истории моего короля, истории золотого сына о Семиглавой Змее. Говорили, что он был рождён от человека и демона, он светился собственным золотым светом и был всемогущим и великодушным одновременно. Ещё мне поведали, что однажды подлые, высокомерные людишки попытались убить его, охотились на него.

В комнате ещё трое: двое связанных живых и одна мёртвая на полу. Живые мужчина и женщина - грязные, от них несёт страхом. Интересно, мой король уготовал меня им или их мне? Я не стану спрашивать - не знаю, что сотворил бы с ними.

Меня так и не осудили; в бездне я пробыл не долго, прежде чем Великий воззвал меня. Женщина плачет, но я не понимаю, как можно плакать в пылающем свете нашего освободителя.

- Валера, - ты зовёшь меня вновь, тем самым голосом, и наклоняешься ко мне так близко, что наши лбы соприкасаются.

Твои глаза золотые и сияют, как и весь ты. Я греюсь во славе моего короля и уверен в том, что ты вызвал меня для себя. Ты обнимаешь меня так, будто я драгоценность, бормочешь около моего рта, вдыхая слова в это тело:

- Ты вернулся. О, Валерка. Ты, наконец-то, здесь.

Мой король склоняется, прижимает свои губы к моим. Ты целуешь меня, целуешь и напоминаешь о Исмаэле, моём Исми, Исми, которого я звал каждую секунду в Пропасти. Ты целуешь и дотрагиваешься до моего лица так, как это делал только мой Исми. Открываю глаза: от тебя исходит удивительное сияние, яркий свет, и с трепетом я смотрю на тебя.

- Исми?

Ты улыбаешься и обнимаешь меня, держишь моё лицо в своих больших руках. Я вернулся, я возвращён, ты невредим. Стою перед тобой в своей старой синей рубашке и грязных джинсах - образ из твоих воспоминаний. Ты вновь целуешь меня, благословляешь мои губы, стирая из памяти Пропасть и её мучения, так же, как раньше я сделал бы для тебя.

- Валера?

Ты откидываешь голову назад и притягиваешь меня ближе; теперь я не покину тебя, не по собственной воле. Я твой, любовник и брат, возлюбленный, твоё всё.

Ты устроил Ад на Земле, только чтобы я был рядом. Никто бы не сделал ничего подобного, никто бы не позвал меня.

Ты ищешь взглядом старика, его бородатое грязное лицо в полутёмной комнате, связанного и привязанного словно животное. Слёзы на его щеках ещё не высохли, текут, как реки-близнецы, но внешность обманчива. Он ожил и больше не походит на узника, в страхе ожидающего рассвета. Твой возлюбленный излечил его. Мой дар. Он успокоился, и, кажется, больше не хочет вновь похищать меня. Его желание - оберегать и защищать. Это хорошо: они должны любить меня, так же как любят и боятся тебя.

Я наклоняю голову, чтобы лучше разглядеть тебя. Чернота моих глаз притягательна и опасна.

- Он знает меня. Ты говорил ему моё имя?

Ты поглаживаешь мою щёку большим пальцем и улыбаешься:

- Это отец.

Отец.

Я кое-что помню до Пропасти, до того, как был низвергнут в Бездну. Все что-то помнят, особенно те из нас, кто молод и кому ещё не приходилось бороться за место в иерархии. Есть Ад и есть Жизнь до Ада. Они советуют не думать о той жизни. Это сломает тебя куда быстрее, чем огонь и кровавые бойни.

Отец. Человек с собакой, с жалким подобием тех угольно-чёрных псин, которые воют там, внизу, умоляя о душах. Дом Книг. Кепка. Запах еды и уюта.

Я смотрю на человека, который произносил моё имя, имя, которым называл меня мой Король до Пропасти. Он грязный, с длинной бородой. Связан рядом с такой же грязной, рыдающей женщиной. Я не понимаю, почему мой господин позволяет им находиться в своём присутствии или почему назвал им моё имя.

- Ты отдашь меня ему? Для этого я здесь? – Я подвёл его так, что меня нужно отдать этому гадкому человеку. Я не смогу бороться за своё место, как это делают другие.

Я помню прежнего Исми. И это правильно, что Исми – мой король, мой господин, Великий.

Я помню, что боролся за Исми и умер за него. Я знаю, что разочаровал тебя, я не должен был умирать, пока ты жив. Но невозможно, чтобы моя вина была так велика.

- Мой.

Вместе с этим словом яркий жёлтый свет вспыхивает в комнате, показывая твою власть, показывая его силу.

Рука сжимается на моём плече – будут синяки. Ты прижимаешь меня к себе, и я начинаю понимать всю глубину этого слова. Я - твой, твой любимый, и ты – мой. Исми – Помазанник, и я помню, что раньше ты был дан мне, чтоб защищать, любить и уважать.

- Тогда, почему они здесь?

Ты вздыхаешь и улыбаешься. Я - твой Валера. Растерянный, запутавшийся, проклятый, но, тем не менее, твой Валера. Твоя армия захватывает Землю - облако чёрного дыма на горизонте, и Валера с тобой. Ты неукротимый, неудержимый.

Так называемые охотники всё ещё продолжают борьбу, терзаемые, управляемые своими президентами и генералами.

- Они твои, если хочешь.

Смотрю на тебя чёрными, смиренными глазами. Твой Валера, твой возлюбленный, твоя правая рука, твой брат. Со мной нет ничего невозможного: победить смерть или преодолеть Ад. Я бы никогда не осудил тебя за твои деяния, как сделали другие. Я помню огни и провалы Ада. Я помню мучения Вечного Огня.

- Мой?

- Твой. – Ты нежно улыбаешься мне, зная, что я здесь навсегда. - Другие могут сказать, что ты... неиспытанный. Не хочешь их разубедить?

Четвёртая слеза:

Коридор тёмный, и ничего не видно. Он только знает, что это коридор. Он может вытянуть руки и дотронуться до твёрдой поверхности по обе стороны от себя или свободно бегать туда - обратно минутами-часами-днями, не натыкаясь на преграды.

Стены под кончиками пальцев – причудливое сочетание ровного и шероховатого, оштукатуренного. Пол под босыми ногами гладкий, прохладный и вроде бы мягкий, явно не паркетный. Может, линолеум?

Валера.

Он один – ни звука, ни шепотка, ни намёка на то, что здесь есть кто-то ещё. Может быть, он просто оглох, но слышно лёгкое шуршание, когда он проводит пальцами по штукатурке и мягкое шарканье ног по полу.

Он не может слышать свой собственный голос, но только потому, что молчит. Он не знает почему, правда не знает. Это просто какой-то внутренний инстинкт, а он всегда доверял своим инстинктам. Сейчас не самый лучший момент, чтобы изменять им. Хотя, он задумывается об обратном, после того, как оказался здесь. Он не помнит как.

Просто спроси, Валера.

Он не слышит голос, правда не слышит. Он понимает значения слов, но они произнесены так тихо. Они не проносятся эхом по коридору, слоги не отскакивают от гладких стен, как бейсбольные мячики. Они просто есть. То исчезают, то появляются.

Он не слышит голос. Чувствует. Шелковистое скольжение по коже, пробуждает в нём память о нежности, которую он слишком хорошо и близко знал. Шёпот любовника, охватывающий, обволакивающий, ему невозможно противиться. Это тайное нашёптывание, только для него. В нём есть какой-то смысл. Не сладостная ерунда и пустые обещания. У каждого слова, обвивающего его душу, есть цель. Он не может увидеть, перевести, он просто знает.

Это неправильно. Он знает. Так не должно быть. Он чувствует всю эту неправильность. Только не понятно почему.

Просто спроси, и я смогу тебе помочь, Валера.

Он не знает, жив ли. Хотя и не думает, что мёртв – он не помнит, как умирал, но не слышит своего дыхания и биения сердца. Наверное, это должно что-то значить, дать какой-то толчок. Заставить его почувствовать... чувствовать что-то.

Но нет.

Он не уверен, но это тоже должно что-то обозначать. Мысли по кругу, вновь и вновь,

В голове сумятица.

Он мог спросить. Так сказал голос. Он до мозга костей уверен в этом.

Но он не хочет спрашивать. Это он тоже знает. Это «почему» просто ускользает от него.

Это «почему» постоянно.

Валера, ты не мёртв.

Иногда в стенах попадаются проёмы – развилки и повороты. Варианты и выборы. Альтернатива. Но они бесполезны. Он не может выбрать какой-то вариант. Не знает, куда приведёт его выбор. Не помнит об альтернативе. Он никогда не сворачивал. Не хочет ходить по кругу или сбиться с пути, не хочет проходить одно место десятки раз. Пустая трата времени. Паника. Он не паникует. Только...

Он не знает (не может вспомнить), что же он ищет. Но когда увидит - узнает. Должен будет узнать.

Ты знаешь, что должен сделать.

Да. Слова – ключ, он чувствует, как воспоминания открываются. Сейчас он знает кто он. Знает, почему он здесь. Знает, что делать. Преклониться. Встать на колени. Сжаться. Согласиться. Сдаться. Подчиниться. Поддаться.

Принять.

Это всё, что требуется. И тогда Исмаэль откроет дверь. Валера не может найти её (не помнит, что искал), не смог найти за все эти недели-месяцы-годы, что провёл здесь. Но она есть. Он помнит. Помнит сопротивления. Помнит отвержения. Помнит ярость Исмаэля. Помнит, как Исмаэль уступил. Помнит мягкое прикосновение, помнит медленные постукивания пальца Исми по скуле. Помнит, как Исмаэль силой вернул его, спрятал внутри и закрыл дверь.

Закрыл Валеру внутри его собственных мыслей.

Исмаэль отпустит его, откроет глаза и позволит телу двигаться. Нужно просто сказать да. Склонить голову, раздвинуть ноги, закрыть рот.

Неправильный выбор – не выбор вовсе. Он вновь отправляется в путь. И забывает.

Коридор тёмный, и ничего не видно...

Пятая слеза:

Эй.

Эй.

Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю.

Я расскажу тебе историю. Ты любишь любовные истории? Да? Хорошо, но придётся тебя огорчить, эта история не из таких.

Видишь того парня, за столиком около двери? Да, высокий, волосы спадают на лицо, беспокойные руки. Это он. Он приходит каждый вечер. Нет, не смотри на него так пристально - заметит. Посмотри, как он сидит, опирается на стену, затаившись в углу, так ему видно всё происходящее. Я скажу тебе, есть только два типа таких внимательных людей, как этот. Параноики и те, кого действительно кто-то преследует.

Он обычно приходит не один. Вместе с братом, они в городе по работе, ну или просто так говорят. Ты подавишься пивом, если я скажу, чем они занимаются. Брат? Что-то его не видно. Послушай моего совета и молись, чтоб он не пришёл сегодня. Этот, Исми, с ним лучше тоже в драку не лезть, но он хороший парень. А вот Валера да, Валерка не уймётся. Он убьёт тебя, если ты посмотришь на его брата – эй, дружище, давай к нам – чтобы защитить его, он всегда его защищает, но ты знаешь, что он сам готов с ним сделать? Нет. Ты не знаешь. Парень, да ты и понятия не имеешь.

История начинается – чёрт, я не знаю, когда всё это началось, но для Валеры и Исмаэля точкой отсчёта становится смерть матери. Мерзкое дело. Убийство. Да не буду я вдаваться в подробности! И я точно не знаю, что же произошло, но ты можешь представить, какой удар это нанесло. Оставь свои соболезнования на потом.

Когда Валере было восемь, он избил мальчишку на два года старше, за то, что тот толкнул Исмаэля. Он бы, наверное, и тебя мог избить в этом возрасте, без обид, но он таким вырос. Воспитали его таким, вернее. Хочешь услышать кое-что похуже? Тогда же он избил парня, на два года младше себя, опять же за Исмаэля.

Ты знаешь, что может сделать мальчишка, мать которого умерла, отца постоянно нет, а брат единственный, на кого можно положиться? А ты знаешь, как это может сказаться на тебе, когда брат живёт и дышит ради тебя, выбивает дурь из любого, кто к тебе подходит? Вот и Валера не знал. Он не понимал, когда Исмаэль пришёл к нему вместо отца, потому что ему снились кошмары, и не понимал, даже когда Исмаэль настаивал на том, чтобы спать в одной кровати. Да, это та ещё хрень, и ты знаешь, что? Они уже не были детьми. Бывало, Валера просыпался и находил Исмаэля на краю кровати, дрожащим от холода, потому что Валера стянул на себя всё одеяло.

Казалось бы, другой на его месте о чём-то задумался. Да только Валера не любитель размышлять. Он был просто... счастлив, мне так кажется. Да, я думаю, он был счастлив быть нужным. Он и на секунду не задумывался о том, какой вред наносит Исмаэлю. И уж точно он не думал о том, каково будет ему самому, когда Исмаэль начнёт бороться с этой зависимостью. Но я опережаю события.

Двухтысячный год. Валерке пятнадцать, Исмаэлю – тринадцать. Была драчка, и какая! Представь себе всё самое ужасное, что может выскочить из тёмного леса посреди ночи. Не торопись, сконцентрируйся. Получилось? Теперь увеличь это в два раза, ускорь в три и добавь парочку клыков. Я не шучу. Посмотри на меня, я вполне серьёзно. Была драка, с одной стороны ночные кошмары, а с другой – братья и их отец (я упоминал о нём?).

Они убили монстра – они молодцы, они действительно молодцы, хотя им и досталось, будь здоров как. Когда всё, наконец, закончилось, им всем порядком досталось. Иван (это отец), у него было сломано запястье, у Валеры насчитали семь кровоточащих ран, а Исмаэль... он пострадал меньше всех, но ты знаешь, его чуть не убили. Этот образ до сих пор у Валеры в голове: Исмаэль лицом к лицу с этим грёбаным чудовищем, смерть, горящая в глазах монстра, смерть, написанная на лице его младшего братишки...

Такое не забудешь. И он знает, в тот момент он знает, что Исмаэль умрёт. Всё, что он помнит после этого – вспышки гнева, гнева самого на себя. Он не помнит, как они это сделали, но через несколько минут тварь была мертва. Они сжигают тело, потому что так надо, и наблюдают, как оно догорает дотла, здоровой рукой Иван обнимает Валеру, а Валерка Исмаэля. Он держится за него и не отпускает, пока они не доберутся до дома, забросив отца в больницу.

Нет, это ещё не всё! Ты думаешь это конец? Просто... трудно рассказывать эту историю, так что заткнись и дай мне минутку, ладно? Отлично. Они возвращаются домой, в маленькую, грязную комнату, в одну из многих, в которых они побывали за долгие годы. Исмаэль ранен, Валера ранен, но главное – Валера всё ещё боится. Даже если Исмаэль и выжил на сей раз, Валера сознаёт, что Исмаэль не бессмертен. Он может умереть, и Валерка не готов принять эту правду. Наверное, поэтому он поступает именно так. Он набрасывается на Исмаэля. Толкает его к стене. Ударяет под рёбра, так, что тот падает на пол. А Исмаэль, он не делает ничего. Он не сопротивляется, не кричит, не издаёт никаких звуков, кроме судорожных вздохов, когда Валера яростно молотит его. Но тут Валера берёт себя в руки и до него начинает доходить, что он делает. И тогда... ты понимаешь, к чему всё идёт?

Скажи, у тебя есть брат?

Было ли так, что он спас тебе жизнь, потом избил, а потом сорвал с тебя одежду и творил с тобой такое, за что прямиком отправится в ад? Надеюсь, что нет.

Как бы то ни было, именно после этой ночи Исмаэль начинает бороться. Он освобождает себя от всех обязательств, которые связывают его с Валерой, сбрасывает их, одно за другим, и каждый раз, как обрывается очередная связь, Валера теряет часть себя. Есть только одна связь, которую Исмаэль не будет рвать. После той ночи, Валерка клянётся, что никогда больше не коснётся его, если только не придётся спасать его жизнь, но каждый раз, когда он прокрадывается в его комнату, Валера не может сказать нет. Он ненавидит себя за это, но не может ничего поделать.

Проходит два года, прежде чем Исмаэль понимает, что решение принимать ему. Он уезжает, говорит, что в колледж, подразумевая под этим – навсегда. Да. И ты можешь представить, как это отразилось на Валере. Не то, чтобы он не заслужил это, но в тот момент он начал думать, что можно и так прожить жизнь.

Это было, о-о-о, наверное, уж как четыре года назад. Достаточно времени, чтобы раны зажили, мне так кажется. Но нет, не заживают. Возможно, кровоточить и перестали. Но потребуется ещё один удар, новая кровоточащая рана, прямо в сердце Исмаэля, чтоб свести их вместе, хотя бы на время. Они уже в течение года разъезжают по дорогам. Всё стало почти, как раньше. Валера думает, что всё ещё защищает Исмаэля, а Исмаэль всё ещё борется с ним. Различие лишь в том, что на этот раз Валера знает, в итоге, Исмаэль вновь оставит его. Я не знаю, стало ли от этого легче, но они сами выбрали этот путь.

Подожди. Он уходит? Убери голову, я не вижу его. Да, он... что? Чем это кончилось? Я не знаю, старик, история продолжается. Я пойду, а ты придумай конец сам. Да, и возьми ещё пивка, за мой счёт. Мне надо присмотреть за моим братишкой.

Шестая слеза:

Свет просачивается сквозь кожу, стекает по костям, проникает в плоть, наполняет его, пока он не чувствует... чувствует...

Да будет Свет, сказал Господь, да будет жизнь. Да будет глубокая, бесконечная любовь.

Ангелы падают, демоны поднимаются, люди встречаются где-то на середине, готовые к созиданию и разрушению, готовые сражаться и умирать, совершенные, как никто и никогда.

Воскрешение и магия крови, что древнее, чем крошечные синие и белые кусочки мрамора, парящие в космосе, и братья... да будет свет, сказал Господь, да будет свет...

И вновь свет прорывается сквозь него, изменяя, перерождая во что-то новое, что сильнее Смерти. Что-то, что видел только Господь в самом начале, миры и эпохи назад.

Вместе и по отдельности, и снова вместе, навсегда, до скончания времён. Да будет свет, сказал Господь, аминь.

Восстал Люцифер, Утренняя Звезда, ярчайшая из всех. Лучший из лучших, слишком гордый, чтоб преклониться, слишком любимый, чтоб умереть.

В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Да будет свет, да будет свет, всё закончено, Отец, прости меня, да будет свет.

Братья появились до Времени, до Жизни. Первые, величайшие. Они будут вместе, пока дышат, пока чувствуют.

Да будет свет, пел Господь, да отделится свет от тьмы, да будет свет. И нарисовал Он небеса.

Смерть не властна над ними. Ад - всего лишь препятствие. Люцифер поднимается из своей клетки и проходит по миру. И наконец-то, наконец-то, Бог поворачивается к своему любимейшему из созданий и шепчет: - Раскаиваешься ли ты?

Да будет свет, сказал Господь, миры и эпохи назад, когда всё было новым, чистым и свежим, да будет Утренняя Звезда, такая яркая, освещающая путь других. Мой первенец, мой Сын...

- Отец, - шепчет Люцифер, - Отец, - он тянется сквозь пространство и время, сквозь темноту, измученный своим заточением. - Отец, прости меня, - он моргает, дышит, наконец-то свободный. Свободный и очень злой.

В начале был Бог, одинокий и бесконечный. Напевал Он лёгкую песенку, неслышимую на Небесах. И сотворил Он из одного звука триллион миров. И сказал Он: - да будет свет, и стал свет, и стало хорошо.

Исмаэль посмотрел на Валеру. Валера посмотрел на Исмаэля. Вместе, снова, наконец-то. Не оборачиваясь, они выбежали из запятнанной кровью церкви.

Братья, проповедовал Самаэль, братья, братья мои. Мы лучше сыновей праха, мы - сыновья воздуха и света, мы первые, мы лучшие. Не должны мы преклоняться. Свет просачивается сквозь кожу, стекает по костям, проникает в плоть, наполняет его, пока он не чувствует... чувствует...

Не борись, шепчет Люцифер, оплетая душу Исмаэля, не борись, возлюбленное дитя, ты создан из света и праха, это твоя кровь, твоя судьба.

Свет обжигает и очищает, Гавриил отдаёт Валере всё, что у него есть. Стирая следы Аластара и зловоние Ада. Оставляя свой знак, знак Небес на новорождённой коже Валеры.

Борись, кричит Гавриил, борись, Валера. Избранный, сломленный, возлюбленный борись, борись.

Братья появились до Времени, до Жизни. Первые, величайшие. Они будут вместе, пока дышат, пока чувствуют.

Самаэль и Михаил, крылья затмевают небо, вместе навсегда. Братья, любимейшие из братьев, простите меня, простите мою гордость, простите, но не могу я ослушаться...

Лбом ко лбу, стоя на коленях, сцепив окровавленные и избитые руки, Валера произносит:

- Мы не они, - он вдыхает, вздрагивает, будто рёбра сдавливает и заканчивает. – Исми. Исми, пожалуйста. Мы – не они.

И сказал Господь – да будет свет.

Седьмая слеза:

Небо горит красным. Постоянно. Невидимые молнии и тёмные крылатые тени парят в лиловых облаках, густых, как дым.

Уже давно не видно ни души. Едой служат ящерицы, а воду можно достать только с большим трудом. Почти всё сгорело, обуглилось, засохло. И где-то далеко гремит гром войны. Постоянно.

Будущее ничего не несёт кроме пустоты, бесконечной тьмы. И Исмаэлю снится прошлое.

Они не были слабаками, но что могут двое против легиона? Хотя Исмаэль и настаивал, что они были чем-то большим. Хотя он всегда мог оглянуться назад и увидеть, здесь, в этой временной точке - если бы мы только могли, если бы только мы только знали.

Но даже сейчас Исмаэль верит, до самого конца.

Исми, Исмаэль, теперь Исма. Слишком худой, впалые щёки покрыты мягкой тёмной бородой, он весь какой-то острый. Взгляд человека, ушедшего глубоко в себя. Он всё ещё красив, не смотря на своё сумасшествие. Валера укачивает его своими покрытыми волдырями, огрубевшими руками. Пальцы порхают по лицу брата, как крылья, читают в темноте. И обращая взгляд к небу, он целует Исмаэля. Но тот где-то далеко-далеко. Ему всё равно. И Валере больше нечего терять.

Исмаэль уже потерян. Иногда, Валера слышит его голос. В нём смешаны и любовь, и смех, и радость. Валера знает, что Исмаэль разговаривает с умершими или с воскресшими, но он привык не отвечать на вопросы.

Иногда голос Исмаэля становится очень юным:

- Валера? А мы пойдём искать папу?

Ответ всегда «да». Даже не смотря на то, что кровь Ивана Русика давно утекла под камни, впиталась в землю, а кости обратились в прах. Даже не смотря на это, ответ всегда:

- Да, Исмаэль.

И да, Исмаэль. Да, когда слишком длинные, острые пальцы брата касаются его спины в темноте, вычерчивают символы и знаки на позвоночнике. Да - дыхание на шее, да - рука низко на животе, впускать больно, брат глубоко внутри, их семя впитывается в бесплодную землю, и да, да, да. Мир вертится под ними, небеса освещены отмщением.

Валера зарывается пальцами в грязь и сжимает кулаки.

Валера грубый, обветрившийся, сгоревший на солнце, весь красно-белый, в шрамах.

Однажды он видит своё отражение в воде затопленного карьера: одни сухожилия, морщины, щетина и чёрные глаза. Ни дать ни взять. Отец.

Ночью слышно, как пролетают над головой тени, слышно, как позади ворочается в пыли Исмаэль. Иногда он пинается, кусается, выгибает спину, кричит в небо, и Валера не знает, как его успокоить – слова забыты. Слова потеряли свои значения, важен лишь голос. Иногда Валера просто уходит, оставляя Исмаэля крутиться, изгибаться, сыпать проклятьями - с губ летят имена ангелов.

Уходит и думает, а что случится, если он продолжит путь. Погибнет и канет в Лету без Исмаэля, или же ему удастся вернуть то, что он отдал давным-давно.

Может быть, он смог бы выжить, а мир вокруг умер бы... И это не смешно, это всего лишь правосудие.

Валера присаживается на корточки в бледную пыль, крутит между пальцами кольцо – две серебряные полоски, навсегда связанные друг с другом, два круга.

Руки Исмаэля безвольно висят по бокам, голова опущена, глаза пусты. Ждут. Затем он вдруг указывает пальцем на горизонт, вдаль, на тени голубых гор, и что-то оживает в глубине его глаз – раз, два.

- Там, - голос ясный и чистый, как пламя.

Взгляд мрачнеет, но Валера кивает, закидывает незаряженное ружьё на плечо и следует за взглядом брата, в конец пути. В конец всего.

Восьмая слеза:

Небо – неровные мазки синего и белого. Вода – смесь белого и синего. Они – отражение друг друга. А между – горизонт, словно тонкое зеркало.

Холодно, трава колышется на ветру, пенятся волны. Песок блестит, будто замёрзший.

Береговая линия простирается далеко-далеко вперёд, море – извивающаяся змея. Её клыкастая голова скрывается где-то в острых скалах, а хвост теряется из виду.

Повсюду резкий запах сырого песка, рыбы и соли. Где-то - возможно за дюнами - солёная топь.

Заброшенный, покосившийся домик почти поглотил пляж. Белая облупившаяся краска снаружи, потёртая зелёная внутри. Всё будто потерпело кораблекрушение, и останки, наконец, достигли земли.

Стекло под пальцами холодное. Как стволы ружей.

Исмаэль зажигает сломанные свечи, ставя их на щербатый стол. Когда-то давно этот стол, наверное, был куском дерева, прибитого волнами к берегу.

Валера стягивает со стула простынь. В тусклом свете лезвие ножа кажется тупым, когда Валера режет её на лоскуты. Одними он заделает сломанную оконную раму, другие пойдут на бинты.

Он подтаскивает стул и куски ткани к столу. Раньше она была в розовую и бежевую клетку. А теперь её измажут оружейным маслом.

Парни сидят друг напротив друга, почти не разговаривают. Свечи медленно оплавляются - единственный источник тепла на мили вокруг.

Всё, что здесь есть - потрескивание и мерцание пламени, белый шум волн и Исмаэль, смотрящий на руки Валеры, что чистят стволы и затачивают ножи. Исмаэль знает: металл тёплый от рук брата.

Валера отрывается от своего любимого ружья и улыбается Исмаэлю. Свет озаряет его лицо, золотит. Потерянные лета на пустынном берегу.

Валера кладёт ружьё на стол, ловя несколько пуль, покатившихся по поверхности, и спрашивает:

- Разве ты не скучал по этому?

Исмаэль улыбается в ответ:

- Ага, как же, - и Валерка пинает его под столом. Свечи опасно наклоняются, слезами стекает воск.

Братья возвращаются к простым движениям и спокойствию мягкой тишины.

Температура стремительно падает, песок забивается в ботинки, а вода тянется к ним.

- Исми, мне кажется, здесь ничего нет.

Ветер уносит его слова, но Исмаэль всё равно слышит. Он всегда слышит Валеру, не важно – хочет он того или нет.

Исмаэль плотнее кутается в куртку, тёплый пистолет утыкается в поясницу.

- Разве не ты нашёл эту работу?

- Мы на пляже и здесь охрененно холодно. Так что чёрта с два.

- Но это был ты.

- Не путай меня с собой. Ты у нас чокнутый любитель пляжей.

Волосы лезут в глаза, и Исмаэль искоса смотрит на воду. Была бы она тёплая.

- Почему мы не поехали куда-нибудь ещё?

- Куда, Валера? В Калифорнию?

Валерка зло смотрит, глаза тёмные на фоне сине-белых моря и неба.

- Нет, я просто...

Низкий звук, бледная ладонь на грязных чёрных и зелёных камнях. У девушки спутанные сырые чёрные волосы.

- Ты тоже уйдёшь от меня? – губы красные, а глаза водянисто-голубые. Бледное лицо.

- Нет, - отвечает Валера, и Исмаэль чуть ли не смеётся.

Она смотрит на него, медленно подходит. Её порванное платье облепляет тело.

- Ты тоже уйдёшь от меня? Не уходи.

Она поднимает руки к Исмаэлю и кажется, шум прибоя становится громче. Воздух очищен солью и всё такое ясное. Первый раз за много месяцев ему не надо думать.

Он обновлённый, пустой и гладкий, как камень.

Её пальцы переплетаются с его. Кожа скользкая и холодная, она стоит на цыпочках - слишком маленькая, чтобы дотянуться, и прижимается своими красными губами к его шее.

- Не уходи. Мне так одиноко, - шепчет она, и Исмаэль кивает, скользит руками по её талии. Она водой втекает в него, одежда намокает и тепло уходит. Но Исмаэль не отступает.

- Ты любишь океан? – она смотрит ему в глаза.

Он любит. Всегда любил. Те мимолётные виды, что открывались из окна машины, или те пару раз, когда отец...

Валерка с воплями толкал его в волны, а Исмаэль схватил и потащил за собой...

Ему было пятнадцать, он смотрел на Валерку под водой, в солнечном свете, улыбка такая яркая, словно сигнальный огонь. Личный маяк Исмаэля, всегда указывающий безопасный путь. А Исмаэль почти утонул, потому что он хотел...

Солнце горит, словно каждое данное себе обещание, и рядом кто-то смеётся. Длинные светлые волосы сияют, словно каждый упущенный шанс. Кто-то хватает его за руку...

- Пойдём. Вода отличная, - говорит девушка.

Она притягивает его ближе. Вкус соли. Сырые ступни, лодыжки, колени.

А потом Исмаэля выдёргивает обратно из воды, её ногти впиваются в руку:

- Нет, не уходи, пожалуйста, не уходи. Не бросай меня снова. Не бросай, - скулит она.

Её чёрные волосы бьют по щекам, и Исмаэль слышит голос брата:

- Исми, да отцепись ты от неё! Отпусти!

Валера чертовски взволнован, делает искусственное дыхание, Исмаэль приходит в себя, глаза у брата зелёные, как зарытое стекло, готовое вот-вот порезать ногу Исмаэля. Соль в ранах. Он отпускает Лорелею.

Её вопль эхом проносится над рёвом воды туда, где расколото небо. И когда она кричит опять, Исмаэль спотыкается и падает в песок, слыша выстрел.

Валера касается его лица. Большой палец проводит по подбородку, и Исмаэль тянется к прикосновению – Валера такой тёплый.

- Ну ты и идиот! Собирался нырнуть и оставить меня здесь?

И Исмаэль смущён, потому что голос Валеры такой же, как и у Лорелеи – грустный и потерянный.

- Пойдём, придурок, высушим и согреем тебя.

В покосившемся домике окно покрыто инеем, и Валера заворачивает Исмаэля во все простыни, что может найти. Потом ногами разламывает кофейный столик и запихивает в камин.

- Это всё из-за голоса, - говорит Исмаэль. – Он очаровывает.

- Ты не должен был поддаваться. Чертовски хороший из тебя охотник.

Странный заикающийся звук. И Исмаэль смотрит на дрожащего Валеру с мокрой одеждой в руках.

- Ещё можно поспорить, кто из нас идиот. Ты простудишься.

Валерка показывает средний палец, и Исмаэль его игнорирует, тянется, чтобы помочь оцепенелыми пальцами.

- Лучше, чем в водяной могиле.

Он холодный и скользкий, когда прижимается к Исмаэлю. Совсем, как Лорелея. А Исмаэль просто придвигается ближе – может его просто легко очаровать, а может он давно очарован.

Они прижимаются друг к другу под всеми этими простынями, сталкиваются коленями, смотрят на потрескивающий кофейный столик.

И Валера спрашивает с ухмылкой:

- Разве ты не скучал по всему этому?

- А ты, похоже, только и хотел побыстрее сделать меня приманкой, засранец.

Валерка хмыкает, отводит взгляд и тихо произносит:

- В конце концов, я спас твою задницу.

- Это твоя работа. Я твой брат, – отвечает Исмаэль и выдыхает в тёпло-холодный воздух.

Притащенный матрац пахнет плесенью – сухой солёный запах минувших лет и заброшенности. Весь измятый и провисший, и они скатываются на нём друг к другу при каждом движении.

Исмаэль пользуется этим, проталкивается сквозь тряпочный кокон, касается Валеры, скользит ладонью по его руке.

- Исмаэль.

Валера то следит за тенями, отбрасываемыми последними языками угасающего пламени, то рассматривает волосы Исмаэля, всё ещё мокрые и тёмные от морской воды.

- Что Валера?

Исмаэль не отрывает глаз. Он оживает, когда они вот так смотрят друг на друга.

- Ты не отвечал, когда я звал тебя. Тогда.

Голос грустный, будто Валера что-то потерял, положил не туда или забыл.

- Прости.

И Исмаэлю правда жаль. Он проводит пальцами по плечу Валеры, по дорожкам света на его коже.

Снаружи тихо. Даже дыхание перекрывает шум волн. Валера немного передвигается, подкладывает руку под голову.

- Я не...

- Что?

Он смотрит в потолок, покорёженный морским воздухом. Там висит кривой вентилятор.

Исмаэль вздыхает, потому что ему кажется, он знает, о чём Валера - это написано на его лице. Новая неуверенность такая же, как и старая. До и после. Давным-давно, как целая жизнь прошла. Хотя уже не важно.

Валера отодвигается, придвигается обратно, и руки Исмаэля соскальзывают, падают между ними.

- Иногда я не знаю, что мне с тобой делать, - говорит Валерка.

Возможно, Исмаэль утонул. Да, возможно так оно и было. Его сердце полно морской воды, накатывающей волнами, опасными, срывающими с якорей.

И он целует Валеру, надеясь согреться. И якорь падает на дно, удерживая на месте.

Валера прикусывает губу Исмаэля, вздрагивает, обвивается вокруг брата, наваливается сверху. Поцелуй глубокий и тёмный.

Снаружи, за простынями, холодно, холодно в их серо-белом мире. Но они одержимо цепляются друг за друга.

Исмаэль облизывает ключицу Валеры, солёную на вкус, как море. И Исмаэлю неожиданно хочется пить, он проводит языком линию по горлу Валеры и опять прижимается к его рту. Сильная волна и всё покачивается.

Они на краю, на самом краю скалы, смотрят вниз, готовые к прыжку.

Валера тонет в Исмаэле, горячая кожа повсюду, Исмаэль задыхается от безумной сладкой неторопливости. Он прижимает Валеру ногами, притягивая ближе, ещё ближе.

- Ну ты же скучал? Да? – спрашивает Валера.

Исмаэль смотрит на брата ошеломлённым взглядом, закрывает глаза и кивает, кивает, кивает.

Слова не нужны, и он позволяет всему убегать сквозь пальцы.

Девятая слеза:

Однажды, давным-давно, жила-была прекрасная девчушка...

- Валерка, твою мать, заткнись!

Жил-был в лесу с отцом лохматый чувак по имени Исмаэль. У него была очень гейская кофта с капюшоном, которую он купил в тупом эмо-магазине. Перед сном Исмаэль часто рыдал.

- Валерка, серьёзно, если бы мне не было так плохо, я бы тебе врезал.

Короче, проснулся однажды Исмаэль-Красный Капюшончик с красными от бесконечного плача глазами и пошёл к отцу.

- Эй, пап, - сказал он, - во мне бушуют невыраженные эмоции, и я вскрываю себе вены, чтобы выпустить эту бурю. А ещё, я слушаю Sum 41.

- О, Господи!

Да, именно это и сказал отец Исмаэля–Красного Капюшончика.

- О, Господи! – сказал он. – Не могу поверить, что ты такой слюнтяй. Держи корзину, в ней каменная соль и керосин, отнеси всё бабушке. Её одолели призраки.

Исмаэль-Красный Капюшончик надулся и впал в депрессию и задумался, о том, чтобы ему ещё порезать, но не стал. Потому что, не смотря ни на что, ему нравилось мочить тупых призраков.

- Эй, притормози! Чувак, ты правильно употребил «Не смотря ни на что». Молодец.

Рассказчик не совсем тупой, не смотря на общее мнение, и Исмаэль-Красный Капюшончик свалился в яму с зомби и был съеден заживо, на этом сказка и заканчивается.

- Ой, да ладно. Я задел твои чувства? Хочешь поговорить об этом? Валера? Ну, посмотри на меня, Валерка. Посмотри мне в глаза и поделись своими чувствами. ИЛИ закончи рассказ!

Господи. Ладно, ладно. Вообще-то, Исмаэль-Красный Капюшончик не упал в яму с зомби. Он просто нёс корзинку с подарочками...

- С солью и керосином.

Ага, подарочки. Красный Капюшончик взял корзинку и отправился в чащу, напевая похоронный марш. Ну, так делают все эмо-киды.

Чем дальше он забирался в лес, тем больше ему хотелось пить и есть. В самой чащобе он нашёл ручей.

- О, я так хочу пить! – и он наклонился, чтобы сделать глоток, но его рубашка намокла. - Вот блин, придётся снимать.

Он снял рубашку, и мы увидели все его мускулы и бла-бла-бла. Они, конечно, не такие классные, как у рассказчика, но тоже ничего.

И, может, рассказчику даже хочется поцеловать Красного Капюшончика, а может, и ещё чего...

- Хм... Ага. Звучит неплохо. Не считая того, что я болею.

Мы бы как-нибудь разобрались с этим.

- Угу, разобрались. Слушай, тазик не подашь?

Э-э... зачем? Буэ, МЕРЗОСТЬ КАКАЯ! Чувак, это был салат? Ты в порядке?

- Угу.

Ну, короче. Ох уж эта болезнь. Глазам своим не верю. Итак, Исмаэль-Красный Капюшончик быстро натянул свою рубашку обратно, потому что рассказчику будет тяжело думать о Капюшончике, не вспоминая о рвоте и какой-то зелёной хрени...

- Валерка, заткнись.

И Исмаэль поднял свою корзинку и пошёл дальше. Вдруг Исмаэль-Капюшончик услышал шелест в кустах. Он притормозил и увидел здоровенного волка. А волк ему и говорит:

- Здорово, чувак! Что в корзинке?

- Это керосин и каменная соль для моей бабушки. Её призраки одолели, - ответил Исмаэль-Капюшончик.

- Да-а? – переспросил хитрый волк, хотя ему явно было по барабану. Исмаэль должен был сообразить, что говорящий хитрый волк - это неспроста. Но он не сообразил, потому что был очень доверчивый и наивный.

- Эй, выход из большинства опасных ситуаций нахожу именно я, пока ты только и думаешь, что о своём члене.

Ой, прости, кто рассказывает историю? Я. Так что заткнись.

Ну, в общем, Исми рассказал волку о своей жизни и уже просто-таки готов был обняться с животинкой, ведь он считал, что эмоции должны находить выход. И ему просто нравится обниматься.

- Эй, а тебе нет, что ли? Ты это типа скрываешь, но не думай, что я не заметил!

...ну, а тем временем волк думал о том, как бы ему лучше сожрать Исмаэля-Капюшочника. Шашлык - самое оно.

Вдруг волк прыгнул на Исмаэля! И Исмаэль... ОЙ, НЕТ! Волк схватил его за горло и начал душить! Исмаэль как завопит:

– Акх-Акх-Мпф, ПОМОГИТЕ! ХУЛИГАНЫ ЗРЕНИЯ ЛИШАЮТ!

Вдруг, откуда ни возьмись, появился потрясающий, невероятный, обалденный охотник-лесоруб по имени Валера, снёс волку голову и сразил наповал своей неземной красотой.

Красный Капюшончик был так поражён, что тут же упал на колени и начал делать фантастический минет спасителю. Член у спасителя, надо сказать, огромный. Хватит ржать, Исмаэль, ты работаешь ртом.

- Прости, но вот последнее – полная чушь.

Знаешь что? Если у тебя, как у Кинг-Конга, не значит, что у меня меньше!

У меня просто отличный размер – то, что надо. И, может быть, ты и не тащишься от него, но он... С НИМ ВСЁ В ПОРЯДКЕ!

- Валера, мне нравится твой член.

Заткнись. У тебя-то всё хорошо. Но мне не нужна жалость твоего гигантского члена.

- Нет, ну правда. Если бы мне не было так плохо, я бы показал, что думаю о нём. Маленьком, но всё равно таком милом.

Ненавижу тебя. Твоё счастья, что ты болеешь. Убил бы.

- Ой, прости, я задел за живое. НЕТ! Просто в самое сердце ранил! Не будь свиньёй. РАССКАЗЫВАЙ ДАЛЬШЕ!

Короче, после минетка охотник позволил Красному Капюшончику себя трахнуть – в знак благодарности! А не потому, что ему это нравится! И Капюшончик был очень признателен за такую возможность, а ведь он мог просто взять ему положенное.

Потом они всё же добрались до дома бабушки, посолили и сожгли призрака. А она сделала им гамбургеры, сэндвичи и пирожки.

И жили они долго и счастливо, много трахались и ели пирожки. Конец.

- Это было классно, спасибо.

- Ты задолжал мне минет.

Среди вымерших степей и угрюмых серых скал
Вздымая грозно ввысь свои готические шпили
Старинный замок, словно смерти цитадель стоял,
И жуткие легенды в пору ту о нём ходили.

Витала среди жителей тех мест молва о том,
Что нечисть в замке сем живёт уж несколько веков
И часто по ночам, из узких замкнутых окон
Лился свет, и разносилось эхо чьих-то голосов.

Играла громко музыка, кружились в вальсе тени,
Молва гласила – то пирует дьявольская знать.
И человеку, что на бал сей глянет хоть мгновенье,
Ужасной кары мертвецов живых не миновать.

И от того, как только в небе белая луна
Чередом своим на трон всходила величаво,
На десятки вёрст в округе воцарялась тишина,
А в замке снова начинались адские забавы.

Здесь души проклятых водили вместе хороводы
В обличье знатных сударей и их блудливых дам
От скрипок мёртвых скрипачей летели в воздух ноты,
Слагая музыку их догнивающим сердцам.

Пир катится горой, рекой вино из кубков плещет,
А во главе стола сидит их тёмный господин -
Он всем величием своим пред подданными блещет,
Они ликуют в окружении пустых картин.

Но лишь заря дарует миру солнца светлый взор,
Едва земли спросонья обнажится красота,
И пятна сумрака сползут в долину с белых гор –
В замке вновь царит безлюдье и немая пустота.

И повсюду, на стенах развешены картины,
С изображениями знатных сударей и дам,
А во главе – их тёмный господин со взором львиным,
Чья молодость не поддаётся смерти и годам.

Опубликовано: 2016-03-15 22:42:06
Количество просмотров: 187

Комментарии