Судороги

На холме покосившийся крест.
Он стоит, охраняет погост.
Указующий в облако перст,
Сотни лет держит свой пост.

Дуют ветры со всех сторон,
Силясь к травам его пошатнуть.
Собираются стаи ворон
И галдят, не давая уснуть.

Да и он, не привык на посту,
Спасть в ночи, нарушая свой долг.
Он привык созерцать пустоту,
В одиночестве ведает толк.

На погосте тихой рекой,
Время замерло, словно стекло.
Создавая вечный покой,
Время жизнь пустотой увлекло.

Только тощие, жадные псы,
Прибегают повыть на луну.
Но, уже отсчитали часы,
Сколько быть у жизни в плену.

На холме одиноко стоит,
Перекошенный старостью крест.
А над ним, в поднебесье парит,
Смерть – хозяйка спокойствия мест.

Сотни лет держит свой пост,
Ещё сотни стоять будет так,
Охраняя единственный мост,
Разделяющий небо и мрак...

В один момент исчезло всё. Испарилось, превращаясь в острые кристаллы льда и крови. В тот день пришла зима. Холодная, бесцветная и беспощадная. Зима, которая не вымеривалась днями, неделями, месяцами. Зима, которая измерялась жизнями. Жгучий мороз, пожирающий души и тела выживших. Живая стихия смерти, волнами накрывающая города, страны, континенты. Она сковывала едва трепещущую жизнь, высасывала из неё тепло и ломала костяными пальцами, подобно стеклу, всё, что осталось от некогда процветающего мира. Безликая убийца, скрывавшая свои злодеяния за ложно невинным серебряным покровом. Древний ангел смерти, восставший из самых глубин истории, дабы очистить мир от смерти, блуждающей по миру, и от жизни, прячущейся за высокими заборами. Холод, как беспристрастный инструмент в руках Всевышнего, был послан на Землю, чтобы стереть всё, застелить белым полотном снега, превращая планету в чистый лист, давая жизнь чему-то новому и прекрасному.

Наверное, так бы рассуждал святой отец, или маленькая девочка, которая поначалу радовалась снегу, что превращал ходячих монстров в заледеневшие куски гнилого мяса, об этом думал бы мальчик, доживи он до этого момента. Не конец, а начало жизни. Вы — поколение, родившееся на рубеже двух эр, дурная случайность, а не злой рок.

Возможно, каждый из живших в это время войдёт в историю нового мира, когда существа, выжившие и эволюционировавшие, найдут их остатки. Наверное, в холоде нет ничего плохого, особенно для тех, кто наблюдает за вами мёртвыми заледеневшими глазами. Это же почти победа. Убийцы больше не убивают людей. Они безоговорочно капитулировали с первыми серьёзными минусами. Так примите смерть с улыбкой и чувством выполненного долга, - говорили бы все, кого забрала Зима. Да вот только смерть не дошла к вам. Замёрзла на полпути, прирастая костями к земле, обрекая на вечность две тени, блуждающие по миру в надежде отыскать солнечный свет.

Останавливаешься, поднимая голову вверх. Низкие свинцовые тучи нависли прямо над вами, буквально на расстоянии вытянутой руки. Как же давно ты не видел небесной синевы. На секунду поддавшись слабости, направляешь арбалет в небо и спускаешь курок. Стрела со свистом вздымается ввысь, касается остриём тёмной субстанции и, кажется, вот-вот прорвёт её, и луч солнца, наконец, опалит кожу теплом. Но, всё ещё следуя законам физики, она падает вниз, мягко врезаясь в снежный покров. Стрела, которая убила сотни животных беспомощна перед Зимой.

Опускаешь взгляд, замечая на руке неглубокий порез, — тетива, покрывшаяся панцирем льда, разрезала ладонь. Тёплые капли крови выступают на обмороженной, синеватой коже. Озадаченно хмыкаешь, удивляясь, что твоя кровь не превратилась за это время в лёд, что она ещё течёт по венам. Это кажется таким же фантастичным, как восстание мёртвых и новый ледниковый период — верится с трудом, но доказательства безжалостны.

Когда Зима забрала у вас всё, осталась вера, что где-то есть спасение. Ты не нуждался в нём, но продолжал искать, продолжал оставлять знаки другим - возможным выжившим. Писал углём и кровью на стенах брошенных домов, в опустевших убежищах, под разрушенными мостами, ты выцарапывал на деревьях, выводил пальцем на замёрзшем стекле лишь одну фразу: «Мы здесь». Но ты уже тогда понимал — это ложь. Нет никаких «мы». Ты остался совершенно один. А Валера? Валера умер вместе с братом, вместе с мамой, с отцом, с сестрой и её мужем, с племянником, умер с ним. Умер, держа на руках безвольное, но всё ещё горячее от лихорадки тело Исмаэля, в котором, казалось, заключено всё тепло мира. Валера умирал столько раз, что тебе ума не хватит запомнить все имена. И то, что осталось от Русика, вряд ли можно считать человеком. Скорее механическая скульптура скорби. В этой оболочке не осталось ничего, кроме боли и памяти, что подпитывали друг друга, паразитируя в измученном теле.

Сколько времени прошло с тех пор, когда Валера Русик похоронил под тоннами снега последнюю часть себя? Дни, недели, месяцы, годы? Не можешь сказать даже приблизительно. Сейчас, когда небо неизменно серое, а ночь бела, как день, невозможно понять: утро это или вечер, сумерки или рассвет. Туманное нечто без конца и края. Думаешь, именно так должен выглядеть настоящий ад. Думаешь, что достиг апогея этого кошмара. А потом смотришь вперёд и видишь перед собой сгорбившуюся от усталости и холода спину и понимаешь...

Это странно, но вы привязаны и зависимы друг от друга не только в жизни, но и в смерти. Иногда замечаешь на себе измученный взгляд серых глаз, в котором полно откровенной злости и обиды. Ты — камень на шее Валеры, что не позволяет оторваться и воссоединиться с семьёй. Он, должно быть, ненавидит тебя за каждую лишнюю секунду в этом аду.

А Дэн? Что ты делаешь, когда отдаёшь Валерке последний кусок задеревеневшего мяса, когда снимаешь свой плащ, укутывая его ноги, когда берёшь загрубевшие и обмёрзшие руки в свои и подносишь ко рту в надежде согреть слабым теплом дыхания?
Неужели также ненавидишь Валеру, ведь как иначе это назвать? Ты не настолько эгоистичен, чтобы заставлять его жить ради себя, не настолько привязан к этой самой жизни, даже, чтобы жить самому.

Ждёшь, когда он дойдёт до предела, когда вгонит последнюю пулю тебе в голову? Хочешь снять с себя ответственность. Хочешь оставить его одного в этом мире?

Нет, конечно, нет.

Для тебя он важнее солнца и невыносимее холода. Самое близкое и ценное существо в мире, смерти которого желаешь всем сердцем.

Ты, должно быть, любишь его. Всем своим воспалённым умом и гнилой душой. Ты никогда в жизни не любил никого так сильно, как его, и только сейчас, когда жизнь убегает песком сквозь пальцы, когда уже нет надежды и веры, ты понимаешь это особенно ярко, ощущаешь чрезвычайно остро.

Он бесцельно идёт вперёд — ты молча идёшь за ним глядя в спину. Скоро наступит день, когда следовать будет не за кем или же некому. Ты ведь можешь умереть первым. Уснуть и не проснуться, присесть и замёрзнуть насмерть. Что тогда будет с Валерой? Остался всего один патрон. А если кольт даст осечку, если замёрзший механизм не сработает? Русоволосый воспользуется арбалетом? Убьёт себя из твоего оружия. Эта мысль кажется совершенно дикой и несуразной.

Просто нужно ещё время. Совсем немного времени вместе с ним. Валерка давно не разговаривает с тобой — вы исчерпали все темы для разговоров, но ты ещё слышишь его голос в голове. Такой же уверенный и сильный, каким помнишь его, а не тихий и сломленный, которым он изредка подзывает тебя. Всё ещё чувствуешь те слабые волны силы, некогда пульсирующей в нём. Но он угасает. Ты прекрасно видишь это и ничего не можешь поделать. Просишь в судьбы ещё несколько дней, не больше. Дэн никогда не был её любимчиком.

Через пару миль вы останавливаетесь на ночлег. Зайдя в давно опустевший дом, ощущаешь, как по позвоночнику пробегает жуткий холодок.

Вы разводите огонь, срывая паркет. Ужинаете корой и четвертью банки консервированного тунца. Укладываетесь поближе к теплу.

— Ты хочешь, чтобы я это сделал? — От длительного молчания собственный голос кажется совершенно чужим.

— Я бы никогда не стал просить тебя об этом, — тихо отзывается Валера. — У меня нет на это права.

Молчишь. Очевидный ответ просачивается сквозь слова.

— Я так устал, Дэн. — Валерка поворачивает к слабому свету своё лицо.

Он так давно не называл тебя по имени, казалось, что он его просто не помнил.

— Скоро всё закончится. — Чувствуешь, как к горлу подкатывает колючий ком.

Валера знает, что болен, что обратный отсчёт начался и каждый час может (нет, должен) стать последним. Он не боится смерти.

— Сегодня особенно холодно, не считаешь? — Валерка никогда не жаловался. Слова звучат безнадёжно и страшно.

Поднимаешься и подходишь к нему. Прикасаешься ладонью к щеке — русоволосый не сопротивляется. Его лицо горячее, как само ядро Земли. Горячка изматывает его уже не первый день. Проносится мысль, что только Валерке суждено гореть, когда повсюду лёд.

— Можно? — не дожидаясь ответа, умащиваешься возле него.

Молчание захлёстывает небольшую комнатушку.

— Тебе не придётся этого делать, — голос Валеры слабый и еле слышный, — но я знаю, что ты бы не отказал мне.

— Конечно, не отказал бы. — Говорить из-за накатывающих слёз всё труднее.

— Просто иди вперёд. Не останавливайся.

Киваешь, зная, что он не видит, но, несомненно, чувствует это.

— Я должен поспать.

— Ещё свидимся, — выдавливаешь из себя через силу, как никогда раньше веря, что он протянет ещё немного.

Валера умолкает. Сначала дышит часто и хрипло, потом — тихо и спокойно. Он не ворочается и не кричит от боли, просто спит. Держишь его за руку, считая слабый пульс. Тепло его тела успокаивает и выбивает из реально мира. Засыпаешь всего на мгновенье.

Он уходит тихо, не смея будить тебя. Разодранное в клочья сердце останавливается посреди вечной ночи.

Просыпаешься мгновенно. От дикого ужаса, сжимающего внутренности. Не нужно быть медиком, чтобы констатировать смерть. Ты чувствуешь её, видишь, осязаешь. Она прекрасна в своей бескомпромиссности.

Подносишь безжизненную руку к губам, словно собираешься поцеловать её. Не знаешь других способ выразить свою любовь и признание ему. Но, вместо этого, сжимаешь её, прижимая к сердцу.

Медлить нельзя. Видеть его ожившие глаза кажется тебе самой страшной пыткой. Встаёшь на колени, достав из-за спины арбалет. Ловким заученным движением вставляешь стрелу и, лишь на секунду колебнувшись, спускаешь тетиву.

Чувствуешь облегчение вмести с отравляющей горечью где-то в груди.

Во внутреннем кармане изношенного плаща отыскиваешь последний окурок, припасённый для этого момента, присаживаешься рядом с телом. Тягучая кровь, вытекающая из раны, подползает к огню.

Огонь гаснет, и комната погружается во мрак. На улице неестественно тихо и спокойно. Тушишь сигарету в красной луже.

Кольт не даёт осечки.

Выла ночь по кустам. Ночь кралась по пятам.
Было душно, тревожно, не видно ни зги.
Ночь проникла в наш мир, ночь была тут и там.
Подарила мне боль одинокой тоски.
И я знал свой итог - я уйти был готов,
Только свет путеводной звезды меня спас.
Сном развеял туман, распугал злых волков.
Серый огонь твоих глаз...

Время так мимолётно, что вечность, что час.
Только ночь, постоянно, приходит в наш дом.
Ночь приходит, хватает кого-то из нас,
Не забыв, остальных отложить на потом.
И я сам был из тех, кто метаться устал.
Кто решил попрощаться, без криков и слёз.
Но, меня возродило, как в бездну упал.
Светлое пламя твоих волос...

Ночь вернулась в наш дом, а за нею зима.
Белый снег с темнотой воедино сошлись.
Наши души заполнили их закрома.
Даровав нам взамен, только пену и слизь.
И меня заморозила вьюга-метель,
Но сквозь время начертан был огненный круг.
Мне февраль заменило на тёплый апрель,
Только тепло твоих рук...