Дурные сны

Из-за гор, которых нет
Вышел тот, которого ждут.
А, из тьмы, чьё имя свет,
Его недруги завтра придут,
Заломают у входа в дом,
Совершат беспричинный суд.
Вскроют горло острым ножом
И обратно за горы снесут.

Послезавтра, живым мертвецом,
Он восстанет из праха могилы.
С беспристрастно-холодным лицом,
Он возьмёт в руки ржавые вилы.
Цель его предельно ясна.
Его воля – кровавая месть.
Месть бывает кровью красна,
Из-за гор, которые есть.

Их вчера ещё не было там,
А сегодня стоят на пути.
Что сказать – не везёт дуракам,
Но и умным, их не обойти.
Здесь на карты поставлена жизнь,
А на жизни поставлен крест.
Очень просто, сорваться вниз,
С этих гор, которые есть...

Наши недруги скоро придут.
Встанут молча у входа в дом.
В час, когда их уже не ждут,
Замахнутся острым ножом.
Нас, упавших с высоких гор,
Напугает ли этот итог?
Мы-то знаем, до коих пор,
Не придётся писать эпилог.

Только зомби должен успеть.
Приведут его тайные силы.
Будут песню безжалостно петь
Его острые ржавые вилы.
Он низвергнет недругов в ад
И усталый, вернётся за горы.
Он вернётся с победой назад,
Ну а мы, в свои жалкие норы.

Остаётся на горы смотреть.
Норы нам уже больше не милы.
Остаётся болеть и стареть,
И молиться на ржавые вилы.

Его кости растут слишком быстро.

Он чувствует, как они, вырастая, растягивают кожу изнутри. Он какой-то уродец.

Иногда Исмаэль даже сомневается, а человек ли он. Может, он Шейп Шифтер или эльфийский подкидыш, просто не знал об этом раньше. Или ходит в коже, которая принадлежит не ему; в теле, которое надо отдавать назад.

Валера никогда таким не был – неуклюжим и злым. Исмаэлю не надо об этом спрашивать, он помнит. Он видел. Смотрел, как Валерка растёт, уверенно и ровно: кости, мускулы и кожа, всё вместе. Брат никогда не будил Исми криками по ночам, или не лежал на полу, скорчившись от боли. Исмаэль знает, что именно так надо взрослеть. Вот так, как Валера. Как все остальные дети в этом городе.

Знаешь? Ведь раньше Солнце светило иначе.
Это сейчас, тот, кто глянет на Солнце, заплачет.
Режет до слёз глаза первозданный огонь.
Лучше не трогай руками и взглядом не тронь.

Раньше на Солнце глядели, кому было не лень.
Солнце ухмылок стеснялось и пряталось в тень.
Краска стыда, у Светила, рождала лишь смех.
Но Солнце, обиды забыв светило для всех.

Было прекрасным и юным оно словно сон.
Землю любовью своей грело веков испокон.
Каждому дому дарило заботу, свет и тепло.
Но, красотою своей, зависть и похоть влекло.

Кто-то злорадно шептал: «Где огонь – там и дым,
Значит не вечно светилу быть молодым».
Кто-то с упорством маньяка в нём пятна искал,
Щеря на небо завистливо – злобный оскал.

Были и те, кто всем сердцем его полюбил,
Но, не добра, а ревности едкую чашу испил.
В яростных схватках сходились в боях за мечту
И умирали кровь, проливая в пыли и поту.

Но, надоела Солнцу однажды такая судьба.
От пустоты и печали спасает только борьба.
Время больших перемен и свершений пришло.
Солнце единственный, правильный выход нашло.

Нет, не погасло оно, решив отомстить за себя.
Также сияло и ближних и дальних любя.
Не отомстило, не спряталось в ночь, где темно.
В тысячу раз красивее, чем раньше, стало оно.

Стало оно лучезарнее в тысячи-тысячи раз.
Видеть его стало просто больно для глаз.
Только, когда закат отражает время-река,
Нам улыбается Солнце, словно в былые века.

Сказка простая, но в ней заложена суть -
Месть за обиды – неверный ошибочный путь.
Даже, когда сердечная рана жестоко болит,
Встань на ступеньку выше всяких обид.

Будь будто Солнце – добрее прекраснее тех,
Кто не способен, дарить миру радость и смех.
Я пожелаю тебе и ныне и присно и впредь,
Мир, согревая улыбкой счастливой гореть.

Исмаэлю снятся сны.

Он помнит их всего лишь несколько секунд после пробуждения, резкие всполохи цвета, звука и эмоций, которые на мгновение кажутся реальностью. К тому времени, когда Исмаэль просыпается настолько, чтобы понять, что это всего лишь сны, он забывает их, и ему остаются только обрывочные картинки, похожие на слайды, сами по себе не несущие никакого смысла. Поле, готовое к сбору урожая, сломанная кукла в руках девочки с каштановыми волосами, качели, поскрипывающие на вечернем ветерке, пули, пробившие белую побелку в стене, Валера, смотрящий на него снизу вверх с умоляющими глазами.

Исмаэль не помнит, о чём во сне умолял Валера, может, чего-то не делать или делать... что-то. Что-то плохое, что заползло в мозг Исмаэля, как чума, и поселилось там. Он не даёт этому имя, пока ещё нет, неуверенный, что знает его. Всегда были только они двое, он и Валера – отец любит его, Исми знает, но Валерка всегда рядом, и это совершенно другое – и при мысли, что он может поставить всё с ног на голову, желудок Исмаэля сжимается до такой степени, что кажется, его сейчас вырвет.

Иногда после снов он просыпается липкий.

Исми слишком старается не думать об этом.

— Вставай, придурок, — Валерка даёт ему подзатыльник.

— Я не спал, — огрызается Исмаэль, и это правда, он не спал, просто сидел, закрыв глаза, и ни о чём не думал. Исми даже благодарен Валерке за то, что тот поднимает его с места и тащит стрелять по мишеням, он ни за что не признается в этом брату. Он недовольно ворчит себе под нос, но Валерка не обращает на него никакого внимания. Он бросается в Исмаэля ботинками, и один больно попадает по ноге, может даже остаться синяк.

— Надевай, — говорит он.

— Урод, — бормочет Исми, и Валера ухмыляется, довольно и вредно.

Чертовщина, ночь уходит,
Но, не солнце вслед за ней,
Из глубин зеркал восходит,
Из-за моря Тень – Теней.

Брат её – туман холодный,
Лето обернул зимой.
Не разжечь теперь бесплодный,
Отсыревший порох мой.

Я сижу, сливаясь с камнем.
Прогоняю страх ворча.
Как в былом кошмаре давнем,
Заржавела сталь меча.

Я прижал к глазам ладони,
Талисман в ладонях сжал,
В буйстве огненных агоний,
Затупился мой кинжал.

Тот, кто знал, готовил встречу.
Тот, кто знал, а я не знал.
Злая тяжесть – ноют плечи,
Я её к себе не звал.

Вновь пришедшая нежданно,
Сеет тень над миром страх.
То, что было так желанно,
Превратилось в пыль и прах.

Тень рекой кошмаров плыла.
Тень кралась Долиной змей.
Не простила, не забыла.
Стала сумрачней и злей.

Стала призрачней и суше.
Пламя обращает в лёд.
Заморозит с ходу душу.
Липкой тьмою обернёт.

И в мешок заплечный кинет,
Серебром погибшим там,
Боль моя, навеки сгинет,
Все мечты и прочий хлам.

Все стишки, стихи и прозы,
Затолкает в свой карман.
Мысли все мои и позы,
Всё... и правду и обман.

Снегом по ветру развеет.
Пеплом вышвырнет в трубу.
Без усилий одолеет,
Бесполезную борьбу.

И с улыбкою сусальной,
Схватит в миг и разжуёт.
В пепелище погребальном,
К вечным мукам отпоёт.

На тренировке у него ничего не получается. Исмаэль утратил равновесие, забыл то положение, из которого бы смог верно прицелиться. Он не бросает попытки целый час, кривя сосредоточенно лицо, и ищет, пытаясь отбросить шум и не отвлекаться. Но мир не даёт о себе забыть, Исмаэль не может не замечать рваное дыхание Валеры рядом, и никак не удаётся выбросить всё постороннее из головы, сосредоточившись только на оружии и цели.

Первые выстрелы какие-то хаотичные, и Валерка улюлюкает, смеясь. Ему уже не смешно, когда следующие четыре выстрела Исмаэля вообще промахиваются мимо цели. Когда Исмаэль попадает в цель Валеры вместо своей, тот резко оборачивается, заводясь.

— Ты, твою мать, шутишь, наверное. Прекрати ерундой маяться, не смешно.

Исми не отвечает, не может, потому что на глаза набегают слёзы, и так ещё хуже, зрение размывается, и оружие совсем его не слушает.

Я видел нашу жизнь, взглянув из облаков,
Поднявших с дымом вверх, от пламени печей.
Сжигающих солдат порубленных полков,
Под трубный вой попов, и пышности речей.

Здесь каждый за себя и каждый против всех.
И каждый лета ждёт, когда метёт метель.
А если ты упал, то будет только смех.
И жизнь здесь, просто круг, из прожитых недель.

Увидел я и смерть, рассеявшись в полях,
Ветрами уносим в пугающую ночь.
Оставив все мечты на гаснущих углях,
Когда полночный дождь увлёк печали прочь.

Здесь каждый хочет жить, не хочет воевать.
И каждый видит мир, не войны впереди.
А если ты погиб, на это всем плевать.
И жизнь здесь только боль, звенящая в груди.

Увидел я весь мир, теряясь среди туч.
Стрелой надежды мысль: «А, может быть, вернусь,
В последний самый миг, как ночь пробивший луч,
Падучею звездой, по небу пронесусь».

Здесь каждый знает, как и каждый знает где.
И каждый видит путь, но мало кто идёт.
А если ты устал, оставят в темноте,
И жизнь здесь, только роль и неба вечный гнёт.

Потом, в темноте, Валера пытается узнать, в чём дело. Он спрашивает через всю комнату:

— Что сегодня с тобой такое было? Заболеваешь, что ли? Потому что если да, то я не хочу заразиться твоими бациллами.

— Я в порядке, — отвечает Исми и поворачивается к Валерке спиной, что у всех народов мира означает «Я не хочу разговаривать».

Валерке всё равно.

— Да, очень в порядке, я вижу.

Он замолкает, и Исмаэлю кажется, он слышит, как Валерка думает, что сказать дальше. Молчание настолько неловкое, что Исмаэль мечтает раствориться. Он неподвижно лежит и ждёт, что скажет Валера, с силой сжимая кулаки, отчего ногти врезаются в ладони. Исми сжимает руки сильнее, стараясь поранить кожу до крови, найти выход напряжению, скопившемуся в костях, но ничего не получается: ногти слишком тупые.

Валера пока ничего так и не говорит, и Исмаэль чувствует себя почти в безопасности. Может, Валерка не станет дальше выспрашивать и заснёт. Завтра они проснутся и забудут про сегодняшний случай. Снова запустится привычная рутина их дней. Он начинает расслабляться, опуская под одеялом руки и выпрямляя постепенно ноги, и теперь они достают до края матраса.

Не надо было терять бдительность, зря он задремал раньше, чем услышал ровное дыхание Валеры и медленные движения сквозь сон, явные признаки того, что Валерка спит. Он застигнут врасплох, когда Валера вдруг карабкается за его спиной на кровать. Исмаэль поворачивается, не думая, и прижимается к Валере, словно ищет то, что потерял, в несокрушимости брата.

— Ого, — произносит Валерка, не понимая, что находит на Исми. Как будто отмахивается от слишком дружелюбной собаки, и Исмаэль отодвигается от него, резко подаваясь назад, чуть не падая с кровати. Валерка вовремя его хватает, подтаскивая обратно к центру, и Исмаэль не может решить, то ли придвинуться, то ли не двигаться, то ли просто задвинуть Валере изо всех сил за то, что он тут, за то, что Валера его брат, который присматривает за ним и который не останавливает это всё, не спасает Исмаэля.

Вместо этого он подскакивает на матрасе ближе к Валере.

— Хочешь посмотреть, насколько я в порядке? – шипит он, словно нарываясь, как будто провоцирует брата на драку. Снова трётся о Валеру, чтобы тот почувствовал, как у Исмаэля твердеет член, и глупое тело трясётся, как будто Исмаэля колотит от холода, и кости внутри так громко стучат, что Исмаэлю кажется, Валера их услышит и узнает, насколько Исмаэль неправильный. Может, он скажет это Исми в лицо, скажет, что так не должно быть, что Исмаэль уродец.

— Исмаэль, — зовёт Валера, совсем не так, как Исми себе представлял, нежно и заботливо, и что-то ещё кроется за этим, что-то такое, что чувствует сам Исмаэль, больное и неправильное.

Исмаэль тычется лицом в изгиб Валеркиной шеи, прячется, чтобы не видеть. Он приказывает своим бёдрам успокоиться и кулакам разжаться, но ни те, ни другие его не слушаются, руки оплетают Валеру, и член толкается брату в ногу.

— Всё... всё хорошо, Исми, — говорит Валера, но он никогда не умел врать, и сейчас тоже не может сказать ни слова, не запнувшись, как десять лет назад, когда он обещал Исмаэлю, что всё будет хорошо, папа приедет домой и они встретят Рождество вместе.

Нет, хочет ответить Исмаэль, но слово крутится в его голове, не рождаясь.

— Да, — произносит Валера, как будто прочитав его мысли. Исмаэль чувствует, как Валерка сглатывает, он всё ещё сидит, зарывшись в шею брата, а потом тот двигается, и теперь они на одном уровне, их бёдра соприкасаются друг с другом. Исми не знает, плохо это или хорошо, что Валерка тоже возбуждён.

Хорошо, решает он, когда Валера начинает об него тереться. Сначала это чувство появляется в животе, искорка, которая прыгает по всему телу, как будто заполняя его изнутри. И это плохо, он горит под кожей, которая и так для него слишком мала, но от этого ощущения ещё реальней. Ещё прочнее. Как Валера, как кто-то цельный.

Исмаэль теперь тоже двигается, подхватывая ритм, кровать скрипит, за окном шумит дождь, барабаня по окну, но Исмаэля полностью захватили звуки, которые издаёт Валера, беспорядочные стоны, которые пробегают сквозь Исмаэля, находя внутри самые тёмные потаённые места и изгоняя черноту.

Он крепко вцепляется в ногу Валеры, как будто хочет нырнуть под кожу. Поднимает голову, и лицом к лицу они делят дыхание, горячий воздух вырывается мелкими толчками туда-сюда. Исмаэль чувствует каждую деталь, сорванное дыхание брата и каждое место, в котором они соприкасаются. Прикосновения Валеры слишком нежные, слишком воздушные через все слои ткани, и Исмаэль хочет, чтобы Валерка тоже чувствовал себя, как он – отчаянно, словно ему всего мало, всего не так сильно, не так близко, не так крепко, — пока они, наконец, не погрузятся друг в друга.

— Ещё, — умоляет он, — Валерка, мне надо... я хочу... чёрт, — и Валера успокаивающе произносит «тссс». Звук исчезает в горле Исми сразу, как только вырывается изо рта Валеры, и теперь всё хорошо, потому что Валерка понял, стаскивая вниз свои трусы, потом треники Исми, и теперь они касаются друг друга кожей. Ощущения настолько яркие, что Исмаэль едва это выдерживает, член напротив члена Валеры истекает смазкой.

— Хочу, чтобы ты кончил на меня, — выдавливает Валерка глухим и надломившимся голосом, — на мой член, чтобы сперма стекала по моим яйцам.

— О чёрт, — шепчет Исмаэль и, кажется, Валерка вторит ему, но потом Исми погружается в себя, теряя все чувства, кроме ощущения члена Валеры, прижатого к своему, жара и его тяжести. И ничего больше между ними. Только кожа к коже.

Когда Исмаэль кончает, это оказывается для него почти шоком, чувства так долго нарастали, и он почти забыл о том, что бывает в конце. Член отчаянно пульсирует, снова и снова, пока не становится больно двигаться, и Исмаэль чувствует, как его сперма течёт по члену Валеры, пачкая их животы.

Он хватает воздух. Вымотавшись. Устав, и закрывает глаза, вспоминая, что надо дышать, усиленный вдох, выдох, и ещё раз. Его мягкий член лежит между ног, он липкий, и Исмаэлю должно быть противно, но нет. Он хочет, чтобы Валера тоже кончил на него, хочет прижаться, как тогда раньше, когда они делили дыхание на двоих.

Он пытается протянуть руку к Валере, но она слишком тяжёлая, и Валерка оказывается быстрее, кладёт руку на собственный член, двигая быстро и грубо, и Исмаэль жалеет, что ему плохо видно, вот если бы повторить всё днём при свете.

Исми сглатывает от этой мысли.

Он слушает мокрые звуки, пока Валерка себе дрочит, и это так непохоже на все другие разы, когда он его слышал: не так приглушённо, или далеко, или скрытно. Валера не пытается быть тихим, он стонет от удовольствия и разводит ноги, погружённый в происходящее настолько, что Исмаэлю кажется, за всю свою жизнь он не видел ничего сексуальнее.

Валера кончает с криком, и Исмаэль рассмеялся бы, будь он в другой ситуации, но каждый звук, который издаёт Валерка, это всё для него. Брызгает сперма, попадая на его член и живот, где задралась футболка, и когда Валера заканчивает, он падает на Исмаэля, и их сперма смешивается друг с другом, что уже не разобрать, где чья.

Никто не двигается.

Исмаэль вдруг замечает теперь дождь и прохладу в комнате, которую принесла с собой непогода, и дребезжание старого холодильника за стенкой в соседнем номере. Ему кажется, что сейчас он услышит даже, как в углу паук начнёт вить патину.

Он гадает, надо ли сейчас наклониться и поцеловать Валеру. Он бы хотел. Хотел узнать вкус Валеры, поймать его своим языком. Исмаэль уже поворачивает голову. Но. Но он не уверен, не выйдет ли он за черту, поэтому останавливается на полпути, ёрзая, как будто устраивается поудобнее.

— Я пошёл, — тихо говорит Валера, и Исмаэль благодарен за то, что брат заговорил первым, что не самому пришлось разрывать неловкое молчание. Хотя он хочет, чтобы Валера остался.

— Валерка, — начинает он, но в голове нет никаких мыслей, что сказать дальше. Он просто скажет, что придёт первым, пусть Валера сам придаст смысл вылетевшим словам.

— Ложись спать, — перебивает Валера, натягивая трусы, и залезает на свою кровать, и когда брат поворачивается к нему спиной, Исмаэль захлопывает рот и тянет на себя одеяло.

Он лежит под покрывалом, голый и грязный, и на коже высыхает их с Валеркой сперма.

Исмаэль вытягивается, чувствуя, как тянутся мышцы и вместе с ними кожа. Она сидит лучше, чем обычно, но когда он смотрит на Валеру, на его напряжённые плечи, он думает, может, кожа на Валере больше не такая удобная, как раньше.

Я пишу себе письмо,
Примостившись у окна.
За стеклом уже темно,
И атакующего сна,

Еле сдерживаю бой.
Даже странно – как всегда,
Я воюю сам с собой.
Это боль или беда?

Как-то нечего сказать,
Вышли мысли в голове.
Только хочется спать.
И от этого вдвойне,

Мне обидно, что опять,
Я хочу сказать тебе,
Раз ещё могу не спать,
О судьбе и о войне.

О летящих в небо днях,
Что пропали навсегда.
О растаявших снегах,
Про то, куда бежит вода.

И про птицу в высоте,
Что пророчит нам беду.
О любви и красоте,
До которых не дойду.

О танцующих огнях,
На дорогах городских.
О таинственной волне,
Надавившей на виски.

И мешающей успеть,
Вспомнить важные слова,
Чтоб смогла звездой гореть,
Завершённая глава.

Когда он спит, ему снится Валера, который разлетается на куски и беззвучно кричит от боли. Исмаэль смотрит, но то ли не может пошевелиться, то ли просто не двигается с места. Он только смотрит.

Утром он не вспоминает этот сон.

Тянутся руки,
В слепой тоске и смертной муке.
Таинственный шорох,
В слепых подвалах и тайных норах.
Не время для скуки,
Во мраке света рождаются звуки.
И все, кто за нами,
Скребутся в двери слепыми руками.

Тянутся руки,
Держать за ноги, схватить за брюки.
Зубовный скрежет,
По венам бритвою рвёт и режет.
В сырых подвалах,
Грязная накипь в лужах алых.
И множатся раны,
И бьют в ночи барабаны.

Тянутся руки,
От настороженных пальцев стуки.
Под крышкой гроба,
Урчит от голода, чья-то утроба.
Манящий шёпот,
В глубинах слышится тяжкий рокот.
И слышатся стоны,
И кровью плачут иконы.