Глаза незнакомца

Заходи бродяга в гости, в дом на тёмной половине.
Поспеши, сегодня ночью волки рыщут по равнине.
Слышишь, воют по полянам, уходя от браконьеров?
Нападают из засады, нарушая все манеры.

Постучи в мои ворота, заходи в мою обитель,
За тобою мчится следом серой стаи повелитель.
Жаркое, его дыханье, ты уже затылком чуешь,
Он тебя настигнет, если, под луною заночуешь.

По кустам и чащам леса стонут зомби-крысоловы,
В это время, мертвецы бродят в поисках живого.
Их разверстые могилы разнесли манящий запах,
Оставайся, если хочешь, быть добычей в жадных лапах.

С древних кладбищ завывают привидения и духи
Забурчали, пробудившись, ведьмы – древние старухи.
Заходи скорей приятель, мы тебе откроем двери,
Будем вместе отмечать в эту ночь рожденье Зверя.

Именины Князя Мрака – развесёлая пирушка.
Под прицелом глаз паучьих, наполняй отравой кружку
Пей и пой хмельные песни, и тогда ты не услышишь,
Что творится в час полночный под крылом летучей мыши.

Нас тут много, убежавших от ненастий и лишений.
Торопись, а то ты станешь эльфам-лучникам мишенью.
Или, в плен тебя утащат злые гномы на аркане.
Если будешь осторожен, не окажешься в капкане.

Не пугайся, ты сегодня не последний и не первый.
Не хватайся за распятье – это действует на нервы.
Мы сегодня поиграем вшестером с судьбою в кости.
Проигравший, получает утром место на погосте.

Берегись, остаться на ночь, в этой чёртовой долине,
Ждёт тебя, ловушкой верной, дом на тёмной половине
Судьбы мира здесь решатся, этой ночью, в пьяной драке,
Победитель выйдет утром наречённым Князем Мрака.

Лучи августовского солнца лениво ласкают спину Дэна. Он нарезает овощи и напевает про себя, в такт песне стуча ножом о разделочную доску. Прядь фиолетовых волос падает на глаза, и Дэн не задумываясь проводит по ней рукой, откидывая назад.

- Вот хрень! – бормочет он, заметив, что краска осталась на кончиках пальцев. Он убьёт цыпочку, которая посоветовала ему эту фирму, или как минимум запихает ей анчоусы в сэндвич, а потом будет злорадно наслаждаться её паническим воплем.

Волосы он покрасил спустя две недели после того, как Тоня его бросила.

Он скучал по ирокезу, но ряд шипов – мешанина чёрного и фиолетового – тоже смотрится круто. Сестра, артистичная натура, назвала этот оттенок «цветом сердечного синяка», но Дэн всегда знал, что она слегка двинутая, а причёска ему очень идёт.

Хотя, если по правде, да что ему не идёт? Ладно, ладно: стрижки в стиле Девяностых, галстуки и костюмные брюки, напоминающие сериал «Дни нашей жизни». Не то, чтобы он смотрел... хотя один парень там был горяч.

Ну, как бы там ни было, Дэн вернулся к своим корням: причёске - гадам-говнодавам и футболкам «иди нахуй», хотя на самом деле – не прям «нахуй», конечно.

Вот такой он и есть.

Дэн злился на Тоньку за то, что она лишила его индивидуальности, и ещё больше на себя, что позволил ей это. Он пытался полностью измениться, а оказалось – то, от чего он отказывался, было единственным, что привлекало Тоню.

Дэн горько усмехается, вспоминая, как она сказала: «ты стал чертовски скучен для меня».

Любовь заставляет людей делать нелепые вещи.

Где-то там, впереди, будет перевал.
Это точно знаю я, хоть и не бывал,
В тех краях ещё никто, некому сказать,
Как найти туда тропу, как её сыскать.

Как найти, и как узнать поднебесный путь,
Как с пути того, в ночи, в пропасть не свернуть.
Как дойти до края гор, и увидеть там,
Храм, поднявшийся главой к алым облакам.

А за ним, над бездной зим, есть алмазный мост,
Через горы, он ведёт, прочь до самых звёзд.
И сияет через тьму радужным огнём,
Заменяя холода, тёплым ясным днём.

Позади клубится дым – города горят,
Там распятые рабы на крестах висят.
Знали боги, как тебя за собой позвать,
Каждый, богом может стать, коль его распять.

В спину смотрят из домов лишь цепные псы,
Отстают на десять лет старые часы.
Торопясь в последний путь, можно опоздать.
Где кончается тропа, так и не узнать.

Города сгорят дотла и восстанут вновь.
Зашумит весёлый сад, где пролилась кровь.
В прах сгниют до одного, вдоль дорог кресты,
Но когда-нибудь, придут новые Христы.

Ты разбей свои часы - бег их тянет спать,
А когда уснёшь в снегу, то уже не встать.
Без часов намного легче время обмануть,
Чтобы о годах забыть и пройти свой путь.

Где-то там, впереди, тот далёкий храм,
Ждёт, поднявшийся главой к алым облакам.
Там, дорогой золотой, нищий пилигрим,
Ты бредёшь в страну мечты, как всегда один.

У прилавка раздаётся покашливание.

Молодой парень, лет наверно двадцати, - Дэну кажется, что тот выглядит старше, чем есть на самом деле. Волосы слишком длинные и спутанные, джинсы грязные, не особо твёрдо стоит на ногах.

- Сколько стоит сэндвич? – спрашивает он. Голос грубоватый, но вежливый.

Дэн называет цену и наблюдает, как парень шарит по карманам в поисках денег и достаёт печальную кучку мелочи. Он пересчитывает её дважды, вздыхает, слегка покраснев, и направляется к выходу.

Дэн обычно не так милосерден, как его сестра, но что-то заставляет догнать и остановить посетителя. Парень выглядит абсолютно потерянным, и Дэн не может позволить ему уйти и потеряться ещё больше.

- Знаешь что? Сэндвич за счёт заведения, если ты меня развлечёшь. Чёрт меня побери, если я отпущу единственного клиента за день.

Парень вздрагивает, когда ладонь Дэна опускается на его плечо. Он колеблется и выглядит чересчур недоверчивым для простого предложения сэндвича.

Потом он медленно кивает, съёжившиеся плечи расслабляются, он пытается изобразить улыбку. Улыбка не достигает глаз – это всего лишь небольшое искривление губ и гримаса на лице. Но этого достаточно. Дэн моргает и решает, что так гораздо лучше, хотя парень всё ещё тревожно молчалив.

- Итак, с чем он будет? – насмешливо-радостно спрашивает Дэн. Его новоприобретённый объект для милосердия смотрит на меню так, словно оно написано на латыни, и Дэн решает вмешаться прежде, чем этот потерянный взгляд превратится во что-то ещё. Потому что тогда ему вообще придётся звонить в питомник для беспризорных собак.

- О’кей, значит будет со всем подряд, – говорит он со вздохом, и успокаивает парня, когда тот пытается возразить. – Со всем, кроме анчоусов. Ненавижу мерзавцев.

Он впивается в парня взглядом «ну-ка посмей возразить правилу «анчоусы – это зло», потому что независимо от того, насколько интригующе и сурово выглядит симпатичный незнакомец, ему не будет никакого прощения за анчоусы. У Дэна всё же есть некоторые стандарты.

- Спасибо, – отвечает посетитель и улыбается ещё одной отсутствующей улыбкой.

Если бы Дэн знал его подольше, он бы посоветовал срочно прекратить так улыбаться, потому что это уже выглядит довольно болезненно. Но Дэн просто показывает парню, куда сесть, и достаёт наполнители для сэндвича.

- Как тебя зовут? – бросает он, и в ответ получает приподнятую бровь. Ладно, пацан на мели, но он не идиот по крайней мере. – Мне нужно надписать обёртку сэндвича, – небрежно добавляет Дэн.

- Но я здесь один.

Дэн поджимает губы:

- У нас здесь очень строгие правила. Так ты хочешь свой сэндвич или нет?

- Валера, – говорит парень, и может быть его улыбка всё ещё суховата, но она гораздо лучше, чем прежняя принудительно-вежливая.

После секундного размышления Дэн добавляет очень большую порцию кофе на поднос. Если его инстинкты не полностью сдохли, пока он сох по Тоньке, Дэн готов поспорить: Валера – из тех парней, что любят латте.

Глаза Валеры удивлённо расширяются, когда Дэн в своих расшнурованных гадах подходит к нему и водружает поднос на столик. Это «Адский сэндвич», как Дэн мысленно обозвал своё художество, и Валерка слегка пугается его вида. Но затем делает первый укус и расплывается в блаженной улыбке.

Дэн мысленно поздравляет себя с успехом.

- Добавил ещё кофе, – говорит он, подтверждая очевидное, и смотрит, как Валерка набрасывается на еду.

Валера бормочет что-то похожее на «спасибо», делает глоток и пялится на Дэна удивлённо.

- Ну, я ошибся насчёт тебя, или ты думал, что в таком месте не подают латте? – Дэн скрещивает руки на груди и опирается о край стола.

- Нет, я... – Валерка прокатывает кофе во рту так, словно хочет надолго сохранить его вкус на языке. Это отвлекает больше, чем должно. – Я раньше пил латте. Перешёл на чёрный пару месяцев назад.

У Дэна складывается впечатление, что какая бы штука не довела Валеру до такого состояния, она начала с убийства его вкусовых рецепторов. Но он ничего не спрашивает, потому что это его не касается.

Дэн болтает, пока Валерка ест; слушает односложные ответы и наблюдает за пылинками, плавающими в солнечном свете. Заняться нечем, а до закрытия «Дюймовочки» ещё два часа.

Валерка удивляет его неожиданным вопросом:

- Ты напеваешь Металлику?

- Да, – подтверждает Дэн, только теперь понимая, что действительно напевал. Это одна из трудноузнаваемых песен, и он поражён, что Валера её опознал.

- Я знал парня, который всё время так делал. Ему нравилось сводить меня с ума, – невыразительный тон, которым это сказано, наводит на мысль, что Валера скучает по сведению с ума.

Дэн фыркает:

- Металлика – это классика, приятель!

- Да, он тоже так говорил, – Валера выглядит совсем несчастным, и Дэн решает сменить тему.

После некоторой притирки и множества плоских шуток оказывается, что Валера отличный рассказчик. Похоже, он был в каждом месте, в каждом захолустном городишке, и собрал впечатляющую коллекцию загадочных историй. Валерка рассказывает их тихим голосом, делает длинные паузы, но постепенно всё больше воодушевляется. Иногда в середине истории он собирается что-то произнести, но вдруг замолкает и неловко меняет тему. После нескольких таких заминок Дэн понимает, что у Валеры сложности с заменой «мы» на «я».

Смех Дэна над недоразумением с правоохранительными органами, которое было эффективно решено с помощью английской булавки и быстрых ног, прерывается звяканьем колокольчика на двери. Толпа студентов вваливается в забегаловку, громко переговариваясь. Дэн должен быть рад появлению клиентов, но он их почти ненавидит. С них начинается постоянный поток посетителей, который продолжается до конца его смены.

Дэн поглядывает на Валерку – тот сидит в углу и читает газету, обводя что-то шариковой ручкой. Возможно, ищет работу.

Последние клиенты уходят в девять, и Дэн начинает прибираться. Валера уснул, вытянув длинные ноги вдоль сиденья. Он выглядит юным и очень усталым, под глазами залегли тёмные круги. Дэн мягко трогает его за плечо.

Валерка реагирует мгновенно. Его глаза распахиваются, он стискивает запястье Дэна железной хваткой, мускулы напряжены и готовы... к чему?

Валера моргает, прогоняя сон, и, выдохнув, отпускает Дэна.

- Прости... извини... Длинный день. Длинные пара месяцев, если уж честно.

Это не самое хорошее извинение, Дэн ожидал получше от парня, который только что чуть его не пришиб.

Но он ощущает разочарование. Что-то было там, мелькнуло – твёрдое и острое под дорожной пылью и грязной одеждой. Ему до зуда хочется узнать, что Валерка сделал бы дальше.

- Тебе есть где ночевать? – просто спрашивает Дэн.

- У меня своя машина, – отвечает Валерка, расправляя плечи и морщась от хруста суставов.

- Ты можешь переночевать у меня.

Дэн почти уверен, что это невинное предложение.

– Обещаю – тараканов мало, и это уж точно лучше, чем спать в тачке.

- Ага, хорошо, – соглашается Валера после некоторого колебания, усталость явно побеждает настороженность. Он потирает глаза и встаёт.

- Хотя ничего не могу обещать насчёт пауков, – усмехается Дэн.

У меня нет денег, у меня нет дома,
И не ждёт меня верный конь боевой.
Ситуация эта очень многим знакома.
Но, теперь и тебя, нету рядом со мной.

Не спасут меня песни птиц поднебесных.
Им не снять с моих плеч тоски валуна.
Не раскрасить течения дней моих пресных,
Я один, как на утреннем небе Луна.

У меня нет хлеба, у меня нет соли.
Звёзды скрылись, оставив меня одного.
Ситуация всем так знакома до боли.
Не разжалобишь глупой мольбой никого.

Если были планы, все рухнули планы,
Ведь без красок и радуга даже бледна.
Говорят, есть страны, где душевные раны,
Исцеляет в полуденном небе Луна.

У меня нет писем, их никто мне не пишет.
Сам я, сотни стихов написал для тебя,
Я пою их потише, чтоб никто не услышал,
Страшно, жизнь проживать, никого не любя.

Когда нет ничего, остаётся лишь жажда.
Остаётся дорога - из тысяч одна.
Верю, встречу тебя, в тех землях однажды,
Где в вечернем небе одинока Луна.

Когда Дэн выходит из душа, тщательно вымыв лицо и напялив красные пижамные штаны, Валерка сидит на кровати, скрестив ноги и рассматривая книжную коллекцию.

Слегка раздражающее зрелище.

Прошло довольно много времени с тех пор, как Дэн приводил кого-то домой и позволял этому кому-то надевать его одежду, а Тоньке в любом случае всё было велико. Ярко-жёлтая футболка сидит на Валере, как влитая («Бананы - мой любимый фрукт», вопит она), а его нелепо длинные ноги торчат из пары старых шорт.

Дэн пересекает комнату, его босые ступни шуршат по ковру достаточно громко, чтобы предупредить Валерку, поглощённого чтением «Ящера страсти из Бухты Грусти», Кристофера Мура.

- Отличная вещь, чувак! – замечает Дэн, наклоняясь через плечо Валеры.

- А я-то думал, что это я странный, – замечает Валерка, оборачиваясь.

И замирает.

Это просто жутко.

Валера выглядит так, словно увидел призрака. Он не двигается, даже не дышит, пальцы судорожно вцепились в простынь, а на лице нечитаемая гримаса.

Он приходит в себя, когда Дэн уже начинает задумываться, насколько хорошей была идея привести домой маньяка. Валерка жадно разглядывает его, взгляд скользит от гордо торчащих шипов причёски, по пирсингу на губе, вниз к штанам... Он решительно произносит:

- Нет, он бы не сделал.

Дело в косметике – запоздало понимает Дэн, она мешала разглядеть его лицо. Наверное, он напоминает Валере кого-то знакомого. Кого-то очень близко знакомого, в этом Дэн уверен.

- Сочту это за комплимент, чувак, – беспечно говорит Дэн, и он здорово выбит из колеи.

- Я пытался заставить его... – невнятно бормочет Валера. – Я сходил с ума по пирсингу, когда был подростком, хотел, чтобы он вышел из образа, нарушил правила. Чертовски абсурдная идея. Он не согласился, сказал, что ненавидит иглы...

Похоже, теперь Валерка собирается заплакать. Уголки глаз уже тревожно покраснели.

- Брось, – говорит Дэн, обнимая Валеру за плечи. Он нифига не готов иметь дело с полноценным срывом, но не в силах забить на страдание, физически исходящее от Валеры. – Я так понимаю – утром стопудово лучше не станет?

Валерка давится истерическим смехом и качает головой:

- Нет, действительно не станет.

Они сидят так недолго: Дэн – прислонившись к стене, Валера – положив голову ему на плечо. Через какое-то время Валерка перестаёт дрожать. Дэн понимает, что он гладит Валеру по руке вверх-вниз, замечая мелкие детали – родинки, сильные мышцы, тонкую кожу, шелушащийся локоть...

Дэн решает, что самое время отодвинуться, он слишком увлёкся тем, как перекручена футболка вокруг Валеры.

- Хочешь что-нибудь сожрать? – спрашивает он, направляясь к холодильнику за стаканом молока.

- Нет, спасибо. Тот монстровый бутерброд чуть меня не прикончил, – голос Валеры всё ещё звучит сдавленно.

- Это был не монстр, это произведение искусства! И даже не самое огромное.

- Знаешь, как давно я не ел? – Валера смотрит на свои колени, теребит вылезшую из ткани нитку. Под его ногтями тёмно-красные следы. Возможно, это грязь. Дэн не должен замечать такие вещи.

- Абсолютно уверен, что не хочу знать.

На этот раз их окружает уютная тишина, и когда Валера зевает и растягивается на кровати, нижний край футболки задирается так высоко, что почти обнажает сосок, отчётливо различимый под тканью.

Дэн сглатывает, отчаянно пытаясь справиться с волной неуместного желания. У Валеры очевидно проблемы, он, скорее всего, натурал, плюс – его нереально трудно понять.

Это неправильное место, неправильное время, и совсем не тот человек, но этот человек смотрит на Дэна в упор, и фига с два у него сейчас взгляд натурала.

Жаркий и отчаянный, взгляд прожигает Дэна насквозь.

- Ты собираешься там всю ночь стоять? – спрашивает Валера, потому что Дэн всё ещё нерешительно мнётся у окна со стаканом в руке, и... это совершенно точно приглашение.

Он едва осознаёт, как пересекает комнату и садится на кровать.

Губы Валеры тёплые, немного шершавые и очень мягкие. Он касается ладонями спины Дэна и поглаживает, разминает, словно жутко соскучился по прикосновениям. Дэн стонет от ощущения мозолистых подушечек пальцев на лопатках, от ленивых поглаживаний губ языком, от лёгких, но ощутимых покусываний. Он не чувствовал себя так хорошо уже слишком давно. Потрескавшиеся губы Валеры нежно сминают губы Дэна, стискивают их жёстко, это чуть больно и очень сладко.

Дэн хрипло стонет и валит Валерку на кровать.

Они тянут время, возбуждение медленно нарастает внутри, и когда Валера переворачивается на живот, губы Дэна красные и распухшие от поцелуев, а у Валеры коллекция засосов на груди и ключицах.

Валерка шепчет что-то, когда Дэн толкается в него, но он слишком поглощён жаром и теснотой, чтобы разобрать шёпот Валеры. Дэн двигается в Валере медленно, гладит его по позвоночнику, и Валерка изгибается в его руках и на его члене, трётся бёдрами о матрас.

Всё происходит медленно, и утомлённо, и хорошо.

Потом они лежат рядом на кровати, и у Дэна непривычным спазмом сжимает горло.

Глаза Валеры закрыты, ресницы отбрасывают длинные острые тени. Линия рта смягчилась, губы расслабились.

В процессе Валерка произнёс несколько имён, и ни одно из них не было именем Дэна. Теперь лицо Валеры выглядит открытым и беззащитным, но в нём, в самой сердцевине Валеры, таятся тёмные секреты, секреты, которые Дэн не хочет знать.

Он обнимает Валеру одной рукой за талию и улыбается слегка, когда Валерка прижимается к нему теснее.

Наверное, именно это чувствует тот, кто любит, думает Дэн. Эту потребность позаботиться о ком-то.

Утром он снова вспоминает об этом, когда смотрит через стекло, как Валера уезжает. Дэн вовсе не удивлён, что проснулся от шума двигателя. Он грустит, но не о себе, и его греет мысль о пакете с сэндвичами, который удалось незаметно положить на переднее сиденье.

В ноябре он получает открытку с коротким «спасибо».

На открытке – зелёная ящерица.

Он молвил, что будет вечной зима,
И ветер холодный стучался в дома.
Он молвил, что пали снега навсегда,
И льдом заразилась живая вода.

Ладони над небом чужим распростёр,
И в сон удалился погасший костёр.
Он двери открыл, и впустил к нам мороз,
Мы слышали звон замерзающих слёз.

Застыло по кубкам вино на столах.
Сквозь иней, мы видели блеск в зеркалах.
Там старились боги в стальных образах.
Там солнце остыло в наших глазах.

Мы странники вечных и снежных дорог,
Мы все поседели, и каждый продрог.
Узнали, что нам не дойти до весны,
Но всё же, бредём по тропинкам лесным.

Он крыльями ночи над миром взмахнул,
И холод бездонный в звёзды вдохнул.
Он в небе кружился полярной совой,
И песней унылой манил за собой.

Соткал паутину к далёкой луне,
Где плавились камни в последней войне,
Оплёл её сетью метелей и вьюг,
Теперь, всё едино – что Север, что Юг.

Мы путники, в белых, бескрайних степях.
Над нами луна в серебристых цепях.
Мы ищем забытую тайну веков.
Унёс её в полночь Хозяин снегов.

Мы верим, что встретим любовь, наконец.
Весна зажигается жаром сердец.
Мы жили без солнца, но можем любить.
Мы ищем любовь, а чем ещё жить!?