Кроваво красный

Осколки души я в ладонь собираю,
Как склеить осколки, увы, я не знаю...
И стоит ли клеить разбитую душу?
Быть может, не надо? Быть может, так лучше?

Осколки души непривычно красивы,
Осколки души, что ты так любил, милый...
Со временем всё обращается в прах,
Осколки души в обнажённых руках...

В первый раз, когда я увидел его обнажённым, я заметил порезы.

Красные яростные полосы по низу живота, будто следы когтей.

– Что это? – спросил я, проводя пальцем по выступающему шраму.

Он втянул живот, стараясь избежать прикосновения.

– Ничего.

Его голос стал тихим и недовольным, а член, торчащий из тёмных завитушек, слегка опал.

– Я думал, мы собираемся...

– Это ты сделал? – перебил я. Порезы беспокоили меня. Они говорили о боли, с которой я не представлял, что делать, и это меня пугало. Он пугал меня. Я думал, что хорошо его знаю.

Когда он не ответил, я поднял голову и увидел ответ в его глазах. Грустных, тёмных, точно небо перед дождём... Кажется, он боялся встретиться со мной взглядом, словно шрамы смущали его, словно он стыдился своей слабости.

– Где ещё? – спросил я.

Всё так же молча он завёл руки за спину, будто пряча их от меня, и я схватил его за локоть, намереваясь сам посмотреть.

В тусклом свете лампы я разглядел едва заметные следы на коже, паутинку заживающих порезов. Крепко обхватив его, я притянул тонкие руки к свету и сделал его поярче.

– Пожалуйста, – попросил он, задрожав, когда я провёл пальцами по истерзанной плоти, – это ерунда. Они старые.

Отпустив его руки, я указал на живот.

– А эти нет.

Его ладонь накрыла шрамы, будто пытаясь разгладить их. Он ничего не ответил, но я знал, что прав. Медленно опустившись на кровать, я притянул его к себе, устроив между ног, и обнял за бёдра. Не обращая внимания на возбуждённый член, я вжался лицом в его живот и поцеловал самый верхний шрам под пупком. Он обхватил мою голову, зарывшись пальцами в волосы. Я дождался, когда он выдохнет моё имя и сказал:

– Не смей больше этого делать.

Никакого ответа.

Я обхватил его задницу, сжимая упругие мышцы, пальцы встретились в расселине между ягодицами. Я поцеловал следующий порез чуть ниже, потом ещё один, и ещё, пока подбородком не коснулся волос в паху. Наклонившись, я дотронулся губами до его толстого члена и замер. Кожица сжалась от моего дыхания, он намотал мои волосы на кулак.

– Ты слышал меня? – спросил я, скользнув взглядом по его худому длинному телу, и посмотрел в полуприкрытые глаза.

Он попытался вернуть мою голову на место, но я не поддался.

– Да, – выдохнул он, я ждал продолжения. – Да, пожалуйста. Я обещаю, хорошо? Клянусь, только...

Слова утонули в стоне наслаждения, когда я вобрал его в рот. Губами, языком, руками я пытался показать ему, что чувствую: любовь и желание, которые испытываю к его телу. Я надеялся, что он вспомнит об этом в следующий раз, когда соберётся истязать себя.

Моё сердце дало вдруг сбой.
Замерло. Пропустило удар.
Между рёбер кольнуло. Боль.
Жизнь такой драгоценнейший дар!..

Лишь взаймы кем-то нам дана,
Наделил кто-то тело душой.
Только жаль, что она одна.
Жаль, что сердце дало вдруг сбой...

Был первый ясный день весны. Несмотря на то, что снег ещё местами покрывал землю, не желая таять, солнце светило ярко, прогревая воздух. Мне не хотелось сидеть в корпусе в такой день, поэтому мы договорились встретиться на остановке у студенческого городка и поехать в Сочи. Я заметил его, и всё моё хорошее настроение испарилось при виде чёрной футболки с длинными рукавами, которая была на нём.

– Тебе не жарко?– поинтересовался я.

Слегка толкнув меня бедром, стараясь игривым жестом отвлечь от испуганных глаз, он сострил:

– Рядом с тобой – всегда.

Когда я дотронулся до его руки, он отпрянул. Мне хотелось схватить его за локоть, закатать рукав и посмотреть на то, что он там скорее всего прячет. Но вокруг было много народу – другие студенты тоже ждали автобус, направляясь в город, как и мы. Поэтому я позволил ему отвлечь меня разговором, милой улыбкой и застенчивыми взглядами и стал ждать подходящего времени.

Полчаса спустя мы были на станции и покупали билеты на поезд. Прежде чем он прошёл за турникеты, я схватил его за футболку и потянул в другую сторону.

– Сюда. – Я кивнул в сторону туалетов. Когда он замялся, я добавил:

– Чувак, мне нужно отлить.

Внутри было пусто – просто чудо. Он подошёл к умывальникам и наклонился над одним из них, изучая своё отражение в зеркале, собираясь подождать меня. Но я прошёл мимо писсуаров и, встав позади него, обнял, всем телом прижавшись к его спине. Я уткнулся головой ему между лопаток, и он засмеялся, накрыв ладонью мою руку, лежащую у него на ремне.

– Прямо здесь? – с кокетливой скромностью спросил он.

Снаружи по бетонному полу раздались шаги – кто-то направлялся в нашу сторону. Не отпуская его, я протиснулся в ближайшую кабинку. Он снова рассмеялся, позволив мне втащить себя следом. Когда он запер за нами дверцу, я сделал шаг назад и указал на футболку.

– Сними.

Кабинка была тесной, и он, повернувшись, уткнулся в меня. Я схватился за низ футболки и потянул вверх, оголяя его плоский безволосый живот.

– Подожди, – попросил он.

Я задрал ткань выше, обнажая нежные соски, которые тут же сжались от прохладного воздуха.

– Что ты делаешь? – засмеялся он, пытаясь поправить футболку. – Подожди...

Но я не мог ждать. Я безжалостно стягивал его водолазку через голову, и он согнулся, помогая мне. Его кудри растрепались, лицо раскраснелось, руки и грудь покрылись мурашками, хоть он и пытался согреться, растирая кожу. Засунув один рукав футболки в задний карман своих джинсов, чтобы она не упала на пол, я схватил его за запястье и попробовал развернуть руку. Он боролся, вцепившись в мои пальцы, не давая посмотреть, но я был сильнее.

На внутренней стороне предплечья, рядом со сгибом локтя, виднелись кровавые отметины.

При виде опухшей, повреждённой кожи меня захлестнула ярость.

– Ты сказал, что больше не будешь.

Он вывернулся из моей хватки, вся игривость исчезла.

– Ты мне не папочка, – угрюмо огрызнулся он, – отдай футболку.

Вместо этого я снова поймал его руку и провёл пальцами по свежим порезам. Он зашипел от боли.

– Думаешь, тебе больно? – Я надавил сильнее. Он втянул воздух и попытался вырваться, но я его не отпустил. – Зачем ты это делаешь?

– Я не знаю, – пробормотал он, – пожалуйста.

– Когда ты это сотворил? – Я хотел услышать ответ.

– Пожалуйста, – всхлипнул он.

Я резко отпустил его. Прежде чем он успел обнять себя руками и закрыться от меня, я сделал шаг вперёд и прижался к нему. Обхватив его голову, я прислонился своим лбом к его, заставив посмотреть на меня. Увидеть меня. Я уставился в его полные слёз глаза и молча ждал, когда он, я был уверен, начнёт извиняться.

Он прерывисто вздохнул. Я чувствовал, как его руки нежно гладят мою спину, а потом стискивают рубашку, словно стараясь удержаться.

– Прости, – выдохнул он, его лицо исказилось от боли, которую я не мог понять. – Прости меня, я не думал...

Я заставил его замолчать поцелуем.

– Мне тоже больно, – прошептал я. Он кивнул, да, он понимал. – Больно видеть, что ты делаешь с собой, и не понимать почему.

– Тебя это заводит?

Он замотал головой. Я крепче сжал его лицо, как будто так можно было поделиться с ним силой.

– Тебе это нравится? – спросил я.

Снова отрицание.

Я почувствовал тошнотворную беспомощность и стиснул зубы.

– Тогда зачем?

Он прошептал сквозь слёзы:

– Я не знаю, прости.

Я снова поцеловал его, грубо и яростно, притискивая его к стенке кабинки. Я отдавал ему себя, всё, что у меня было, всё, что я чувствовал, словно мог вытянуть из него всю боль и заполнить его чем-то радостным и приятным. Заполнить его собой.

Неужели этого не достаточно?

Теряю что-то. С грустью, без прикрас
Я говорю тебе сейчас об этом.
Теряю снова. Только каждый раз
У песни этой новые куплеты.

Теряю... Не привыкнуть, не понять.
Теряю что-то в жизни постоянно.
Давно пора потери все принять,
А я к судьбе с упрёками так рьяно!..

Но каждый раз, скрывая боль потерь,
Заштопывая порванные вены,
Я в будущее открываю дверь
В надежде, что найду там перемены...

На поезд мы опоздали. Вместо этого мы забрались на холм над железной дорогой. Мы лежали под едва согревающим солнцем, я на спине, а он на мне, снова крепко обнимая. Его голова удобно примостилась под моим подбородком, мне нравилось чувствовать тяжесть его тела. Я гладил его, и он казался таким хрупким, словно птенец, его плечи выпирали, как сломанные крылья. После долгих минут тишины он прошептал:

– Этого не повторится.

– Не ври мне.

В моих словах не было злости, но он вздрогнул, как от удара. Я провёл ладонью по его спине, почувствовав тепло от нагретой солнцем футболки. Он закатал рукава, но не настолько, чтобы были видны порезы. Я ощущал себя таким беспомощным, понимая, что как бы крепко я его ни держал, он всё равно сможет причинить себе боль, когда я не вижу. Я не понимал, зачем он это делает. Я даже не мог надеяться, что сумею прекратить это, не зная, что творится.

– Обычно это происходит ночью, – прошептал он, почти испугав меня.

Он уткнулся лицом мне в шею, поэтому голос звучал глухо, и его дыхание обдавало кожу под воротником. Когда я не ответил, он провёл рукой по моему боку так, что мне стало щекотно.

– Я не хочу этого, клянусь. Но иногда, когда все спят, я лежу и не могу заснуть, просто не могу выключить мозг. И я думаю и думаю, гоняю мысли по кругу, пока не...

Он пожал плечами, прижимаясь ко мне крепче, и я обнял его обеими руками.

– Пока что?

Уткнувшись носом в мою грудь, он всхлипнул, снова расстроившись. Я стиснул его. Если бы только я мог забрать эту боль.

– Не знаю, – пробормотал он, и я почувствовал, что моя рубашка промокла от слёз. – Пока я не в силах больше думать, пока всё не начинает безумно болеть.

– Что всё? – спросил я. – Что болит?

В ответ он лишь покачал головой.

– Мне нужно выпустить это из себя, – выдохнул он. – Понимаешь? Если я смогу выдавить это из себя, чтобы было больно снаружи, может, внутри станет болеть меньше.

Нет, я не понимал. Не мог понять.

– Что болит? – переспросил я.

– Просто... – Напряжение оставило его, я почувствовал, что он словно стал тяжелее, распластавшись на мне. Он поцеловал меня в шею, пощекотав кадык. – Не знаю, – выдохнул он, – может, сердце.

От этих слов моё собственное замерло от жалости.

Слышишь, это крик немой души,
Лезвием по венам мироздания.
Задыхаясь, хрупкий мир крушит,
Не приемля слёз и покаяния.

Слышишь, как надрывно крик звучит.
Мир хрустальным эхом отвечает.
Словно вовсе не душа кричит,
А небесный ангел так стенает.

Слышишь, это крик моей души.
Ведь ты слышишь этот крик, я знаю!..
Но ко мне на помощь не спешишь.
Равнодушен. Я тебя теряю.

Слышишь, захлебнулся крик в ночи.
Безразличие сгубило душу.
И душа немая не кричит.
Больше я покой твой не нарушу.

Дорога домой прошла в тишине. Я сидел у окна, провожая взглядом проезжающие машины. В голове было пусто, я просто не знал, что думать. В частности, о нём. В какой-то момент он переплёл свои пальцы с моими и сжал мою ладонь двумя руками. Когда автобус остановился у студенческого городка, я услышал:

– Этого больше не повторится.

– Фигня. – Я выдернул руку и пропустил его вперёд к выходу. Я не позволил ему до себя дотронуться, засунув руки в карманы джинсов.

Не растерявшись, он просто обнял меня.

– Прости, – снова сказал он.

– Хочешь дать мне обещание?

Он с радостью кивнул.

Я остановился, заставив его сделать то же самое. Он повернулся, посмотрев на меня с надеждой и ожиданием, ничего не боясь. И в этот момент я, как никогда понимал, что люблю его.

– Пообещай, что в следующий раз, когда ты захочешь порезать себя, ты сначала позвонишь мне.

Он задумчиво поджал губы. Его взгляд упал на мой подбородок, затем на ремень, затем на ботинки, будто ему было ужасно стыдно смотреть мне в глаза. А я ждал – да, именно так. Если он не мог пообещать хотя бы предупредить, когда собирается истязать себя, если он не мог помочь мне помочь ему, тогда мне пришлось бы уйти. Осознавая, что это разрушит мой мир, я бы порвал с ним. Я не собирался насильно пытаться уберечь его. Я бы не смог.

– Это почти всегда случается ночью, – пролепетал он, и мне пришлось наклониться, чтобы расслышать слова, – очень поздно. Ты ведь будешь спать, а я не хочу будить...

– Я хочу, чтобы ты это сделал. – Он поднял взгляд, в нём теплилась надежда, и я улыбнулся, зная, что ему это нужно. – Неважно, сколько времени. Позвони мне, слышишь? Прежде чем зайдёшь слишком далеко.

Он на минуту задумался, а затем кивнул.

– Хорошо. Я так и сделаю.

– Если ты этого не сделаешь, – добавил я, и он со страхом уставился на меня, – между нами всё будет кончено.

– Нет, – он вцепился в меня обеими руками. – Я позвоню. Обещаю.

Я поцеловал его.

– Надеюсь на это.

Каждый миг нашей жизни лишь нота,
Каждый вздох, сердца стук, каждый шаг.
Жизнь мелодия, песня... А кто-то
Из симфонии вырванный такт.

Такт короче привычных мелодий,
Силы, страсти, любви полон он.
Ведь симфонии пишут не боги,
И не к ним нам идти на поклон.

Нет, не боги. И боги не знают
Звуков, нот человеческих струн.
И финальный аккорд тихо тает
В небесах, где сияние лун.

Каждый шаг, каждый вздох только нота,
Каждый песню поёт о себе.
Но лишь тактом симфонии кто-то
За всех нас помолился судьбе...

Телефон зазвонил в начале четвёртого ночи. Я сонно протянул руку к трубке, лежащей на тумбочке, но тотчас проснулся, услышав наполненный слезами голос. Я бросил взгляд на электронные часы и напрягся.

– Что случилось?

– Ты сказал позвонить, – напомнил он. Он говорил тихо, как-то отстранённо и потерянно, будто находился за сотни километров от моей тёплой постели и уютной дрёмы, которая одолевала меня. – Позвонить, когда я... когда решу...

Тряхнув головой, я сказал:

– Ничего не делай, слышишь? Я иду.

– Но...

Встав с кровати, я включил свет, слепо поморгал.

– Ничего не делай, пока я не приду. – В его вздохе слышалось одиночество. – Пообещай мне. Я буду через три минуты.

– Да не нужно... – начал он.

Но я уже натягивал джинсы и влезал в кроссовки.

– Я вышел.

Его корпус был на противоположной стороне городка, на улице было пусто, и я решил срезать путь через парк, несмотря на поздний час. Подойдя к студенческому клубу, я перешёл на бег, преодолевая последние несколько метров. Он жил на втором этаже, и в предрассветной тишине мои шаги по металлической лестнице звучали, как приговор. Я замялся перед дверью, думая, как бы не разбудить его соседей по комнате стуком, но проблема разрешилась сама собой – ручка повернулась, замок оказался незапертым.

В гостиной было темно. Тусклый свет шёл от небольшой лампочки над плитой, освещая кухонный уголок и спинку дивана, разделявшего комнату. Войдя внутрь, я осторожно прикрыл дверь и подождал, пока глаза привыкнут к полумраку. Первая спальня была закрыта, я прошёл дальше и, вглядываясь в темноту коридора, увидел, что вторая – тоже. Я знал, что он спит в этой комнате, но не хотел туда врываться, особенно если его сосед спит. Он что, звонил оттуда?

Прерывистый всхлип заставил меня обернуться. Он лежал на полу в гостиной, свернувшись в тугой комок, словно пытаясь отгородиться от внешнего мира. Руки крепко обхватывали колени, прижатые к груди. Обойдя диван, я опустился рядом, протягивая к нему руку.

– Привет, – выдохнул я.

Его рука была холодной. Пальцы, вцепившиеся в предплечья, побелели оттого, что он так крепко их сжимал. Шмыгнув носом, он посмотрел на меня, и я увидел отблеск света в его тёмных глазах.

– Я не смог, – выдохнул он, – просто не смог.

Мне не нужно было объяснять. На журнальном столике рядом я заметил открытую упаковку лезвий и понял, что их там осталось мало. Я был уверен, что металлическая пластинка, лежавшая неподалёку, покрыта тёмной кровью.

Я рванулся к нему и начал осматривать его предплечья, запястья, лодыжки, пытаясь найти кровоточащие порезы. Но всё, что я нашёл, это неглубокие, уже заживающие ранки на большом и указательном пальцах. Пока я рассматривал их, он объяснил:

– Я открыл коробку не с той стороны... Я не хотел...

Не дав ему договорить, я схватил его в охапку и притянул его хрупкое тело к себе. Поколебавшись, он обнял меня с такой силой, которой я даже не подозревал в нём. Он прошептал, уткнувшись мне в плечо:

– Иногда мне кажется, что всем наплевать.

Я отстранился, чтобы посмотреть на него. Это серьёзно? Он прятал взгляд.

– Ты спрашивал, почему я это делаю, – сказал он. – Помнишь?

Я кивнул, показывая, что жду его слов. Он посмотрел на лезвие, лежащее на столе, но я крепко держал его, не давая дотянуться.

– Сегодня было просто ужасно, – продолжил он обиженным голосом. – Всё. Я лежал и думал, что всем наплевать на меня. Никто и не заметит, если я... ну, если меня вдруг не станет.

Глядя на мою шею, он теребил ворот моей куртки, словно не мог посмотреть на меня. Его подбородок дёрнулся, и он сморгнул слёзы. Кажется, он не мог или не хотел ничего больше говорить.

Я заставил его приподнять лицо и посмотреть на меня. Увидеть меня. Когда я прижался к его губам, то почувствовал соль от слёз.

– Я замечу, – прошептал я. – Или я не считаюсь?

Он ответил жадным поцелуем. Я отдался ему, руками и губами оставляя следы на его красивом, истерзанном теле, пытаясь показать, как он дорог мне.

Мы друг друга в полной тьме найдём,
В тишине друг друга мы услышим,
В засуху промокнем под дождём
И без воздуха одной любовью дышим.

Мы друг друга чувствуем всегда,
Не преграда даже расстояния,
Мы найдём друг друга сквозь года,
Мы всегда с тобой в плену у ожидания.

Мы друг друга и без слов поймём,
Вместо слова – взгляд, прикосновение...
Мы друг друга в полной тьме найдём.
Лишь любовь такое дарит откровение.