Собиратель душ

Совершенно необязательно делать это так. Это чтобы вам сразу было понятно.

Мне совершенно необязательно стоять сейчас ночью посреди кладбища, разодетым, как какой-то бессмертный красавчик из романа Энн Райс, с идеальной фальшиво бледной кожей, уложенными в художественном беспорядке фальшивыми иссиня-чёрными волосами и фальшивыми глазами немного неестественного изумрудного цвета, слегка затемнёнными чёрной подводкой. Я мог договориться встретиться с пареньком на перекрёстке дорог в каком-нибудь захолустье. Чёрт, да я мог договориться встретиться с ним в «Starbucks». И мы бы обстряпали это дельце за чашечкой кофе.

Ну что я могу сказать... Люблю устраивать шоу. А этот паренёк ценит хорошие шоу. Мне нравится это в нём. Мы понимаем друг друга, по крайней мере, в вопросе важности хорошего шоу.

Что же касается бумажной работы... что ж, вот она-то как раз и необходима. Мне, конечно, нужно всё записать, но совсем необязательно было приносить с собой для подписи такую вычурную ручку. Может быть, если бы он был чуть меньше индустриалом и чуть больше готом, я бы пошёл по этой схеме до конца, со всеми её: «на, подпиши тут своей кровью». Но в действительности сошла бы и обычная старая ручка.

И ошейник... ну, он тоже не должен быть таким вычурным. На самом деле, он вообще нам не нужен. Считайте это моей маленькой слабостью. Хотя не думаю, что он будет против. Ему нравятся такие штучки.

В любом случае, вы должно быть уже догадались, зачем я стою тут ночью посреди кладбища с листком бумаги, вычурными перьевой ручкой и ошейником в карманах чёрной кожаной куртки, ожидая кого-то. Я коллекционер, в каком-то роде. Кто-то собирает произведения искусства. Кто-то собирает антикварные машины. Я собираю людей. В прошлом – по большей части писателей и поэтов, сейчас же – рок-звёзд. А если точнее, будущих рок-звёзд.

Приятно с вами познакомиться. Надеюсь, вы догадались, как меня зовут?

Шучу. Это каверзный вопрос. У меня нет имени – по крайней мере, больше. Только число. Это долгая история. Конечно, у меня есть парочка псевдонимов, под которыми я сейчас работаю, вы даже могли их слышать, но сегодня вечером ни один из них мне не понадобится. Этот паренёк подумал, что я похож на Грея, и я решил, что это имя так же неплохо, как и любое другое. И именно так я ему и назвался.

Кстати о нём... как долго он собирается заставлять меня ждать? У меня есть дела. Места, куда надо пойти. Люди, которых надо купить.

Такое иногда случается. Сделка срывается. Иногда они в последнюю минуту трусят или убеждают себя, что я не тот, за кого себя выдаю, и что я усыплю их хлороформом и оставлю без почки в каком-нибудь мотеле в ванне, полной льда, или что-то в этом роде. И только один из них – за все эти годы, только один – понял, кто я на самом деле ещё даже до того, как я перешёл к делу, показал мне fuck и послал нахуй. Что ж, такое дерьмецо тоже иной раз происходит, и с этим ничего не поделаешь. Никакой подписи, никаких доказательств покупки, никакой сделки. Так бывает.

Я начинаю задаваться вопросом, не хочет ли паренёк меня надуть. Надеюсь, что нет. Сейчас трудновато найти хороших голодающих музыкантов. Ну... он не так уж и хорош, если бы был хорош, то во мне бы точно не нуждался. Вы меня понимаете. Когда я в первый раз услышал его, мне стоило больших усилий не встать и не уйти, и не только я хотел это сделать. И дело не в том, что я не видел в нём потенциала, конечно, он у него есть, даже я не могу помочь кому-то, у кого вообще нет никаких задатков. Но «зелёненький» – это ещё громко сказано о нём. Чёрт, да он даже не зелёненький. Он ещё только в самом начале пути, маленькая твёрдая завязь, из которой, если ему повезёт, сможет когда-нибудь вырасти яблоко.

Обладает ли он достаточным везением, чтобы превратиться в блестящее красное яблоко без моей помощи? Может быть. Но я бы не поставил на это деньги.

И только я собираюсь махнуть на него рукой, собрать шмотки и вернуться к разглядыванию «товаров», как вижу его, бегущего мне навстречу.

Чёрные ботинки. Джинсы, порванные у колен, в бахроме. Чёрный кожаный ремень, покрытый серебряными заклёпками. Чёрная футболка, выглядящая так, словно её разрисовали прямо на нём. Разлетающиеся в разные стороны волосы, несмотря на его попытки удержать их собранными кожаной лентой, волосы того особенного иссиня-чёрного оттенка, который получается только при помощи краски, тёмно-блондинистые корни – подтверждение этому, и фиолетовая прядь, болтающаяся над глазами.

- Прости, - хрипло говорит он, дыша так, будто нёсся с другого конца города. - В тоннеле был какой-то завал, его чёрте сколько расчищали, а у меня не было номера твоего телефона...

Он говорит правду. Такие вещи я знаю.

- Не страшно, - говорю я, и это так и есть. - Ты ещё не передумал?

- О нет, - он смеётся. - Я готов.

- Отлично. - Я лезу в карман и достаю контракт, затем перьевую ручку. Расправляю бумагу на гранитной плите, под которой похоронен какой-то парень. И так как я добряк, то лезу в другой карман и протягиваю пареньку фонарик, чтобы он видел, что подписывать.

И чтобы вы думали, он делает? Поднимает бумагу и начинает её читать.

Он её читает! Не просто просматривает. А действительно читает.

Это заставляет меня понервничать.

Они никогда не тратят времени на то, чтобы прочитать контракт. Если бы они это делали, то половина из них выкинула бы его, послала меня куда подальше и слиняла. Другая половина продержала бы меня здесь до рассвета, обсуждая и оспаривая каждый даже самый крохотный пункт. В любом случае, если они читают контракт – это плохой знак.

И вот он стоит тут передо мной и по-настоящему читает его, каждое слово, в то время как я сижу на надгробном камне, прокручивая в голове пункты контракта, чтобы убедиться, что у меня есть чёткий и лаконичный ответ на любой вопрос, который паренёк может задать, на любое его замешательство, вызванное формулировкой, на любой неожиданный психоз, да на что угодно. Я не могу лгать об условиях сделки. Нарушение контракта светит мне большими, очень большими неприятностями. Но, как любой торговец, я могу немного преувеличить тут, немного приукрасить правду там, умолчать о кое-каких нюансах, приукрасить кое-что.

Он переворачивает лист и продолжает читать.

Хреново моё дело, - думаю я. Придётся его отпустить. И это плохо. Я бы дал ему талант, который он так хочет, и славы, которую он так жаждет. Без меня у него уйдут годы и годы на то, чтобы хоть что-то заработать на концерте в своём собственном городе, и кроме того, он мне и правда, очень, очень нравится...

- О'кей, - говорит он, снова опустив лист на надгробие и кивнув мне. - Как это делается? Мне нужно порезать палец?

У меня уходит целых восемь секунд на то, чтобы осознать, что он, чёрт возьми, настроен серьёзно, что он всё ещё согласен на сделку и собирается подписать контракт. Не могу в это поверить. Я прочищаю горло. Человеческое тело, человеческие реакции, чтоб меня.

- Нет, тебе просто нужно... - Я протягиваю ему ручку. - Она сойдёт. Поставь инициалы здесь... - Я указываю на первую пустую графу. - И здесь... и тут дату... и подпись внизу.

Он пишет своё имя. И ещё раз. И ставит дату. И, наконец, подпись.

Готово. Ну, ещё не совсем готово, есть ещё одна маленькая деталь, но с главной частью покончено.

- Так, эм... - он тихо смеётся. - Как быстро, эм... Когда он вступит в силу?

Я достаю из кармана ошейник.

Полоска мягчайшей чёрной кожи, маленькая паутинка из серебряных цепочек, свисающая с нижнего края, серебряная пряжка, единожды застёгнутая, никогда не сможет быть расстёгнута никем, кроме меня. И маленький серебряный ярлычок рядом с пряжкой. Вам не нужно знать, что на нём написано. Достаточно того, что его наличие говорит о том, что эта вещь – моя.

Я не удосуживаюсь спросить его согласия. Мне оно и не требуется. Наверное, мне не нужно так осторожничать, убирая с шеи его волосы, чтобы они не зацепились за ошейник, и уж точно не нужно тратить так много времени на застёжку, с которой я долго вожусь, касаясь пальцами нежной кожи горла.

- Прямо с этой секунды, - отвечаю я, и тихий щелчок закрываемой застёжки ставит точку после этой короткой фразы.

Несколько ночей спустя.

Это не случилось за одну ночь. О, конечно же, насчёт этого я не солгал. Я надел на него ошейник и сказал, что с этого всё и начнётся, и это правда. Но даже я не могу сделать его талантливым за одну ночь. Чтобы талант зародился, нужно хотя бы несколько дней.

Он играет в том же дерьмовом баре, в котором я его нашёл, но в этот раз никто не встаёт, чтобы уйти с середины выступления. В этот раз они даже не желают выйти покурить, пока он выступает. В этот раз тут, можно сказать, образовалось целое столпотворение. Чёрт, да я вынужден признать, что если раньше слушал бы его только под дулом пистолета, то теперь слушаю по собственному желанию. Он неплохо поёт. А выглядит ещё лучше.

И в этот раз случается так, что в другом конце бара есть парень, который знает парня, который ищет как раз такого парня, как мой.

Вы наверное понятия не имеете, какая у меня большая коллекция. Кое-кто из неё сразу бросается в глаза – очаровательное собрание дэт-метал групп в Норвегии и множество черноволосых, бледнолицых плаксивых готичных мальчишек и девчонок, рассеянных по Северной Америке и Англии. Некоторые из них даже упоминают меня в своих вкладышах к компакт-дискам, и все до одного думают, что это просто старая, как мир шутка, прелестный маленький рекламный трюк - благодарить Сатану за помощь (нет, я не он, но близок к нему в выполнении государственных заказов).

О некоторых из них вы бы никогда не догадались. Эта славная новенькая японская группа? Моя работа. Эта очаровательная девчушка с сильнейшим голосом, та, которую сравнивают с Селин Дион? Моя работа. Эта госпел-певица-превратившаяся-в-звезду-R&B? О да. Тоже моя работа. Думаете, это бред? К примеру то, что поёт одна моя Цыпочка в Христианской рок-группе – по большей части чушь собачья, по большей части, но не всё. К тому же, они сами не особенно верят в то, о чём поют.

Типы, любящие визгливую индустриальную музыку... Какое-то время я с ними не связывался. Это моя больная мозоль, так что оставим это между нами. Помните того парня, который сразу меня раскусил и послал нахуй? Он был последним любителем этой визгливой музыки, которого я хотел купить.

Вот как раз благодаря ему-то у меня теперь и нет имени, которое вы могли бы угадать. Это долгая история. Из-за него меня отрезали от мира на чёрте сколько лет и выпустили в свет только где-то в конце восьмидесятых. И к тому времени, как я осмотрелся в современном мире и нашёл этого парня, оказалось, что больше в моей помощи он не нуждается. Что не остановило меня от попыток. Я не буду называть имён, но гарантирую – его имя вы слышали. И нет, я не имею никакого отношения к тому, чего он добился. За просто так я ничего не даю.

Самое печальное в этой запоротой сделке то, что мне пришлось в некотором роде просить его забыть обо всём этом. Я хожу на его шоу – на кучу его шоу. Да, да, признаю, я выгляжу жалким, я знаю. Иногда он видит меня, стоящим в переднем ряду и думает, что я ему кого-то напоминаю, но вспомнить меня не может. А потом он забывает обо мне и продолжает заниматься своими делами.

Новый же паренёк... с ним всё вышло совсем по-другому. Он точно знал, кто я и что из себя представляю. Он точно знал, во что ввязывается... ну, настолько «точно», насколько ему позволяли его крошечные человеческие мозги. Он прочитал контракт. Он реально прочитал этот чёртов контракт. И он всё равно его подписал.

Так что вполне естественно, что весь первый месяц я ждал какого-нибудь подвоха.

Несколько недель спустя.

Я сижу в баре, заполненном людьми с подведёнными глазами, одетыми в чёрную кожу, украшенную цепями, шипами и разными железными примочками, ожидая выхода моего мальчика, когда чувствую, как кто-то садится рядом со мной. И смотрит на меня.

- Давно пора спать, а ты гуляешь, Грей? - спрашивает он меня, и конечно же я знаю, кто это.

Я очень стараюсь выглядеть раздражённым, оборачиваясь и показывая ему средний палец, правда стараюсь, но заканчиваю тем, что расплываюсь в улыбке. Разумеется, рано или поздно он бы всё равно показался. Без всяких сомнений. Видите этого парня рядом со мной? Парня, который сидит в баре любителей индустриальной музыки, в дорогущем чёрном костюме, кроваво-красной шёлковой рубашке, с чёрным шёлковым галстуком, и к которому, что весьма странно, никто не цепляется? Он вроде, как формально мой босс. Формально, потому что мы с ним одного уровня, и на самом деле он не может меня заставить что-либо сделать. У него просто число повыше, вот и всё.

И, между тем, он безумно любит ввернуть какую-нибудь хрень про мою коллекцию.

- Не слишком ли расфуфырился?

- Ну, ну. - Он всем своим видом изображает, что обижен и оскорблён, но я почти слышу, как он смеётся про себя.

Мой мальчик выходит на сцену и вместе со своей группой извергает волну сэмплов, дисторшнов и шума. Это первый трек с их демо CD. Вчера он дал мне копию. Его я как раз и слушал по своему собственному желанию. Немало помогло и то, что пару недель назад мой мальчик встретился с гитаристом и ударником, которые действительно знали, как играть на своих инструментах. Какое совпадение.

Мой босс указывает на сцену своим пафосным немецким пивом.

- Кто это? - спрашивает он. Одно из наших с ним преимуществ – я могу слышать его сквозь весь этот структурированный хаос, издаваемый моим мальчиком и его группой. - Тот, кто от тебя улизнул?

- Нет. Это другой.

- Правда... - Он приподнимает одну бровь. Человеческое лицо, человеческие реакции. - Он не так уж... ужасен.

- Угу. - Я заказываю и себе пафосного пива. Бармен не просит у меня удостоверение личности. - Слышал бы ты его до того, как я его купил.

Мы некоторое время смотрим на моего мальчика и его группу. Мой босс делает то же самое, что и обычно – наклоняется ко мне, влезая в моё личное пространство, случайно проводит пальцами то по моему плечу, то по колену, то по ещё чему-нибудь. Ну, я и сам отвечаю тем же. Иногда. Сейчас мне не до этого. Я слишком занят наблюдением за своим мальчиком. И тем, как проходит его выступление. Но изредка я ловлю его взгляд, бросаемый на нас. Когда он переводит взгляд вправо от меня, я почти уверен, что слышу его мысли: «отвали от него».

- Я ему не нравлюсь, да? - говорит босс тем же самым тоном, каким бы сказал: «здесь тепло, да?» - Думаю, его можно понять. Он хочет трахнуть тебя. - Он наклоняется ко мне и заканчивает мне прямо в ухо: - А ты хочешь ему позволить это сделать.

- И что, если хочу? - Я продолжаю игнорировать ползущую по моей руке ладонь. - Для тебя это проблема?

- С чего бы это? Это не моё дело, и он – твоя игрушка. - Моего фальшивого уха касается смех, мягкий и тёплый. Я чувствую, как фальшивые губы моего босса складываются в улыбку, затем он отстраняется от меня. - Ты им владеешь, ты же знаешь это. Ты можешь взять его, когда бы не захотел.

- Я знаю, - передёргиваю я плечами. - Начинается новая песня, медленная, более мелодичная, с простым ритмом басов. Не помню, как она называется, но на демо CD заявлено, что люди точно будут заниматься под неё сексом. - Просто так интересней.

Несколько месяцев спустя.

С моим мальчиком произошло несколько вещей. Тому парню, который знал парня, который искал как раз такого парня, как мой, понравилось то, что он увидел. Он позвонил своему парню, который позвонил своему парню, который позвонил моему парнишке и договорился с ним кое о чём. И теперь мой мальчик заключил контракт на запись альбома. Каждый раз, когда радиостанции играют его самые лёгкие танцевальные песни, телефон и е-мейл ди-джея взрываются от звонков и сообщений слушателей, требующих сказать им, чья-то это, чёрт возьми, песня только что звучала, и где они могут купить CD исполнителя.

Я горжусь им. Ну, в общем-то, я и собой горжусь, так как приложил ко всему этому руку, но всё-таки по большей части я горжусь им. Мой мальчик только что дал выступление не в своём городе, и оно было замечательным. А дальше всё будет только лучше и лучше.

И чтобы ответить на ваш вопрос: нет, я этого не сделал. Пока.

У ребят из группы моего мальчика самые лучшие номера в отеле, и на самом деле это благодаря вам. Они вкушают прелести богатой жизни, и это ещё только цветочки, вы меня понимаете? У моего мальчика тоже люкс, но он всё свободное время проводит со мной.

У меня, естественно, пентхаус. Для меня всё только самое лучшее. Да ладно вам, продали ли бы вы свою душу парню, живущему в трёхэтажном доме без лифта и останавливающемуся в дешёвых мотелях? Я бы не продал. К тому же очень занимательно развлекаться, используя имидж «богача со вкусом». Занимательно заставлять людей задаваться вопросом, как этот едва достигший совершеннолетия парень и признанно талантливый, но ещё не настолько известный рок-певец может позволить себе пентхаус. Занимательно приглашать всё увеличивающуюся группу разъезжающих вместе с нами фанатов выпить и закусить каким-нибудь дорогим дерьмом, заказанном в гостинице, и послушать их теории о том, кто я и откуда у меня все эти деньги – кто-то из них угадывает, но при этом думает, что просто шутит.

Сегодня у меня в номере только я и он. Я предложил пригласить с собой парочку молодых прелестников, но он отказался. Меня это устроило. Нет, я не против посмотреть на то, как он тешится со своими фанатами, но иногда мне нравится забавляться со своими любимцами самому.

«Ты можешь взять его, когда бы ни захотел», - сказал мой босс. Иногда я, конечно же, пользуюсь своими возможностями. А вы бы не стали? Но не с моим мальчиком и не с такими, как он. Не с теми, кто составляет сердцевину моей коллекции. Иначе это было бы всё равно что достать самый лучший фарфор для двухминутных пирожков, вытащенных из микроволновки.

И потом, даже если бы я так никогда к нему и не притронулся, не считая редких прикосновений ладони к его пояснице или голове, или плечу, то мог бы всегда любоваться им вот таким, развалившимся на постели, свежим после душа и почти обнажённым – в одних только чёрных боксёрах и ошейнике. Он смотрит MTV и улыбается так, словно сегодня рождественское утро – по каналу показывают его видеоклип. Он улыбается и подвигается ко мне, чтобы положить голову мне на колени.

Хороший мальчик, - думаю я, и лишь для того, чтобы зайти чуть дальше, опускаю ладонь ему на голову и накручиваю единственный фиолетовый локон на палец.

Он не в первый раз делает такое – кладёт голову на моё плечо или задерживает свою ладонь на моей руке или колене чуть дольше, чем это требуется. Но он впервые разворачивает голову и утыкается носом в моё бедро.

Человеческое тело. Человеческие реакции.

Я так и не привык к этому ощущению – когда вся кровь устремляется прямиком в пах. Только между нами: первые пару раз мне это совершенно не понравилось. Ну, поставьте себя на моём место. Занимаюсь я своими делами, а тут какой-то симпатичный мальчишка-поэт спрашивает, не хочу ли я пойти с ним и дать ему отсосать мой член (о'кей, так много слов он не говорил, это было очень давно, но вы меня поняли), и вдруг эта часть моего фальшивого человеческого тела встаёт и делает то, что я не говорил ей делать. Мне не нравится, когда кто-то или что-то мной руководит, когда главным должен быть я, в особенности, когда мной руководит моё собственное фальшивое человеческое тело.

С годами я по достоинству оценил наслаждение, сопровождающее редкие случаи потери контроля над ним.

И всё же, сейчас нет никакой необходимости спешить. Я так долго ждал. Несколько минут или даже несколько часов уже не сделают разницы.

Мой мальчик шумно и резко вдыхает воздух и с тихим стоном выдыхает его, когда я роняю из пальцев фиолетовый локон и провожу подушечкой среднего пальца по ушной раковине. Только для того, чтобы услышать, какие ещё звуки он может издать, я повторяю движение несколько раз – едва касаясь скольжу подушечкой пальца вдоль ушной раковины, сверху вниз и обратно, нежно и медленно. Затем добираюсь до серебряного колечка в мочке, маленького укромного местечка под ней, чудесно-чувствительной кожи в ухе, которую обласкиваю сначала пальцем, а потом языком – тоже едва касаясь.

- Чёрт, - выдыхает он, когда я забираюсь кончиком языка ему в ухо.

Отстранившись, я чувствую, что он обнял меня одной рукой, вцепившись другой в моё бедро, и вижу выглядывающую из ширинки на боксёрах налитую кровью головку его члена с влажной капелькой на самом кончике.

- Чёрт, - выдыхает он снова, сдвигая руку за моей спиной и сжимая в пальцах шёлк моей рубашки.

- Помнишь ту ночь, когда ты играл «The Engine Room»? - спрашиваю я его, проводя подушечками пальцев по его скуле вниз, к шее. - Помнишь парня, который сидел рядом со мной?

- Да, - у него перехватывает дыхание.

Я скольжу пальцами по нежной впадинке на шее, к середине груди, чтобы потом повернуть налево и поддразнить его сосок.

- Это был мой босс. - Ещё ниже, по животу. - Он сказал, что ты хочешь от меня кое-что другое.

Он сглатывает.

- Что?

Мои пальцы останавливаются на поясе его боксёров.

- Это ты мне сам скажи.

У него вырывается прерывистый вздох, когда я просовываю под эластичную ткань кончики пальцев, он шепчет мне что-то неразборчивое в бедро, и это просто очаровательно.

Достаточно очаровательно, чтобы я слегка провёл по головке его члена большим пальцем. Но недостаточно очаровательно для того, чтобы я сделал что-то ещё.

- Прости, - говорю я, пройдясь подушечками двух пальцев под боксёрами, по гладкой коже прямо у жёстких волос. - Я не расслышал.

Он не проясняет сказанное, пока я не начинаю скользить одним пальцем по его члену, снизу вверх, заканчивая медленными крошечными влажными кругами на кончике головки. Третий кружок, естественно, оказывает волшебное действо. Мой мальчик резко вскидывает голову и, приподнявшись, облокачивается на локоть.

- Я хочу, - начинает он сквозь зубы, дёргая бёдрами вперёд, словно пытаясь мне этим что-то сказать, - трахнуть тебя.

- Правда? - спрашиваю я, будто мне такое даже в голову не приходило, и это для меня большой сюрприз – неважно, что я только что дал ему понять, что уже знаю, чего он хочет и что по моему лицу расплывается широченная улыбка. - Ну... ты же знаешь, что этого в контракте нет, но может быть мы сможем что-нибудь придумать. - Чуть сдвинув вниз палец, я глажу чувствительное местечко под самой головкой его члена. Мой мальчик с шипением втягивает в себя воздух, впивается пальцами в моё бедро и, развернув голову, утыкается ртом в рубашку на моём животе. - Почему бы тебе не показать, что у тебя на уме?

Что мне действительно нравится в этом мальчике – когда приходит время взяться за дело, он прёт напрямую, без всяких увиливаний, и на самом деле берёт быка за рога. Он не терял времени на мелкую чушь, когда обсуждал свой диск в записывающей компании, не терял времени на мелкую чушь, когда разговаривал с настройщиками инструментов, и сейчас он тоже не теряет времени на мелкую чушь вроде бестолковых разговоров и неловких объятий. Он просто приподнимается на одной руке, другой рукой зарывается в мои волосы, притягивает мою голову к себе и с такой страстью сминает мой рот своим, словно от этого зависит его жизнь. На вкус он, как пиво и адреналин, и пахнет сигаретным дымом, искусственным туманом и жаркими огнями рамп.

Если бы я хотел, если бы я действительно хотел, я бы взял контроль в свои руки, пригвоздил его к постели и трахал бы его, пока он не начал кричать. Но не сейчас. Не с ним. С ним я хочу посмотреть, что он придумает сам. Пока мне всё нравится. Перестав терзать мой рот, он переключается на шею, а потом пригвождает меня к постели. Забавно, правда? Уложив меня на спину, он рвёт свою рубашку, а следом и мою, так что разлетаются пуговицы, и добирается до моей груди губами и ладонями. Покрывая меня поцелуями, он принимается расстёгивать мои брюки. На самом деле, он делает это только одной рукой, а другой мнёт, гладит, сжимает мой член через ткань, а затем открывает ширинку и дёргает за пояс. Я вознаграждаю его за хорошую работу – упираюсь стопами в кровать и поднимаю бёдра, чтобы он смог стянуть с меня брюки. Кажется, я слышу треск, когда он сдёргивает их с меня. Но это неважно.

- В моём кейсе есть кое-что для нас, - говорю я, указывая головой на чёрный кожаный дипломат.

Скользнув по моему соску языком, мой мальчик идёт посмотреть, что в нём. Щёлкнув двумя замками, он залезает внутрь и достаёт пакетик смазки и пару презервативов.

Он тихо смеётся, заметив какого цвета резинки я выбрал – естественно, чёрные. Затем немного озадаченно смотрит на меня.

- А нам... то есть, тебе они действительно нужны?..

- Да. - Я не могу подцепить те болячки, о которых люди в эти дни так беспокоятся, но уверен, что могу являться их переносчиком, и лучше я не буду рисковать своими «капиталовложениями». Особенно этим. - Нам они нужны.

И прежде чем он успевает сказать что-то ещё, я выхватываю у него из руки один из этих глупых чёрных презервативов и зубами разрываю упаковку. Может быть, я немного поспешил, потому что дотянуться до его члена сейчас не могу. Но мне не приходится выказывать недовольства этим, так как мой мальчик начинает прокладывать дорожку из поцелуев вниз по моей груди, животу, где ненадолго задерживается, чтобы обхватить и потянуть губами маленькое серебряное кольцо в моём пупке. Затем его губы спускаются ниже, и он снова задерживается, на этот раз чтобы потереться носом о чувствительное местечко прямо под головкой моего члена, а потом он вбирает мой ствол целиком в рот, до самого основания.

Когда я только надел это тело, то усомнился, не перестарался ли я малость с размерчиком своего хозяйства. С тех пор у меня было предостаточно минетов, чтобы убедиться в том, что он хорош таким, какой есть. Этот минет говорит о том же. Рот, который три часа назад пел на сцене, оказывается, талантлив не только в сценической сфере. Мой мальчик знает, как использовать свой язык. Знает, как использовать зубы, и если это звучит не достаточно впечатляюще, он знает, как использовать одновременно и руки и рот. Скользнув губами вверх по члену, он обласкивает языком головку, затем снова вбирает член в себя, в это же время возясь с пакетиком со смазкой. Несколько секунд спустя он вводит в меня два пальца. Вытащив их, он вводит их глубже и снова вытаскивает. Его пальцы так же талантливы, как и рот. Отстранившись от меня, он слегка ударяет напряжённым кончиком языка по моему члену.

- Не кончай ещё, - рычит он, и в этот раз, протолкнув пальцы в меня, уже не вынимает их, а оставляет внутри, погружёнными настолько глубоко, насколько это возможно. И держа во мне пальцы, он ритмично поглаживает костяшкой большого пальца и другими пальцами кожу под яичками. Чёрт, это так приятно, что если бы я не владел собой так хорошо, то тут же бы кончил, хочет он того или нет.

Интересно... как долго он сможет ждать? Как долго он сможет ждать, когда я начну насаживаться на его пальцы. Или постанывать каждый раз, как его большой палец нажимает на одну точку под моими яичками? А как насчёт того, чтобы закинуть ноги ему на плечи и рассеянно провести пальцами по своему члену, только один раз, с зажатым между ними презервативом – блестящим кусочком латекса, действующим на подсознание.

Да, это срабатывает.

- Чёрт, - рычит он, и я не могу сдержать усмешки. Это прозвучало и как восклицание и как команда одновременно. Свободной рукой мой мальчик вырывает презерватив у меня из пальцев, и, облокотившись на локти, я смотрю, как он раскатывает его по своему члену. Надев его, он несколько раз толкается в свою сжатую ладонь, а затем делает это ещё несколько раз, притворяясь, что размазывает по члену то, что осталось от смазки из пакетика.

Он не удосуживается спросить меня, готов ли я, или спокойно ли я отношусь к тому, что сейчас произойдёт, он просто вытаскивает из меня пальцы и одним плавным движением заменяет их своим членом. Никакой паузы, чтобы я привык к нему, никакой предварительной медленной-или-неглубокой фазы, нет – одним решительным рывком сразу по самые яйца.

Телевизор всё ещё работает, клип моего мальчика давным-давно прошёл. Я его не слышу. И мне всё равно. Я слышу самое важное – восхитительные звуки, сопровождающие отличный жёсткий секс. Эти звуки в какой-то степени похожи на одну его песню. Его прерывистое дыхание, стремительно несущаяся по венам кровь, барабанный бой сердца, ритмичные удары плоти о плоть и время от времени хрипло произносимые моим мальчиком подбадривающие грязные словечки и фразы – всё это выливается в одно большое крещендо из тщательно организованного хаоса.

Он раз сбивается с ритма, едва заметно. Рычит мне в плечо, снова восстанавливая его, и я тихо смеюсь ему в ухо.

- Мне можно, - начинаю я и замолкаю, чтобы обхватить губами его мочку и слегка её потянуть, - кончить сейчас?

Он не отвечает на это – не прямо, не словами. Но он что-то неразборчиво мычит и поднимается на колени, тем самым освободив себе руки. Схватив меня ладонями за бёдра, он отдаётся во власть яростному ритму. Ему открывается неплохой вид, когда я сжимаю в руке свой член. Я неспешно пару раз скольжу ладонью по члену, слегка провожу по головке подушечкой пальца – просто чтобы посмотреть, как мой мальчик отреагирует на подобное поддразнивание на этой стадии игры. Он так сильно сжимает мои бёдра, что у обычного человека после такого остались бы синяки, и начинает вбиваться в меня так быстро и жёстко, как только может. Такую скачку обычный человек выдержать долго не может.

Поэтому я заканчиваю с поддразниванием. Я знаю, что до оргазма осталось недолго, но он накрывает меня где-то на четыре толчка раньше, чем я планировал, что для меня довольно неожиданно. До того как я успеваю должным образом сориентироваться, я уже кончаю, влажный жар забрызгивает живот, грудь и пальцы. И это здорово. Это тот оргазм, когда всё моё тело напрягается, от пальцев ног до судорожно стиснутых пальцев рук и откинутой головы. На самом деле я даже негромко кричу, чего, честно говоря, обычно не делаю.

Это, видимо, доводит его до грани, и как только я обмякаю, он дёргает меня на себя, откидывает голову и по-настоящему кричит. Его бёдра толкаются вперёд, а ладони тянут мои бёдра назад в рваном ритме последних толчков. Его член так пульсирует во мне, что я проливаю ещё несколько капель спермы.

- Да, - решаю я, когда он прерывисто дыша падает мне на грудь, влажный от пота. Подняв руку, я глажу его по голове, а потом накручиваю фиолетовую прядь себе на палец. - Это действительно стоило того, чтобы подождать.

На самом деле, думаю, я заставлю его подождать ещё несколько месяцев, прежде чем мы снова этим займёмся. Это будет похоже на сбережение его для особенных случаев.

Ага, как же, - думаю я, когда он часом позже спотыкается о мой кейс, чтобы выудить из него ещё один презерватив.

И на следующий вечер, когда он делает мне минет на заднем сидении своего автобуса всего лишь через полчаса после окончания выступления.

И через неделю, когда мы по-быстрому дрочим друг другу за кулисами между вторым и третьим выступлениями.

И через неделю после этого, когда он... о, да чёрт с ним!

Добавим к списку ещё одну по достоинству оценённую приятную возможность потери контроля над собой.

Однажды утром я просыпаюсь от доносящегося со всех сторон тихого бормотания «хозяин проснитесь... хозяин проснитесь... хозяин проснитесь» и испуганного короткого возгласа: «Какого чёрта!» рядом с собой. Приоткрыв один глаз, вижу, что мы не одни. Они окружили постель – шесть расплывчатых человекообразных теней, глядящих на нас сверху вниз пустыми красными глазами.

- Грей... - мой мальчик трясёт меня за плечо, и, моргнув, я окончательно просыпаюсь. - Грей, что это за хрень такая?..

- Всё в порядке. Они работают на меня. - Я накрываю лицо рукой. Когда они делали так в последний раз, я сказал им сначала стучать. Я бы ещё попросил их и поприличнее одеться, но их сил хватает только на то, чтобы занять настоящее человеческое тело, не говоря уже о том, чтобы создать фальшивое, как у меня. - Ну хорошо, хорошо, я проснулся, - говорю я... своим помощникам, уверившись, что в моём номере нет никаких орущих от ужаса служанок...

В последний раз мне пришлось мягко убедить полный ресторан людей забыть о подобном инциденте.

- Что вам нужно?

Они отвечают нестройным шелестом голосов, в котором слышатся слова «хозяин» и «Андерсон» и «забрать».

Ах, это. Точно, сегодня это у меня по расписанию.

- Грей? - в голосе моего мальчика всё ещё слышится страх, и я не могу его в этом винить. Позже я потолкую с тем, кто стоит слева от постели, о его поведении. Он не может носить настоящее человеческое тело, не может создать себе нормальное фальшивое, но в состоянии выдавить из себя карикатурно-плоскую зубастую усмешку. Что и делает сейчас, пялясь прямо на моего мальчика. Наверное, он считает, что выглядит при этом милым. Мой мальчик так не думает. В его голове проносятся картинки, как его с хрустом пожирают. - Что происходит?

- Дела зовут. - Я резко скидываю ноги с постели (нечаянно заехав ими по идиоту слева – он издаёт тихий стон и дурацкая ухмылка сходит с его лица) и, растолкав помощничков, иду за чистой одеждой. - Прости, мне нужно кое о чём позаботиться. Вернусь через пару часов. - Почему-то я чувствую, что такой ответ не удовлетворит моего мальчика. В общем-то я и не обязан объясняться перед ним, но у меня сейчас добродушное настроение. Во всяком случае, я так себя утешаю. - Ты знаешь «Thor's Hammer»? Дэт-метал группа. Их солист – один из моих парней. Его самолёт только что рухнул. Это была его идея – хотел уйти молодым и знаменитым. - Я надеваю чистые брюки, носки и ботинки. - Мне нужно забрать его.

- О, - отвечает мой мальчик, словно прекрасно понимает, о чём я говорю. Затем до него, кажется, доходит. - О... - Он осознаёт, что я имею в виду. Вспоминает, что однажды придёт тот день, когда я заберу его душу. Или, может быть, я вспоминаю об этом. Так или иначе, нам становится не по себе и мне это не нравится.

- Мы поговорим об этом позже. - Я застёгиваю рубашку и накидываю пиджак. - Подождите меня там, - обращаюсь я к своим помощникам, указывая на гостиную. Они кивают, издавая «да... хозяин» звуки и друг за другом медленно скрываются за дверью.

- Грей...

- Вернусь сразу же, как только смогу. - Наклонившись, целую его в лоб. К моему возвращению он отмахнётся от случившегося, как от какой-то нелепости. Может быть даже решит, что это был сон. В любом случае он не заговорит больше об этом. Да, я знаю, что влезать в его память только для того, чтобы избежать этого разговора – трусость, и я уверен, что мой босс обязательно скажет насчёт этого какую-нибудь гадость – не потому что считает, что я не должен этого делать, а потому что это действительно трусливо с моей стороны. Мне плевать.

Я беру свои бумаги и выхожу следом за помощниками.

Спустя несколько лет.

И вот снова мой мальчик. Уже совсем на другой сцене. Люди заплатили по семьсот баксов с носа за самые лучшие места. Спекулянты сдирают по три-четыре-пять тысяч за билет. У него армия из настройщиков инструментов, обслуживающего персонала и мальчиков на побегушках, снующих за кулисами. Мэдисон-Сквер-Гарден заполнен орущими фанатами. У него вышло пять альбомов, один из которых только что стал платиновым, несмотря на то, что он послал свою записывающую компанию на три весёлых буквы. Он выглядит почти так же, как раньше. Порванные джинсы. Чёрные ботинки. Кожаный ремень. Крашеные волосы иссиня-чёрного оттенка чуть короче, чем прежде. Фиолетовая прядь взлетает над головой, когда он кричит в микрофон.

Он встречает меня после шоу за кулисами, потный и разгорячённый – я ощущаю его тепло сквозь рубашку, когда он притягивает меня к себе. Я спрашиваю себя: что чёрт возьми сейчас совершу? Я проигрывал это у себя в голове снова и снова, и снова, и знаю, что босс за это выльет на меня ушат дерьма, но чем больше думаю об этом, тем больше уверяюсь, что не смогу смириться с тем, что с моим мальчиком произойдёт то же самое, что и с тем парнем из «Thor's Hammer». Только не с тем, как тот умер. Не с тем, что случилось после его смерти.

Раньше меня это никогда не волновало. Меня это совсем не волновало, когда случилось с тем парнем. Меня это не волновало, когда случилось с тремя собранными душами после него – один парень скончался от передоза, другой из-за аварии на судне и третий от преждевременного инфаркта. На самом деле, большую часть времени мне это кажется забавным. Вот один Мистер Большая Шишка Недели только что отдал концы, а я появляюсь, чтобы встретиться с ним. И в половине случаев даже когда я подхожу к ним со свитой своих помощников, они всё ещё думают, что заключили неплохую сделку. Некоторое время я позволяю им так думать. Позволяю считать, что Ад просто немного неуютное, непривычное место, как номер в мотеле с трещинами на стенах, мышиным помётом на подушках, выдохшейся кока-колой и запятнанным ковром, о котором не очень хочется думать. И вот тогда-то я их ошеломляю. Выражения их лиц и звуки, которые они издают, когда я скидываю с себя носимую человеческую личину, когда они впервые видят место, в котором останутся навсегда, когда они осознают, какую большую ошибку совершили, подписав контракт – это прямо-таки первоклассный материал для выигрыша в конкурсе «Адски Забавное Домашнее Видео». Даже сейчас воспоминание о выражении лица мистера Андерсона, когда мои помощники... провожали его в его новый на веки вечные дом, вызывает у меня лёгкую улыбку.

Но каждый раз когда я думаю о том, что это случится с моим мальчиком...

Не знаю, дело ли в «человеческом теле, человеческой реакции» или во мне самом, но когда я думаю о том, что случится, когда его жизнь оборвётся, когда я думаю о том, как он посмотрит на меня, когда я сорву с себя маску (а некоторое время я размышлял над тем, чтобы не снимать личину – только в этот раз, только для него, последний маленький акт доброты перед тем, как они утащат его вниз), когда я думаю о том, что однажды этот красивый мальчик, кричащий в микрофон перед тысячами и тысячами людей превратится в пустую человекообразную тень с пустыми красными глазами, что этот прекрасный голос превратится в тихий гул из «хозяин... хозяин... хозяин», когда я думаю о том, что случится с ним после его смерти, в моей груди появляется неприятное, болезненное чувство. Словно кто-то вскрыл меня, засунул внутрь что-то холодное, мёртвое и мерзкое, и снова зашил. Мне это не нравится. Я не знаю, потому ли это, что я слишком долго ношу человеческое тело, или потому что я действительно испытываю человеческие чувства, но так или иначе это ощущение очень странное, мне оно неприятно, и я просто хочу, чтобы это, наконец, прекратилось.

Весь прошедший год я думал о том, как могу это всё прекратить. Но сколько бы я об этом не думал, каждый раз приходил к одному и тому же решению. И это отстойно. Это отвратительно и ненавистно мне, но я не вижу другого выхода для нас.

И мой мальчик это знает. Он знает, что что-то не так.

- Хей, - говорит он, мягко встряхнув меня за плечо. - Я только что собрал аншлаг на Мэдисон-Сквер-мать-его-Гарден.

- Я заметил. - Обняв его за талию, я веду его к автобусу. Может быть, перед тем как сделать это, я на прощание наслажусь хорошим трахом с ним, - думаю я. О чём, чёрт возьми, я думаю? - Нам надо поговорить.

Он смеётся и кладёт руку мне на плечи.

- Если это насчёт счёта за отель в Нью-Йорке, то я могу объяснить. Отправить в бассейне в плавание матрас казалось тогда хорошей идеей...

- Это насчёт твоего контракта.

Он на секунду останавливается, качает головой и продолжает идти.

- Чёртова компания не знает, когда нужно спустить всё на тормозах. Я думал, они всё поняли, когда с ними в прошлый раз говорил адвокат.

- Нет. Я говорю о другом контракте. - Я не могу даже взглянуть на него. - Моём.

- О... - Он снова останавливается. - А с ним что-то не так?

- Да.

Его рука на моих плечах чуть напрягается, он сжимает моё плечо ладонью, а затем опять продолжает идти, потянув меня за собой.

Мы доходим до автобуса, забираемся в него и сразу же направляемся в заднюю часть.

- Я же не совершил никакой ошибки, нет? - спрашивает он. - Я не... ну, знаешь, не просил слишком многого?

- Нет. - Он садится на кушетку в самом конце автобуса, и я опускаюсь рядом с ним. - Ты не мог просить слишком многого, учитывая то, что в обмен за это отдашь мне.

И что он делает? Пожимает плечами. Он, мать его, пожимает плечами, словно это ерунда какая-то. Словно это совершенно неважно.

- Мне кажется, сделка для тебя совсем невыгодная, - говорит он. - Ты дал мне талант и славу, а мне даже не пришлось ничего делать...

- В том-то и дело, - отвечаю я, не собираясь превращать наш разговор в скандал в его грёбаном автобусе сразу после того, как он только что дал самое важное в его жизни выступление. - Тебе и не нужно ничего делать, пока ты не умрёшь. А после твоей смерти мы заберём тебя в Ад и превратим в отличную маленькую измученную тень и будем использовать, как пушечное мясо, может быть, как мальчика на побегушках или помощника - это если тебе очень повезёт. И не говори мне, чёрт возьми, что не веришь, что такое на самом деле произойдёт, ты прекрасно знаешь, кто я, прекрасно знаешь, что я такое, ты видел моего босса, видел моих помощников, ты видел, кем станешь, а теперь скажи, ты всё ещё считаешь эту сделку невыгодной для меня?

Он моргает. И снова пожимает плечами. Мне хочется вбить в него хоть немного здравого смысла, напомнить про контракт, и я еле сдерживаюсь, чтобы не придушить его на месте за то, что он такой идиот.

- Я знаю, - говорит он. - Мне это не кажется таким уж плохим... Если честно, мне это не кажется...

- Ты понимаешь, что значит «навсегда»?! - ору я. Вот тебе и обошёлся без скандала. Что-то падает с маленькой полки над кроватью, когда я вскакиваю с неё. Он этого не замечает. - Ты понимаешь, мать твою, что значит «вечность»? Нет, не понимаешь, не можешь понять, твой разум этого не выдержит. Это всё равно что спросить тебя, сколько будет вечность плюс вечность. Ты не можешь этого понять, никто не может понять... чёрт, да даже я не могу этого понять, когда я был прямо здесь, наблюдая за тем, как твои пра-миллиардные-деды-и-бабки отрастили себе ноги и выползли из грёбаного моря!

Он ничего не отвечает. Я знаю, что он сидит, пытаясь представить своё фамильное древо аж до самого первого микроскопического водного жучка, чтобы потом сказать, что он может понять. Дальше двадцатых дедов и бабок он не уходит.

Я перевожу дыхание, пока он думает об этом.

Вытаскиваю лист бумаги из своего кармана. Его контракт.

- Если бы вы, люди, понимали, что продаете, если бы вы на самом деле, мать вашу, понимали это, то как ты думаешь, сколько бы из вас подписали эту бумагу? - Я тычу в него свёрнутым контрактом. - Никто. Никто бы не подписал. Потому что это не стоит того. Чтобы мы не дали вам, никогда не будет этого стоить.

Он бросает попытки проследить свою родословную до простейших живых организмов и, наконец, понимает, что происходит.

- Грей...

- Всё это твоё, - говорю я ему. - Всё это останется твоим. Талант, слава, деньги – всё. Всё, что я тебе дал, останется у тебя. Даром.

Я поднимаю контракт...

- Грей, чёрт возьми, подожди!

...и рву его на две части.

Щёлкает, открываясь, застёжка на его ошейнике, и тот соскальзывает на колени моего мальчика.

- Вот и всё. - Я рву контракт на четыре, восемь частей, на конфетти. - Ты свободен.

Он смотрит на лежащий на его коленях ошейник – теперь это всего лишь полоска кожи с серебряными цепочками и красивой пряжкой, которую невозможно застегнуть.

- Мне всё равно, - говорит он, не в силах заставить себя даже взять ошейник в руки. - Понятно? Мне всё равно.

Клочки, оставшиеся от контракта, вспыхивают холодным голубым пламенем и исчезают в моих ладонях.

- Мне не всё равно, - отвечаю я, и как бы глупо это не звучало в устах такого существа, как я, это правда. Это – простите за выражение – истинная Божья правда.

Одно из преимуществ, которым я обладаю, состоит в том, что я могу избежать всей этой «дойти до двери и быть пойманным, когда он придёт в себя и бросится за мной» хрени. Когда он очухивается, я уже на другом конце страны прикидываю, лакомый ли кусочек этот поп-певец, занимающий сороковые места в хит-параде. Мне нужно избавиться от привкуса неудачной сделки во рту.

Это глупо, - говорю я себе снова и снова весь следующий год, - глупо такому, как я, так привязаться к человеку. Это всё равно что человек бы привязался к какой-нибудь божьей коровке.

Вообще-то, чаще всего я при этом добавляю, что я «совсем спятил», но это неважно.

У меня новый визгливый индустриальный парень. Он не такой. Совсем не такой. Даже близко не стоял.

Я заканчиваю тем, что тоже его отпускаю, за что мой босс постоянно выносит мне мозг, но я просто его не хочу. Он даже не спорит, просто махает рукой, когда я рву его контракт, забирая вместе с ним его талант и славу. Он только лет через шесть сможет дать представление, за которое ему более-менее прилично заплатят.

Я сижу в баре Санкт-Петербурга, спустя несколько месяцев после того, как отпустил того парня. Подыскиваю себе «товар», подходящий на роль ди-джея. Потягиваю какую-то выпивку с торчащей из неё шпажкой с большими кусочками фруктов и разглядываю парня с дредами, работающего с двумя проигрывателями, сравнивая его с девчонкой из Чикаго с кучей металла на лице.

И вдруг я чувствую то, что не чувствовал уже по крайней мере пару сотен лет. Лёгкое тянущее чувство. Словно тебя по интеркому просят подойти и ответить по телефону.

Меня вызывают.

Меня реально, мать их, вызывают.

Я разражаюсь смехом, потому что кто в наши дни вызывает таких парней, как я? О да, конечно, вы ловили своих деток во всём чёрном, с дурацкими-замызганно-заляпанными-везде-продаваемыми-копиями Некромоникона, пытающихся прочитать вслух чушь, которую они даже не могут нормально произнести. Но разве кому-то из них на самом деле удалось вызвать кого-то подобного мне? Нет, такого не было. И что самое интересное и странное, что меня вызывают по имени – не «Грей» или «Серж» или «Серг», или любому другому прозвищу, которое я ношу, - по моему настоящему имени, которое я не использовал уже четыре тысячи лет.

Но хоть люди и считают, что если демона вызывают, то он должен явиться - это не так. Я не обязан отвечать на призыв. Вреда от этого мне не будет, не будет и никаких печальных последствий, если я его проигнорирую. Просто это немного напрягает и раздражает. Словно кто-то играет с тобой в игру «позвони-в-дверь-и-убеги» или весь день тычет тебе пальцем в плечо, приговаривая «эй, эй, эй, эй». Так что я могу проигнорировать призыв или, если уж он совсем меня достанет, послать одного-двух помощников узнать, что, чёрт возьми, вызывающий хочет.

Но правда в том, что прошло так много времени с тех пор, как кто-то меня вызывал, что мне становится любопытно. Слишком любопытно, чтобы я не стал отвечать.

Я допиваю свой напиток, соскальзываю со стула и прохожу через стену танцующих тел в мужской туалет. Он пуст. Это облегчает мою задачу.

Я всё ещё ощущаю призыв и теперь тот, кто бы меня там не вызывал, зовёт меня не только по моему настоящему имени, но и по псевдониму – «Грей». Вот от этого я начинаю нервничать. Хоть под этим именем меня знает достаточно много людей, отнюдь не все они знают, кто я на самом деле.

На самом деле, это знает лишь один человек.

Чёрт. Он же не может этого делать? Он не может быть настолько чертовски глуп. Не может же он вызывать меня, чтобы попытаться, мать его, передоговориться? И, конечно же, я совершенно точно знаю, что именно этого он и хочет. Я делаю шаг из мужского туалета бара в Санкт-Петербурге в холодный ночной воздух кладбища под городом тёмных аллей. Да, того самого кладбища.

А вот и он, сидит на гранитной плите перед символом, выложенным пеплом и песком, с медной чашей, в которой тлеет что-то хвойное, и обёрнутой вокруг руки толстым слоем марли, окровавленной у ладони. Рядом никого нет. Никого, кто бы ещё мог такое сделать. Я не знаю, чего мне хочется больше – придушить его за то, что он такой идиот, или раздеть догола и отыметь прямо здесь, на гранитной плите.

- Что ты такое творишь? - спрашиваю я его, пытаясь звучать злобно, раздражённо и разочарованно. Не очень-то это у меня получается.

Он улыбается, лишь слегка. Улыбка не касается его глаз. Он разозлён? Похоже на то, что да.

- Я хотел обсудить дела, - говорит он, - а просто по телефону позвонить тебе никак не могу.

- Ты идиот, - рявкаю я. - Какую часть «свободен» ты не понял? Я оставил тебе всё, что дал, что ещё, чёрт подери, ты хочешь, чтобы выкинуть...

- Нет, ты ни хрена этого не сделал! - огрызается он. - Ты не оставил мне всё.

- Что?! - Я мысленно по-быстрому провожу проверку. Слава: есть. Талант: есть. Деньги: есть. Группа: есть. Весь секс, какой он когда-либо хотел: есть. - Конечно же, я оставил тебе всё, что дал, у тебя всё ещё есть...

- Себя.

Я пару раз моргаю.

- Прошу прощения?

Он делает два шага вперёд.

- Ты не оставил мне себя.

Часть меня хочет сказать, что я предвидел, к чему это всё идёт, но другая часть безапелляционно заявляет, что та часть просто полна бредовых мыслей.

- Это не было частью нашей сделки, - отвечаю я. - Я никогда не говорил...

- «Всё, что я тебе дал, останется у тебя». Это твои слова. - Он делает ещё один шаг вперёд. Я одновременно подавляю и порыв отступить и порыв сделать два шага вперёд, прямо к нему. - Ты не сказал ни слова о первоначальной сделке. Ты не сказал: «всё, кроме меня». Он снова делает два шага вперёд, прямо ко мне. - Ты сказал: «Всё, что я тебе дал, останется у тебя». Всё. И это значит – ты.

Я бы с удовольствием сказал, что он всё не так помнит или не так услышал, или ещё что, но это не так. Я сказал именно это. Чёрт, я сказал именно это.

И он меня поймал. Он поймал меня, и мы оба это знаем. Вербальный контракт – это всё равно контракт, и я никогда не думал, что простой выбор слов может обернуться для меня подобным, а теперь он поставил меня в очень опасное положение. Как я уже говорил, при таких сделках есть определённые правила. Я не могу врать, не могу «заманить и подменить», и если я что-то обещаю, то должен это предоставить. Он поймал меня на нарушении контракта. По-настоящему серьёзном нарушении. И теперь он может много чего со мной сделать.

Я могу потерять свою работу. И если вам это кажется довольно лёгким наказанием, после которого мне стоит лишь отослать резюме и через пару-тройку дней вернуться к делам, то вы явно ни черта не понимаете в этом. Достаточно сказать, что для меня это самый худший вариант.

- Итак, - говорит он, засовывая руку в карман пальто и доставая из него лист бумаги, - полагаю, я могу навлечь на тебя большие неприятности, да?

- Можешь, - отвечаю я. Это выходит у меня намного тише и слабее, чем мне бы того хотелось, но, поверьте мне, я готов умолять и ползать на коленях и распрощаться с последними остатками гордости, если это удержит его от того, чтобы случившееся дошло до высших инстанций. Но не сейчас. Сейчас я смотрю, как он сворачивает лист в трубку, разворачивает его, сгибает и повторяет всё заново. - Это официальная жалоба?

Он хлопает меня бумагой по груди.

- Прочитай.

Я беру лист в руки и просматриваю первую пару абзацев.

И я не уверен, что на самом деле вижу то, что вижу.

Подняв глаза, я замечаю, что он смотрит на меня тем «я не поведусь на ваше дерьмо» взглядом, который был у него, когда он послал свою записывающую компанию на три весёлых буквы.

- Читай.

Контракт безупречен. Идеален. Никаких лазеек или двусмысленных фраз или опасных ляпов во всём тексте. Никаких увиливаний ни для кого из нас. Договор изложен чёрным по белому – ясно, чётко, кратко. Ему в этом помогли. Должны были помочь. И не просто адвокат, если только он не один из нас. Объясняя по-простому: он предлагает мне себя так же, как и раньше, вот только это не купля-продажа. Это обмен. Потому что цена за его душу... моя душа.

Если бы кто-то другой предложил мне такую сделку, то я бы собрал манатки и сделал бы ноги. Но в этот раз, с этим мальчиком... нет.

И что ещё лучше – контракт имеет силу только до его смерти (что по моим сведениям из достоверного источника не случится в ближайшие пятьдесят лет), после которой его бессмертная душа вернётся ему. Это не продажа, и даже не сделка... это всё равно что брачный обет, написанный в какой-то Высшей Юридической Хренозаумной Инстанции. И это, мать его, гениально. Настолько гениально, что я спрашиваю себя, почему сам об этом не подумал.

Когда я, наконец, отрываюсь от пятидесятого прочтения контракта – просто хочу убедиться, что он ничего не пропустил или не попытался как-то сжульничать, что потом обернётся ему боком (чего он не сделал) – то вижу, что он просто смотрит на меня. Приподняв одну бровь. Держа в правой руке чёрный ошейник, который я надевал на него. А в левой – ошейник другого цвета.

Я кивком указываю в сторону его левой руки.

- Я так понимаю, этот для меня.

- Правильно понимаешь. - Он кивает на контракт. - Что ты о нём думаешь?

Я переворачиваю лист. Он не подписал свою часть.

- Я думаю, что ты псих, - говорю я, но уже лезу в карман за ручкой. - И гений. Но всё-таки больше – чёртов псих.

- Значит, подпишешь? - На его губах лёгкая улыбка. - Ты на полном серьёзе подпишешь его. И будешь со мной, пока я жив. И отпустишь, когда я умру.

- Абсолютно точно, - отвечаю я, достав из кармана ручку и торжественно взмахнув рукой. - У меня будешь ты, у тебя буду я, и в конце ты будешь свободен. - По выражению его лица я понимаю, что он мысленно кладёт только что сказанные мной слова на музыку. - И это будет ужасная песня, даже не думай об этом. Поверь мне. Но сделка потрясающая.

Я сажусь на плиту, чтобы подписать контракт.

Ручка уже почти касается бумаги, когда он выдёргивает контракт прямо из-под неё.

- Или мы можем, ну знаешь, сделать это по-нормальному, вместо того, чтобы терять время на всю эту официальную чушь. - Он ухмыляется, держа контракт так, чтобы я не мог до него дотянуться.

- По-нормальному? - Я приподнимаю бровь. - Это как?

Он снова сворачивает лист в трубочку.

- Мы можем просто доверять друг другу. Как обычные люди.

Я не могу сдержать усмешки.

- Я не совсем обычный.

- Но близок к тому.

- И я не совсем человек.

- Но близок к тому.

- И ты и правда будешь мне доверять? Вот так просто? - Я смеюсь. - Такие, как я, не очень-то славятся честностью и надёжностью.

- Ты никогда мне не лгал. И ты не такой, как все они. Ты – это ты.

Я открываю рот, чтобы возразить, и нахожу, что нечем. Нельзя же поспорить с такой логикой?

- Кто тебе помог? - Я указываю на оккультный знак и чашу на земле. - Может ты и мог сам написать контракт, но это?.. Откуда ты узнал, как это сделать? Чёрт, да откуда ты узнал моё имя? Я так долго не пользовался им, что почти забыл, как меня зовут.

Он пожимает плечами, и уголки его губ приподнимаются в улыбке, такой же, какой он улыбался мне в первый раз, когда мне пришлось убедить разгневанного управляющего отелем позабыть о том, что басист попытался смыть в туалете подушку.

- Твой босс в прошлом месяце присутствовал на моём шоу в Париже.

Первая моя реакция что-то навроде: хрена с два такое может быть. Вторая: чёрт, что он с этого получит? Но нет... такого рода вещи он делает без каких бы то ни было условий. Не часто, к слову сказать – не думайте, что он на вашей стороне, это не так. Но только между нами: он иногда питает слабость к человечеству.

- Он сказал, что ты изменился после того, как порвал тот контракт, - говорит мой мальчик. - По-моему, его точные слова были: «ты стал невыносимым эмо».

Да, очень похоже на него. О'кей, может этот его поступок и не связан с тем, что он питает слабость к человечеству. Неважно.

- Так, - продолжает мой мальчик, помахивая передо мной свёрнутым контрактом, - я бы и правда предпочёл сделать это по-моему, но если тебе больше по душе бумажки и всё это дерьмо, то я согласен...

- Пошли эти бумажки! - И вместо подписи на бумаге я обхватываю шею моего мальчика руками и целую его, страстно и глубоко. Вы только посмотрите на нас – два красивых готичных парня без капли иронии обнимаются и целуются на кладбище в полпервого ночи. Он тоже это понимает, и это настолько восхитительно забавно, что мы несколько раз прерываемся и смеёмся. Нам нужно отсюда уходить – я противник того, чтобы заниматься сексом на могильной плите (что? люди иногда оставляют на них розы, думаете, они удосуживаются перед этим срезать с них шипы?), а в центре города на моё имя снят пентхаус. На наши имена.

Мой мальчик – Валера, думаю, так как теперь мы с ним на равных, мне нужно привыкать звать его по имени – рвёт контракт на четыре, восемь частей, на конфетти. Я сжигаю крошечные бумажные обрывки в холодном голубом пламени. Затем он протягивает мне ошейник, ленту мягкой чёрной кожи, которую я надевал на него раньше. На том ошейнике, что он принёс для меня, такая же пряжка – её никто не сможет расстегнуть, кроме него. Только кожа не чёрная, а фиолетовая, как его покрашенная прядь волос, и на маленьком ярлычке рядом с пряжкой стоит его знак.

Может быть я и правда слишком долго ношу человеческое тело. Это чувство должно бы быть странным. Я говорю о чувстве, что тобой владеют. Даже с такой неформальной и свободной сделкой как эта, я всё равно должен бы чувствовать себя странно. Кажется, я себя так и чувствую, немного. Я не перестану делать то, чем занимаюсь, не поймите меня неправильно. Понадобилось бы что-то гораздо большее, чем один, пусть даже и такой потрясающий, мальчик, чтобы я перестал собирать души. Но возможно я привыкну к тому, что он будет всё время рядом со мной только потому, что хочет этого, а не потому что у меня есть бумага с его подписью. Я на самом деле думаю, что могу к этому привыкнуть.

- С тобой приятно иметь дело, - говорю я, застёгивая на его шее чёрный ошейник.

- С тобой тоже, - отвечает он, застёгивая на моей шее фиолетовый.