Последний визит: 2023-03-05 16:55:12
Сейчас не в сети

Всего лишь немного утешения

Я усмехаюсь про себя, когда мужчина снова получает от ворот поворот. Я следил за ним почти весь вечер. Сидит за барной стойкой, пьёт дешёвый виски и пристаёт ко всем парням, оказавшимся в пределах досягаемости. Ну, почти ко всем. Вампиры его не интересуют. Не могу сказать, что виню его. Я бы тоже не остановил свой выбор на живом трупе. Хотя, пожалуй, и его я бы не выбрал, но он меня заинтриговал. Что уже немолодой мужчина делает в ночном клубе с названием «Члены ублюдка»?

Хотя, наверное, следит за демонами. Парочка их – один светлый, с серебристыми волосами, второй тёмный, с чёрными крыльями – как раз подошёл к бару заказать выпить. Мужчина что-то сказал – я не расслышал через зал, – демоны обменялись жалостливыми взглядами и отвернулись. Мужчина, нахмурившись, смотрит в свой стакан с виски. Ему явно очень хочется секса.

Я рассеянно провожу пальцем по выпуклости у себя в кармане. Я ждал друга, но, похоже, он не придёт. Нет смысла тратить эту ночь попусту. Встав из-за углового столика, я обхожу танцпол, не сводя глаз с клубка извивающихся тел в центре... В любую другую ночь я был бы там, но не сегодня. Мне нужно больше, чем просто прикосновения.

Я останавливаюсь рядом с ним и облокачиваюсь на стойку.

– Эй, Маруська, – зову барменшу, перекрикивая музыку. – Можно мне пиво? – Она снимает с полки стакан и наполняет его из бочки под стойкой. Я смотрю на мужчину. Может, он совсем не так стар, как мне показалось... Лицо усталое и загорелое, каштановые волосы подёрнуты сединой, но тёмные глаза умные и внимательные, плечи – широкие, и всё тело стройное и подтянутое. Он смотрит на меня, взгляд скользит по моему телу, и я самодовольно усмехаюсь. Я красивый и знаю, как этим пользоваться: большие глаза, длинные пальцы и ноги – у меня есть всё, чтобы заставить даже женщин подыхать от зависти.

Маруся подталкивает ко мне стакан, а я подвигаю к ней несколько купюр. Мужчина откашливается.

– Эта задница только для того, чтобы на неё смотрели, или можно устроить тест-драйв? – спрашивает он, и я с трудом сдерживаю смех. Неудивительно, что все его посылают. Если бы мне было чем заняться, я бы тоже ушёл. Но вместо этого подношу пиво к губам и прислоняюсь спиной к медным перилам бара, делаю глоток и сморю на мужчину поверх стакана.

Он неловко ёрзает, вертя в руках своё виски, тоже делает глоток и замирает.

– Почему нет, – наконец, отзываюсь я. – У тебя есть имя?

Он колеблется в нерешительности.

– Дэн, – отвечает он, и волосы у меня на затылке начинают шевелиться. Я бросаю взгляд на его ладонь, но он сжимает стакан – ничего не разглядеть... Каждый инстинкт кричит бежать, убираться отсюда, но я заставляю себя стоять на месте. То, что его имя начинается на букву Д, не обязательно означает, что он Охотник.

– Я... Валера, – отвечаю, поднося стакан к губам. Пиво выплёскивается на пол, когда Дэн вдруг хватает меня за руку и тянет её в тусклый луч света над барной стойкой. На ладони хорошо виден шрам – укус-метка от моего родителя, и я выдёргиваю руку.

– Проваливай, животное, – бросает он сквозь зубы, и я начинаю пятиться. Чёрт, в самом деле Охотник, и он теперь знает моё имя! «Члены ублюдка» – это городская безопасная зона, так что он не станет убивать меня в клубе, но я же не могу торчать тут вечно. Тёмные глаза прожигают насквозь, и я делаю шаг назад, когда он встаёт со стула. – Мне следовало догадаться, что самой распущенной шлюхой во всём клубе окажется грёбаный вервольф, – говорит он и проходит мимо меня в глубь здания.

– Эй, ты в порядке? – Я смотрю на Марусю и ставлю пиво на стойку.

– Да, – отвечаю. – Ты знала, кто он? – Она кивает.

– Я собиралась предупредить тебя, но не успела. – Я оглядываюсь, но он уже растворился в толпе. – Забудь, Валер, он придурок... Приходит сюда каждую пару дней, оскорбляет посетителей, потом идёт в туалет и там дрочит. Но по крайней мере пока он здесь, он не убивает наших на улицах, так? – Не могу поспорить с её логикой. Я снова поднимаю пиво, и Маруся уходит обслуживать группку вампиров. Дрочит в туалете, да?

Шикарно.

Помедлив секунду, я отодвигаю от себя стакан и иду между танцующими к тёмному коридору в задней части здания. Останавливаюсь у мужского туалета и оглядываюсь на зал, но никто не обращает на меня внимания... Я молча приоткрываю дверь и проскальзываю внутрь. Музыка здесь звучит приглушённо, и я на мгновение замираю под мигающим светом и слышу в одной из кабинок быстрое, прерывистое дыхание.

Он ошибся; я не вервольф. Я кот-оборотень. Не леопард, не лев, даже не пантера. Просто обычный полосатый кот. Зато когда я иду по улице в своём зверином обличии, люди не разбегаются в панике. Запах хлорки и дешёвого хвойного освежителя жжёт ноздри, я меняю форму и бесшумно крадусь вдоль стены. Притаившись за унитазом в соседней кабинке, я заглядываю под перегородку. Он сидит, спустив брюки, и мастурбирует. Неудачник...

Пригибаясь к полу, подбираюсь ближе, и у меня перехватывает дыхание, когда я вижу его лицо. Он ничего не замечает. Сидит, откинув голову и закрыв глаза, интересно, о чём он думает, когда трогает себя. Может, стоит спросить?

Я прыжком оказываюсь в его кабинке и перекидываюсь обратно, отчего в лицо ему ударяет слабый поток воздуха.

Он распахивает глаза, в его взгляде читается шок.

– Привет, – говорю я и усмехаюсь. Он бросается на меня, притискивает к двери кабинки. Я слышу треск дерева, но замок выдерживает. Он вдруг опускается на колени, одновременно выдёргивая ногу из штанины, так что я вижу костяную рукоятку ножа. Охотник вытаскивает длинный серебряный клинок, и я с бешено колотящимся сердцем пинаю его – туфля попадает ему по руке, нож отлетает и катится по полу туалета...

Сжав кулаки, Охотник начинает подниматься, но я хватаю его за рубашку и отталкиваю, так что он теряет равновесие, запутавшись в брюках. Он неловко припадает к стене кабинки, и я выворачиваю ему руку. На мгновение единственными звуками в туалете становятся приглушённая музыка и наше неровное дыхание.

– И? – наконец, говорит он. – Давай, убей меня. Твои мохнатые друзья будут под впечатлением – большой злой волк поймал старого Охотника в отставке в туалете со спущенными штанами.

– Вставай, – говорю я, сильнее придавливая его к потрескавшейся краске. – Не знал, что Охотники могут уйти в отставку, – добавляю, прижимаясь к нему и засовывая руку в карман.

– Много ты знаешь, – цедит он сквозь зубы. – Какого чёрта тебе нужно?

Я ухмыляюсь, открываю тюбик с лубрикантом, согретым моим телом, и смазываю пальцы.

– Ты, – говорю я, опускаю руку и проталкиваю скользкий палец в его задницу. Он вздрагивает, словно в него выстрелили, с губ срывается крик, и он пытается увернуться. – Расслабься, дружище, – подбадриваю я, добавляя второй палец... – Я не люблю делать людям больно.

– Ублю... да я тебя... сукин сын, прекрати... я убью тебя, – шипит он, и все кабинки в туалете сотрясаются от его попыток высвободиться.

– Не делай вид, что не хочешь этого, – парирую я, вынимая из него пальцы и обхватывая всё ещё твёрдый член. Он ахает, его тело застывает, когда я провожу пальцами по всей длине. – Если бы ты не повёл себя, как грёбаный расист, сейчас это было бы в моей заднице. – Его член подрагивает, когда я выпускаю его из ладони, высвобождая из джинсов свой. Я выдавливаю на головку остатки смазки и приставляю к его анусу. Он издаёт полузадушенный звук, когда я оказываюсь внутри, всего несколько толчков – и мой член в нём по самые яйца.

– Я тебя... прикончу, – хрипит он между рваными вдохами.

– Валяй, действуй, – отвечаю я, обвив рукой его талию, – другого от Охотника и не жду.

Я притягиваю его ягодицы к себе, и он вскрикивает и хватается свободной рукой за мою. Правда не пытается заставить меня отпустить его, просто сжимает моё предплечье, когда я вхожу в него снова.

Он хочет этого. Хочет так сильно, что всё тело дрожит, каждый мускул напряжён. Я начинаю трахать его, медленно и неглубоко, и он едва сдерживает стоны при каждом движении. Через какое-то время я выпускаю его руку и сжимаю бёдра, вгоняя член ещё глубже. Подавившись криком, он поднимает руки и, до побелевших костяшек цепляясь за перегородку, толкается мне навстречу.

Пока я вбиваюсь в него, ни один из нас не говорит ни слова, горячее тело сжимается вокруг меня. Вскоре я чувствую, как тяжелеет внизу живота – словно он наливается расплавленным свинцом. Я сейчас кончу. Рука соскальзывает с его бедра и обхватывает член, срывая низкий стон с губ, когда я начинаю дрочить ему. Мои движения прерываются, бёдра содрогаются, я делаю последний рывок и кончаю.

Секунду спустя его мышцы начинают сокращаться, и он, задыхаясь, пачкает спермой перегородку.

Я отпускаю его и делаю шаг назад, ноги подгибаются – я их почти не чувствую. Я только что трахнул Охотника в туалете «Члены ублюдка». Да смилостивится надо мной Люцифер; мне крышка...

Я обращаюсь в кота и проскальзываю под дверцей. Слышу, как он натягивает брюки, кабинка трясётся. У двери туалета я превращаюсь обратно в человека – коты не умеют открывать двери – и оборачиваюсь. Когда он толкнул меня к дверце, её заклинило, она не открывается. Я улыбаюсь от облегчения.

Трах! Он выбивает дверцу ногой, я дёргаю ручку двери и бросаюсь в толпу. Через секунду появляется он, его лицо красное и мокрое от пота, зло сверкая глазами, он осматривает клуб в поисках меня.

Наконец, он направляется к двери, но я не двигаюсь с места, скорчившись под пустым столиком...

Господи, я идиот. Охотники в отставке не убивают Оборотней, но обозлившиеся и жаждущие отомстить Охотники – наверняка. О чём я только думал?

Два дня после первой встречи с Охотником я живу на улице, охотясь на мышей и следя за своей квартирой. Он так и не появился, и я решаю, что в безопасности. Валера – не такое уж редкое имя, а Санкт-Петербург – город большой. Поэтому, выкупавшийся и свежевыбритый, я сижу на диване, потягиваю пиво и смотрю повторы программ, разбирая почту и счета, в животе урчит – я заказал пиццу с пепперони.

С пустой бутылкой в руке я собираю конверты и рекламные брошюры и иду к мусорному ведру у двери. Кто-то стучит, и я вздрагиваю, бутылка с грохотом падает в ведро. Я задерживаю дыхание и жду, но никто не сносит дверь с петель, так что это не он. В животе снова урчит, и я вздыхаю от облегчения. Это просто доставка пиццы.

Вытаскивая бумажник из заднего кармана, я открываю защёлку, распахиваю дверь и вижу не прыщавого подростка с горячей пиццей в руках, а хмурого Охотника, целящегося из пистолета прямо мне в голову. Спасает только инстинкт. Я меняю форму, прежде чем он успевает нажать на курок. Бегу в спальню и выпрыгиваю в окно – всегда оставляю его открытым. Лапы проваливаются между прутьями решётки пожарной лестницы. Обращаюсь в человека и, хватаясь вспотевшими пальцами за перила, несусь по ржавым ступенькам наверх, на крышу.

Под босыми ногами хрустит гравий, подбегаю к дальнему краю здания... Соседний дом достаточно близко, чтобы перепрыгнуть. Никогда не пробовал, но тут не больше восьми метров. А если превратиться в прыжке, это смягчит удар. Сердце стучит где-то в горле, отхожу подальше для разбега. Сзади слышится шум, и я разворачиваюсь как раз в тот момент, когда что-то с глухим звуком ударяет в дверь крыши изнутри. Управляющий всегда держит её закрытой, но Охотника это не останавливает. Я вздрагиваю, когда раздаётся выстрел, снося с двери замок. Смотрю на край крыши, даже если удастся перепрыгнуть, что мешает ему меня пристрелить?

– Твою мать, – бросаю сквозь зубы, разворачиваюсь и несусь к двери, когда она распахивается. Я налетаю со всей силы, стальная дверь ударяет мужчину и выбивает пистолет у него из рук.

Я смотрю, как он подскакивает по гравию и замирает у тарахтящей установки для кондиционирования...

Переступаю порог и вижу Охотника – ухватившись за дверной косяк, он сложился пополам и пытается отдышаться. Вскидывает голову и смотрит на меня с отвращением, а потом бросается, врезаясь плечом мне в живот и сбивая с ног. Он тянется к моему горлу, но я откидываю его руки и бью в лицо. Он отлетает назад, кровь из разбитой губы пачкает подбородок, а я с трудом встаю на ноги. Бегу к лестнице, он кидается за мной, хватает за рубашку и толкает вперёд. Я спотыкаюсь и налетаю на закрытую дверь. Он пытается скрутить меня, наваливается сзади, но я выворачиваюсь, перехватываю его запястье и машинально прижимаю к двери его, выворачивая ему руку. Дежа-вю.

– И что теперь? – спрашивает он, задыхаясь. – Снова меня трахнешь?

– Нет, – отвечаю я, – наверное, сегодня твой счастливый день. Я не взял смазку.

– Зато я взял. – Эти три слова словно повисают в воздухе. С какой стати ему брать смазку, если, конечно, он не хочет трахнуться? А если хочет, то зачем пытается меня убить? Или... или дело в том, что он не может позволить Оборотню трахнуть его, как бы сильно ему этого ни хотелось. В конце концов, он же Охотник. Я протягиваю руку и ощупываю его карманы в поисках лубриканта. Пальцы задевают член – он уже твёрдый – и я ловко расстёгиваю пуговицу и молнию на джинсах. Он помогает свободной рукой, спуская их вместе с трусами.

Я задумчиво замираю и всё-таки выпускаю его вторую руку.

Он, рыча, разворачивается и заезжает кулаком мне в лицо, так что я отлетаю назад. Чувствую, как по лицу течёт кровь, он же поправляет джинсы и кидается к пистолету, но я цепляюсь за ворот его рубашки и впечатываю его в дверь, выходящую на лестницу.

– Не смешно, – говорю я сквозь зубы, отворачиваюсь и сплёвываю кровь на гравий. Одну руку кладу ему на поясницу, удерживая на месте, второй тянусь и обыскиваю его сапоги, чтобы отыскать нож, который видел в ту ночь. Прижимаю холодную сталь к его горлу, и он застывает, всё тело каменеет. – Если не хочешь, чтобы я запихнул его тебе в глотку, не пытайся делать так снова, – шепчу я. Чёрт, как болит лицо!

Я вспарываю ножом его рубашку и отрываю длинную полоску ткани. Когда я связываю его руки за спиной, он не сопротивляется, но его дыхание учащается. Вытаскиваю смазку из его кармана и перекладываю в свой, разворачиваю его к себе и толкаю на колени. На мгновение он кажется удивлённым, растерянным, но я расстёгиваю свои спортивные штаны, и его губы сжимаются в тонкую линию. Я прижимаю кончик ножа к его шее, заставляя откинуть голову и посмотреть мне в глаза.

– Укусишь меня, – говорю я, – и я укушу тебя, усёк? – Его лицо бледнеет, и я чувствую, как к горлу подкатывает тошнота. Я никогда никому этим не угрожал. Быть или не быть Оборотнем, это только твой выбор, это не угроза, не наказание.

Кончик ножа скользит ниже, и я достаю член из брюк.

– Открой рот. – Он зло смотрит на меня. Я прижимаю нож сильнее, но останавливаюсь. Может, ему и нравится эта игра, но мне – нет. Первый раз, в мужском туалете, был другим, спонтанным, глупым. Сейчас всё больше походит на изнасилование. Я отбрасываю нож. – Забудь, – говорю я и, делая шаг назад, застёгиваю молнию. – Я пас.

– Подожди. – Я выгибаю бровь и останавливаюсь. – Я сделаю это. – Да что с этим парнем такое? Так отчаянно хочет секса, что готов на всё? Не может быть. Он какой-то худой и потрёпанный. Вызывает ассоциации со старой кожей, чем-то даже трогательный и какой-то неумелый, но он не настолько стар и не урод, и у него очень умные глаза... Я бы и так дал ему – не из жалости – вот только он не хотел Оборотня... не мог хотеть...

Я снова достаю член и подношу к его губам.

– Будешь стараться, обещаю отыметь тебя по полной программе, – говорю я. Он приоткрывает рот, наклоняется вперёд и обхватывает меня губами. Я не могу сдержать стон, когда он начинает с силой сосать, лаская языком чувствительное местечко под головкой. Наверное, назвав его «неумелым», я поторопился. Я запускаю пальцы в волосы ему на затылке. Они достаточно длинные.

Один раз я отсасывал парню, который схватил меня за волосы и трахал мой рот, пока меня не вырвало. Невесело, скажу я вам, и я не собираюсь делать это с ним, но учитывая, что мой член уже у него во рту и что он дважды пытался меня прикончить, хотелось бы хотя бы немного контролировать ситуацию. Он напрягается, замирает, а потом заглатывает меня ещё глубже, так что головка упирается в стенку горла. Я смотрю на него, его глаза закрыты. Интересно, о чём он думает.

– Достаточно, – выдыхаю я, отпуская его и отстраняясь. Он стоит на коленях в гравии и тяжело дышит, а я оглядываю крышу. Не хочу трахать его на четвереньках, и мне не нравится идея взять его у двери. Разве тут не должны быть... вон они. На дальнем конце крыши стоят старый стол и стулья, накрытые потёртым брезентом. Иногда в хорошую погоду здесь собираются жильцы постарше, чтобы поиграть в карты.
Вздёргиваю его на ноги и тащу к столу, его джинсы сползают к лодыжкам. Я срываю брезент, и Охотник ахает, когда я заставляю его нагнуться и прижимаю грудью к поцарапанному дереву.

– Не шевелись, – говорю я, и он застывает, пока я ищу смазку и выдавливаю её на пальцы. Я быстро подготавливаю его, но, по-моему, он не против. Он стонет и извивается, когда мои пальцы скользят в нём туда-сюда, растягивая мышцы. Я смазываю член и одним сильным толчком вхожу в него. Нависаю над ним и, стискивая его плечи, начинаю трахать, слышны лишь задушенные стоны и хлопки одного тела о другое. Он внезапно резко втягивает воздух, весь сжимается вокруг меня и, впиваясь пальцами в столешницу, кончает. Я подумываю остановиться – в конце концов, это же не моя извращённая фантазия, – но я почти там. Он ахает и стонет, я продолжаю вколачивать его в стол, но он не делает попыток меня остановить. Я с криком кончаю в него, так что всё внутри скручивается спиралью, и отодвигаюсь.
Какое-то время мы оба молчим. Я говорю первым:

– Думаю, это не значит, что ты перестанешь пытаться убить меня?

– Я вскрою тебя живьём и плюну на твой труп, – рычит он, но не двигается.

Вздыхаю.

– Простое «нет» меня бы устроило. – Стою, уставившись на него, всё ещё лежащего на столе со спущенными штанами. Он просто жалок. Я качаю головой, делаю шаг к нему, молча наклоняюсь и натягиваю на него джинсы. Может, он и Охотник, но у него тоже есть чувство собственного достоинства. Я направляюсь к лестнице, но останавливаюсь и оглядываюсь на него. Он выпрямился и смотрит мне вслед. – Если тебе очень нужно меня убить, так сделай это, но хватит уже этого дерьма. Мы оба заслуживаем большего.

Я иду прочь и на этот раз даже не оборачиваюсь.

Две недели я сплю на улице и кочую по друзьям, никогда не провожу у них больше одной ночи. Не хочу подвергать их опасности, вдруг этот ублюдок в самом деле меня ищет. Однако надо работать, или меня уволят. К счастью, я консультирую людей по телефону, укрывшись в безопасности своего бокса. Я даже подумываю провести ночь здесь, свернувшись под столом, но не знаю, как отреагирует босс, если меня обнаружит. Многие люди нас недолюбливают.

Когда я выхожу из офиса, начинается дождь, но на автобус денег нет, поэтому я иду пешком, опустив голову, чтобы холодный влажный ветер не дул в лицо. Подхожу к перекрёстку, поднимаю глаза, чтобы проверить, нет ли машин, и сердце останавливается. На углу улицы стоит Охотник... На секунду наши взгляды скрещиваются, мы оба не двигаемся, а потом его рука ныряет под плащ за пистолетом.

Я перекидываюсь и несусь вниз по улице... Слышу его шаги за спиной, громкие и быстрые, но всё отдаляющиеся. Ему никогда не поймать меня. Оглядываюсь, он ещё не сдаётся, полы кожаного плаща развеваются за его спиной, а он бежит по мокрому тротуару. Да он в лучшей форме, чем я думал.

Слышу рычание, поворачиваюсь на звук, и на меня бросается огромная псина, клацая зубами и громко лая. Каждый мускул в теле напрягается, шерсть встаёт дыбом, а эта тварь снова кидается на меня, чуть не сбивая своего хозяина с ног. Я знаю, что собака на поводке, знаю, что ей до меня не добраться, но Оборотень во мне, та часть меня, что даёт изменять облик, часть, которая знает, как заставить эти четыре ноги, уши и хвост работать как следует, часть, которая принадлежит кошке, ударяется в панику.

Я сворачиваю в ближайший переулок, налетаю на мусорный бак, и лапы скользят по старой размокшей газете. Собака всё ещё лает, звук разлетается эхом по узкой улочке, окружая меня, и я, не в силах остановиться, мчусь дальше по тёмному узкому переулку. Нужно выбираться отсюда. Бегу, перепрыгивая какие-то коробки и лужи, шерсть промокла от дождя, мне холодно, сердце колотится, мышцы ноют...

Тупик. Я резко останавливаюсь, пытаясь отдышаться, когда передо мной вырастает кирпичная стена. Не может быть. Кидаюсь из стороны в сторону, пробую найти, куда можно спрятаться: вентиляционную решётку, грёбаный канализационный слив, наконец, но это глухой тупик. Мне крышка. Разворачиваюсь и вижу Охотника – тяжело дыша, он бежит ко мне, его лицо блестит от дождя. Он опускает глаза на меня – я жмусь к холодным мокрым кирпичам – и поднимает пистолет.

Я не могу так умереть! Я не какое-нибудь животное, чтобы меня пристрелили в тёмном переулке. Принимаю человеческую форму: я промок насквозь и дрожу от холода, но встречаю его взгляд, когда он направляется ко мне. Охотник прижимает дуло к моей шее – прямо под подбородком, и я резко втягиваю в себя воздух, запах ружейного масла и пороха наполняет ноздри. Я сглатываю и закрываю глаза. Вот и всё.

Он хватает меня за руку, отводит пистолет, разворачивает меня и толкает лицом к кирпичной стене. Я не двигаюсь, потому что холодное дуло прижимается к затылку, а его другая рука скользит по моей талии и расстёгивает молнию. У меня вырывается смешок, и почему я не удивлён? Конечно, он собирается трахнуть меня, прежде чем убивать. Мокрые джинсы облепили бёдра, и он рывком спускает их до колен. Я жду, что он трахнет меня насухую и ахаю, когда холодный, скользкий от лубриканта палец прижимается к входу в моё тело и проникает внутрь. Он добавляет второй, а затем третий, и я стискиваю кулаки. Ублюдок.

Он убирает руку - слышен вжик молнии. Внутри всё болит, мне холодно и стыдно. Я заслуживаю большего. Нельзя позволять ему делать это со мной. Если я умру, то умру, сражаясь, а не со спущенными до колен штанами и членом Охотника в заднице. Но я не шевелюсь, не могу... мне слишком страшно. Слёзы текут по моему лицу, когда его член касается меня и толкается внутрь.

Пока он меня трахает, я не издаю ни звука. Он раз или два задевает простату, посылая по телу дрожь непрошеного удовольствия, но я едва чувствую его. Единственное, о чём я думаю – это дуло, упирающееся в затылок. Он убьёт меня. Кончит – и я труп. Его дыхание становится тяжёлым, движения – резкими, и я закрываю глаза, сдерживая всхлип, когда он кончает внутри меня. Вот и...

Его свободная рука ползёт по моему животу, и он хватает мой вялый член и сжимает, пытаясь возбудить, заставить меня кончить.

– Пожалуйста, не надо, – шепчу я, задевая губами шершавые кирпичи. – Пожалуйста... я не могу, пожалуйста... Хватит... – не знаю, слышит он меня, или у него просто заканчивается терпение, но он разжимает пальцы и делает шаг назад. Голове холодно в том месте, куда прижимался пистолет... Жду, плачу под дождём со спущенными штанами, меня трясёт, и я жду, когда он спустит курок. Интересно, я услышу выстрел, или пуля убьёт меня раньше, чем мозг определит, что произошло?

Звук за спиной заставляет меня вздрогнуть, но это не выстрел. Я слышу, как он разворачивается и уходит, шаги затихают вдали. Только тогда я осмеливаюсь оглянуться. Переулок пуст, Охотник исчез. И это всё? Он хотел просто напугать меня и трахнуть? Я неловко натягиваю холодные мокрые джинсы. Он не убил меня. Мог бы, но не убил. Я обнимаю себя за плечи и соскальзываю вниз по кирпичной стене, давясь слезами. Всё кончено.

Промокший и дрожащий, я тащусь домой. У него был шанс убить меня, но он этого не сделал. Если я всё ещё в опасности, то лучше умереть в собственной квартире, чем в каком-то грязном переулке. Хочется постоять под горячим душем и выспаться в собственной постели, и сейчас мне плевать, даже если он сидит на диване у меня в гостиной и ждёт.

У двери я останавливаюсь с ключом в руке, вода капает на потёртое ковровое покрытие, но когда я вхожу, в квартире темно и тихо. Я запираю дверь и иду в ванную, скидывая по пути одежду. Горячая вода обжигает кожу, прислоняюсь к стене.
Не надо было идти за ним в туалет. Я знал, кто он, следовало догадаться, что он сделает. Я чувствую себя грязным, использованным, и от душа не становится лучше, потому что я сам виноват.

Если бы я просто ушёл из клуба, вместо того, чтобы идти за ним в мужской туалет, этого никогда бы не случилось.

Горячая вода заканчивается, я закручиваю кран, скукожившимися от воды пальцами приглаживаю волосы и на мгновение застываю. Потом вздыхаю и отдёргиваю занавеску.
У раковины стоит Охотник. Он босиком, на нём только джинсы и футболка, и я не вижу нигде пистолета. Мы смотрим друг на друга, и я медленно выбираюсь из ванны. Он не двигается, но его глаза следят за мной. Я мог бы перекинуться, сбежать, но он ринется следом, бросится в погоню. Мне никогда от него не избавиться.

Сжимаю кулаки, сердце бешено колотится. Не хочу так жить. Положение Охотника даёт ему право убить меня, а не издеваться. Набрасываюсь на него, жду, что он сейчас вытащит из-за спины пистолет и закончит эту жестокую игру, но он просто хватает меня за плечи и прижимает к стене. Пытаюсь вырваться, но он придавливает мои запястья к стене над головой и удерживает на месте своим телом.

– Хватит, – тихим хриплым голосом говорит он, и тёплое дыхание касается моей щеки. – Хватит сопротивляться... я не хочу сделать тебе больно.

Я издаю звук, похожий на нечто среднее между смешком и всхлипом.

– А чего, мать твою, ты хочешь? – спрашиваю я. Словно в ответ, он прижимается своими губами к моим. Я задыхаюсь от удивления... Он в нерешительности отстраняется, а потом целует меня снова.

Не знаю, что делать. Я мог бы обратиться, впиться зубами ему в лицо и сделать из него то, что он ненавидит больше всего на свете. Ему должно быть это известно, он должен понимать, что в опасности, так почему же...

Он тихо стонет и открывает рот, проводя языком по моей нижней губе. Я вздрагиваю и приоткрываю губы, впуская его язык... Его хватка на моих запястьях слабеет, и он углубляет поцелуй, скользя ладонями вниз по моим рукам, телу, останавливаясь только на талии. Я не шевелюсь. Что он делает... чего хочет?

Опускаю руки и отталкиваю его. Мне чихать, чего он хочет, я не позволю ему так со мной обращаться. Стискиваю кулаки и замахиваюсь, но костяшки едва задевают его щёку, потому что он уворачивается в сторону. Снова перехватывает запястья и заставляет развернуться, прижимая мою руку к груди и притягивая меня к себе. Я пинаюсь, отталкиваясь от стены, он отшатывается, но не отпускает меня.

– Прекрати. Хватит, – говорит он, крепко обнимая меня, пока я пытаюсь вырваться. – Я пришёл сюда вовсе не для того, чтобы делать тебе больно, Валера. – Звук моего имени на его губах заставляет меня замереть. – Я никогда и не собирался. В клубе я так хотел тебя, но ты оказался Оборотнем... я думал, ты знаешь, кто я, думал, что ты принял моё предложение, чтобы выманить из клуба и убить. В туалете я решил, что ты трахнул меня, чтобы унизить.

– Но... но потом ты сам пришёл за мной, – задыхаясь, отвечаю я. – И принёс смазку, ты хотел, чтобы я...

– Да, – говорит Охотник, и от его вздоха у меня по спине бегут мурашки. – Последний раз красавчик вроде тебя смотрел на меня только потому, что я ему заплатил, и я подумал, что унижение – невысокая цена за то, чтобы ты сделал это снова. Но ты не стал. Ты мог бы бросить меня там, связанным, со штанами на лодыжках, но не стал. Ты сказал, мы достойны большего. Я думал, ты изменил своё мнение обо мне.

– И поэтому загнал меня в тот переулок, приставил пушку к голове и изнасиловал?

– Я думал, это всего лишь игра, – тихо говорит он. – Думал, это шоу и ты это знаешь. Я не снимал его с предохранителя, даже не прикасался к курку, я только потом понял, что ты по-настоящему испугался, но я не знал, что делать, что говорить...

– А теперь ты здесь, чтобы... что? Извиниться?

– Да, и загладить вину за случившееся.

– О, так ты считаешь, что если изнасиловать меня в ванной, то это загладит вину за изнасилование в том переулке?

– Я не собираюсь тебя насиловать, – отзывается он и отпускает меня. – Я уйду, если ты этого хочешь, но мне нужно, чтобы ты знал, что всё... должно было быть по-другому. Я не такой. – Я отодвигаюсь и поворачиваюсь к нему, пытаясь отыскать в его лице хоть какой-то намёк на то, что он врёт.

– Правда? – наконец, спрашиваю я. – Ну, то есть ты же Охотник, а я Оборотень... я... я просто не понимаю.

– Я в отставке, – говорит он, и я качаю головой:

– Охотники не уходят в отставку. – Я напряжённо замираю, когда он заводит руку за спину и вытаскивает что-то из заднего кармана, но это просто фотография. Он протягивает её мне.

– Это мой сын, – говорит он. Красивый молодой парень с такими же умными глазами, как у отца, может, на пару лет моложе меня. – Его укусили десять лет назад, и он не сказал мне. Когда я узнал, то... я... в Обители нас всех учат, что стать Оборотнем – участь хуже смерти, что это уничтожает твою душу и превращает тебя в монстра, в животное, но я знал своего сына, и он остался тем же мягким, добрым мальчиком, что и раньше. Обращение не изменило его, и я начал сомневаться в учении Обители. Поэтому ушёл.

– И где теперь твой сын? – спрашиваю я, обнимая себя руками. Я начинаю замерзать.

– Они с матерью уехали из этой страны, – говорит Охотник. – Нашли хорошее местечко вне юрисдикции Охотников. – Я молчу, и в комнате воцаряется тишина. Он долго смотрит на меня, словно упиваясь моим видом, а потом вздыхает. – Ну, я, пожалуй, пойду. И наверное, это твоё. – Он засовывает руку в передний карман и вытаскивает ключ. – Я сделал слепок. – Он протягивает его мне, и я сжимаю в ладони тёплый металл, а Охотник разворачивается и идёт вниз по коридору. Он уходит, и у меня такое ощущение, что навсегда. Я облизываю губы и с колотящимся сердцем кладу ключ на столик у раковины.

– Подожди, – кричу ему вдогонку. – Что тебе нужно от меня?

Он смотрит на меня с мучительной, отчаянной тоской в тёмных, умных глазах, но просто качает головой.

– Ничего, – говорит он, идёт к двери, наклоняется и натягивает мокрые ботинки.

– Думаю, ты только что соврал... впервые за весь вечер, – говорю я, замерев посреди коридора и обхватив себя руками. Мне снова холодно. Прежде чем он успевает что-нибудь сказать, я продолжаю: – Вниз по улице есть закусочная... «Фантастическое Кафе»... Если ты в самом деле говорил серьёзно, то может, выпьем по чашечке кофе завтра после работы? – Он долго молчит, а потом кивает.

– Договорились, – отвечает он и выходит. Я медленно иду к двери и запираю её, сердце продолжает громко стучать. Какого чёрта я делаю?

Я несколько раз обхожу кругом квартал, пытаясь набраться смелости пересечь улицу и зайти в кафе. Что если он там? И что если нет? Я в очередной раз прохожу мимо хозяйственного магазина, когда дверь кафе распахивается, и, надевая длинный плащ, выходит он, разворачивается и идёт вниз по улице. Он меня не заметил, но я вижу на его лице разочарование. Закрываю глаза. Это так глупо.

Бегу через улицу, уворачиваясь от машин, звук моих шагов заставляет его поднять глаза.

– Прости, я опоздал, – говорю я. Мгновение он меня разглядывает, а потом пожимает плечами.

– Я здесь, – отвечает он, – так что ещё не опоздал. – Он машет рукой в сторону кафе, но я качаю головой и хватаю его за руку. Я даже не люблю кофе, это была просто проверка. И он прошёл её.

– Идём, – говорю я и тяну его за собой. – Ко мне.

Он выгибает бровь, но следует за мной вверх по улице и заходит в дом, где я живу. Мы оба молчим, стоя в фойе в ожидании лифта. Я улыбаюсь и киваю бабе Мане, которая выходит из него, а Охотник открывает перед ней дверь. Я удерживаю открытыми двери пустого лифта, который гневно пищит, и отступаю назад, как только Охотник делает шаг внутрь. Двери закрываются, и я смеряю его взглядом.

– Почему я?

Он смотрит на меня и пожимает плечами.

– А почему ты пошёл за мной в туалет?

– Я... не знаю.

– Я тоже.

Покачиваясь на пятках, я слежу, как загораются цифры на панели с номерами этажей. Четыре. Пять. Я живу на двенадцатом. Чёрт, какой медленный лифт. Внезапно Охотник набрасывается на меня, притискивает к стене, и сердце начинает колотиться где-то в горле... Я напрягаюсь, но он накрывает мои губы своими и целует: глубоко и жадно, я открываю рот - наши языки сплетаются - и скольжу ладонями по его рубашке вниз, начинаю играть с пуговицей на джинсах, а потом расстёгиваю молнию. Он стонет мне в рот, а лифт вдруг останавливается, и двери с лязгом и стоном разъезжаются в стороны. Неохотно отстраняюсь, и, не доставая руки из его трусов, веду его по коридору к своей квартире.

Пальцы дрожат, когда я пытаюсь попасть ключом в замок. Это сумасшествие. Поворачиваю ключ, и Охотник тут же затаскивает меня в прихожую. Он захлопывает и запирает дверь, сверля меня взглядом, потом прислоняется спиной к стене и скидывает туфли. Я тоже разуваюсь, губы пересохли, сердце стучит, он делает шаг ко мне, берёт за руку и ведёт в мою спальню.

– Как ты хочешь? – спрашиваю я, высвобождая руку и подходя к ночному столику. В конце концов, это моя квартира. – Сверху? – Открываю ящик и роюсь в содержимом, пока не обнаруживаю почти полный тюбик смазки.

– Всё равно, – отвечает Охотник, оказываясь у меня за спиной и обвивая руками талию. Он расстёгивает пуговицу на джинсах, просовывает за пояс руки и пытается стянуть с меня брюки, не прекращая ласкать мой твердеющий член сквозь ткань. – Но я хочу попробовать тебя на вкус. Сейчас. – Он убирает руку, когда я разворачиваюсь к нему, и опускается на колени. Я глажу пальцами его мягкие каштановые волосы, а он стаскивает с меня одежду и обхватывает член губами, вырывая у меня глубокий стон. Я смотрю, как мой член скользит, то исчезая у него во рту, то снова появляясь почти целиком, пока он сосёт и лижет. Одна его рука лежит на моём бедре, а другая – у него же в трусах.

– Великий Дьявол, у тебя здорово получается, – ахаю я, когда он обводит языком головку. Он поднимает на меня глаза – наши взгляды встречаются, – а потом заглатывает меня до самого горла. Я откидываю волосы с его лба, чувствуя, что проваливаюсь в эти тёмные глаза. Его глаза... открыты. – О чём ты думал? – внезапно спрашиваю я, и он вскидывает бровь. – На крыше, в тот раз. Ты закрыл глаза. О чём ты тогда думал?

Он выпускает меня изо рта и встаёт на ноги, опираясь на край кровати.

– О тебе, – говорит он и целует меня. Его ладони скользят вверх по моим бокам, останавливаются на талии, и я резко втягиваю в себя воздух, когда Охотник толкает меня на кровать. – Я всегда думаю о тебе, – говорит он, накрывая меня своим телом. – С тех пор как увидел. Там, на крыше, – он целует мои губы, – и в туалете, – шею, – во сне, – грудь, – в душе... – Его губы касаются пупка, и я выгибаюсь, шумно и прерывисто дыша. – Каждый раз, прикасаясь к себе, я вижу твоё лицо и зову тебя по имени. – Он наклоняется и слизывает смазку, сочащуюся из моего члена.

Это неправильно. Я резко выпрямляюсь, протягиваю руку и хватаю его за плечо. Он поднимает глаза, в его лице читается растерянность.

– Я видел тебя в кошмарах, – говорю я. – Боялся, ненавидел... я даже не помню, как тебя зовут.

Он долго не сводит с меня глаз.

– Илья, – выдаёт он, наконец.

– Илья? – Хмурюсь. – Ты говорил мне другое.

– Я сказал тебе своё охотничье имя. Ильёй меня звали до того, как я присоединился к Охотникам. – В груди становится тепло. Охотники никогда никому не говорят своих настоящих имён. Снова протягиваю руку, прижимаю ладонь к худой щеке и заставляю его наклониться ко мне. Губы словно плавятся от поцелуя – нежного и неторопливого. Не помню, чтобы когда-нибудь с кем-нибудь так целовался.

Он отодвигается, задыхаясь, и слезает с постели. Я откидываюсь на локти и улыбаюсь, наблюдая, как он снимает с себя джинсы и трусы. У меня ещё не было возможности хорошенько рассмотреть его, но у него классный член. Он хватает смазку и забирается обратно на кровать. Я упираюсь ступнёй ему в грудь и, ухмыляясь, мну мягкую ткань его футболки пальцами ноги.

– Не дрейфь, красавчик, снимай всё, – прошу я.

На его губах появляется кривая улыбка.

– Ты в самом деле хочешь увидеть этот бледный мешок с костями?

Я киваю.

– Может, позже. – Он хватает меня за лодыжку, отталкивает её и становится между моих ног. А потом без предупреждения наклоняется, и мой член снова оказывается у него во рту.

– Осторожно, – успеваю простонать я. – Продолжишь в том же духе, и я не сдержусь.
Он выпрямляется и облизывает губы.

– Не волнуйся... ты совсем молоденький; быстро придёшь в форму. – Он откручивает крышку тюбика и смазывает пальцы. – Кроме того, я хочу, чтобы ты кончил мне в рот.

– О чёрт, – шепчу я, задыхаясь - от его слов по телу проходит дрожь. – Надо было сразу сказать об этом. – Он лижет кожу под головкой и снова заглатывает член до конца, а скользкие пальцы потирают анус, прежде чем толкнуться внутрь. Я вскидываю бёдра, дыхание перехватывает, когда он нащупывает простату, выводя пальцами внутри медленные круги. – О чёрт, – ахаю я и кончаю, дёргая ногой. Он стонет, посылая вибрации по члену, и продолжает ласкать меня изнутри, высасывая всё до капли.

Когда он выпускает мой член изо рта, я выжат, как лимон. Лежу на кровати, пытаясь перевести дыхание, не в силах пошевелиться.

– Это было великолепно, – говорю я.

– Мы ещё не закончили, – возражает он, вытаскивая пальцы из моей задницы, и меня охватывает озноб. Я со стоном поднимаю голову и смотрю, как он размазывает лубрикант по своему члену. Он тянется ко мне, но я снова упираюсь ногой ему в грудь.

– Ты всё ещё в футболке, – замечаю я.

– Мне бы не хотелось её снимать, – отвечает он, помолчав. Я хмурюсь и снова приподнимаюсь на локтях.

– Почему? Потому что ты старше меня?

– Потому что у тебя тело, как у бога, а я гожусь тебе в отцы...

Я смеюсь.

– Мне всё равно. Ну же... я хочу на тебя посмотреть. – Привстаю и тянусь к нему, но он перехватывает мои руки и сжимает. Я перестаю улыбаться. Он действительно серьёзен. – Илья, - тихо говорю я, - мне плевать, сколько тебе лет или как плохо, по-твоему, ты выглядишь. Ты мне не разонравишься. – Он вздыхает и отпускает мои руки. Колеблется, а потом стаскивает через голову футболку.

Мой взгляд скользит по его обнажённым плечам, пока он прижимает футболку к груди... Он худой, но не тощий; бледный, но не болезненно. Я не вижу никаких недостатков. Он смотрит на меня, тёмные глаза на мгновение встречаются с моими, а потом он отводит взгляд, и футболка падает ему на колени.

Я ахаю, и он вздрагивает.

- Вот поэтому я и не хотел, чтобы ты это видел, - поясняет он, подбирая футболку и стараясь встать с кровати, но я хватаю его за руку и тяну обратно, забираю у него футболку, когда он пытается надеть её снова.

- Я просто удивился, - возражаю я, бросая футболку через комнату, чтобы он не мог быстро до неё добраться. – Ты сказал, что похож на мешок с костями. Ты не упоминал о шрамах. – Он перестаёт вырываться и, отвернувшись, садится на край постели. Я протягиваю руку и обвожу пальцами четыре глубоких, светлых шрама, тянущихся от левого плеча к пупку. Следы когтей. – Это сделал один из нас.

- Я был молод и отправился на охоту, - говорит он едва слышно. - Лев-оборотень сбил меня с лошади, вспорол брюхо и бросил умирать.

- Прости, - говорю я, но он лишь качает головой и отталкивает мою руку.

- За что? Я пытался его убить. Он не сделал никому ничего плохого, а я выследил его, чтобы пустить пулю в лоб. Он просто защищался... они все защищались.

Я долго молчу. Никогда не встречал Охотников, которые бы сожалели о содеянном.

- Тебя ввели в заблуждение, - наконец, говорю я. – Ты не понимал, что делаешь. – Откидываю волосы с его лба, тёмные с проседью пряди такие мягкие под моими пальцами. Он смотрит на меня, и в тёмных глазах явно читаются вина и стыд. Я что, должен был сказать ему, что всё хорошо? Что мне всё равно, что он убил бесчисленное множество невинных Оборотней? Я не могу. Но и винить его за это я не собираюсь. – Ну так что, я думал, мы ещё не закончили, - говорю я, кладу ладонь ему на затылок и притягиваю к себе. – Для бледного мешка с костями ты меня слишком возбуждаешь.

Он смеётся.

- Я знал, что ты шлюха. – Он целует меня, и я всхлипываю, открывая рот, скользя своим языком по его. Мне нравится его вкус. Его руки ложатся мне на плечи и мягко толкают назад, но я вырываюсь.

- Что?

В ответ я встаю на колени и опрокидываю его на спину. Перекинув через него ногу, сажусь на него верхом, так что его член трётся о мои яйца. Он гладит ладонями мои бёдра, когда я разворачиваюсь, сжимаю его член и, несколько раз проведя рукой по всей длине, направляю в себя. Он стонет и вскидывает бёдра, входя в меня, я выгибаюсь и закрываю глаза, когда он оказывается во мне.

Двигаюсь, лаская ладонями его грудь, не обращая внимания на шрамы, а он следит за мной глазами, полными желания.

- Ты такой красивый, - говорит он хриплым голосом. Я улыбаюсь, хватаю его за руки и тяну на себя...

- Ты тоже, - отвечаю я, обнимая его за шею и целуя. В конце концов, красота в глазах смотрящего. Его руки обнимают меня за талию, притягивая ближе, его член проникает всё глубже, и я стону в его губы. Так приятно ощущать его внутри...

Он выводит бёдрами круг, и я впиваюсь в его плечи, стискивая ногами талию, пока он продолжает вбивать меня в матрас. Я толкаюсь бёдрами навстречу его рывкам, его член снова и снова задевает простату, острое и внезапное, как вспышка молнии удовольствие скапливается внизу живота, словно тучи перед грозой, а потом прошивает насквозь до кончиков пальцев на ногах...

Я с криком кончаю, за молнией следует раскат грома, вибрирует, заставляя меня сгорать от желания и дрожать в руках любовника. Он продолжает входить в меня, впиваясь пальцами в спину, его дыхание - тяжёлое и неровное - щекочет шею. Он с криком толкается в меня, и его бёдра подрагивают от напряжения, пока он кончает.

Мы очень долго лежим без движения. Я пытаюсь отдышаться и наслаждаюсь теплом его тела, его тяжестью, ощущением его внутри меня, запахом нашего пота. Он отстраняется первым, выскальзывая из меня, и я неохотно отпускаю его. Он со стоном переворачивается и ложится рядом.

- Это было здорово, - говорит он через какое-то время.

- Да, - соглашаюсь я. Лежу ещё минуту, а потом встаю. Я весь липкий, и ноги словно резиновые, когда слезаю с постели. – Я в душ. – Он ничего не говорит.

Иду в ванную и закрываю дверь. Моюсь и поглядываю на ключ на столике у раковины... Может, отдать ключ ему? Я почти не знаю его и всего час назад я его ненавидел. Но теперь...

Возвращаюсь в комнату с полотенцем, но без ключа. Охотник не ушёл, он не двигается, пока я стираю с него сперму и пот, но я всё равно чувствую, как он смотрит на меня. Вздохнув, ложусь рядом с ним и, уставившись в потолок, жду, что он скажет... Уж он-то точно знает, что нам теперь делать.

Открываю глаза и моргаю. Я заснул.

– Илья? – говорю я, приподнимаясь. Тишина. Протягиваю руку и ощупываю постель - она пустая и холодная. Он ушёл и явно давно. Я сажусь и вглядываюсь в темноту, чувствуя необъяснимую тяжесть в груди. Надо было отдать ему тот ключ.

Посидев с минуту, я встаю с кровати, хватаю халат с крючка на двери и выхожу в коридор. Включаю свет и заглядываю в гостиную, первым делом взгляд скользит к пустому дивану. Иду на кухню, но сейчас мне уже совершенно ясно, что его здесь нет. Проверяю дверь... она заперта. Тяжело привалившись к ней, опускаю голову, скрещиваю руки на груди и смотрю в пол. Нужно было что-нибудь сказать. Все проблемы от недомолвок. Нужно было сказать ему, что я хочу, чтобы он остался.

Я вздыхаю, выпрямляюсь, выключаю свет в гостиной и иду по коридору. Мне надо в туалет. Облегчившись, поворачиваюсь к раковине, включаю воду и жду, пока она станет теплее.

Опускаю глаза на столик у раковины, и губы изгибаются в едва заметной улыбке. Ключа нет.

Ебучее блядство не лечат
Припарками и микстурой.
Хотя, может, правда легче
Оставить его простудой?

Какой-нибудь чёрный ремень
Для вида стянуть на шее,
Чтоб в душу не лезли дальше,
Следы оставляя и щели.

Конечно, гораздо проще
Найти для себя причины
И в их иллюзорной толще
Казаться себе невинным.

Придумать какой-то образ
И слепо идти за тенью,
Бессмысленно пялясь на компас,
Застывший пустой мишенью.

И что-то внутри калечат
Осколки прежних обличий.
Моральное блядство не лечат -
Здесь мало лекарств обычных.

Опубликовано: 2016-01-02 18:17:29
Количество просмотров: 168

Комментарии