Лунная слеза. Лифт в ад

Если бы в ту зимнюю ночь моя жизнь не изменилась в один миг...

Всё было расплывчато и туманно.

Это походило на то, будто какие-то вещи ускользали от меня. И даже если я пробовал посмотреть украдкой или дотянуться, насколько мог, всё равно не получалось их коснуться или даже понять, что это. Меня плотно окутал густой туман, от которого я никак не мог освободиться. А ощущения растерянности и непривычной тяжести были слишком подавляющими, чтобы пробиться сквозь эту мглу. Время словно замерло, хоть я и смутно сознавал, что оно должно течь, однако... Помимо этого, мои глаза, независимо от всяческих усилий, отказывались открываться, уши не собирались слышать, и я снова поддался радушной темноте, которая манила меня обещаниями облегчения и покоя.

Временами там было что-то ещё.

Непринуждённое, нежное и лёгкое.

Но оно было кратковременным, быстро появляясь и тут же исчезая.

Ещё там были любовь, печаль и тепло.

Многочисленные промежутки между моей пустотой были заполнены всем этим. Мой разум призывал меня проснуться, чтобы откликнуться на них, но тело против моей воли тянуло обратно в тот густой туман.

И был там ещё кто-то.

Он был тёплым и сильным, любящим и утешающим.

Я не мог его видеть или слышать, но знал, что это был он.

Ощущения защищённости и уюта, окружавшие меня, несомненно, исходили от него. Его присутствие не походило ни на что другое, приближавшееся ко мне. Концентрирование всех оставшихся в себе сил в одном из своих пальцев практически полностью исчерпало меня, но я должен был дать ему знать, что чувствовал его, и как-то откликнуться. И хоть губы мои по-прежнему были безмолвными, а глаза не хотели открываться, но сердце в груди переполнялось. И я чувствовал, как от него через руку кровь приливала к моей кисти, которую я смог заставить шевельнуться.

А затем он приблизился, как бы накрывая меня, и моё сердце теперь билось прямо под его теплом.

Но когда он исчез, я упал в пустоту, которая казалась ещё глубже, чем прежде, и её длинные щупальца, опутав меня, оттаскивали от того хрупкого осознания его присутствия, и тогда мой разум воззвал к нему.

Останься.

Помоги.

Но он ушёл, и я провалился в пустоту.

Когда я сдавался, позволяя туману окутывать своё сознание, то находился в некой прострации без единой ясной мысли. Передо мной лишь вспышками возникали смутные образы девушки, мужчины и женщины, машины и холода.

И ещё его.

Очертания его были яснее, не такими блёклыми и размытыми, как у других, но по-прежнему нечёткими. Я сидел где-то там, где было тепло и светло, и он, загорелый и со светлыми кудрями, плыл ко мне. Сердце в моей груди странно ёкнуло, пропустив удар, и я попытался отвести свой взгляд, но он удерживал его, пока не сел. Это было новое ощущение, какое-то необыкновенное влечение, какого я никогда прежде не испытывал. Мы оба плавали, наша кожа была мокрой, и оба были окружены то освежающей синевой, то жарким золотом. Впервые его мягкие губы встретились с моими, сильные руки зарылись в мои волосы, и я почувствовал, как наши сердца вместе пропустили удар, когда его грудь прижималась к моей.

Теперь я парил на чём-то тёплом и мягком, моё тело было невероятно расслабленным, а кожу живота что-то странно охлаждало, покрывая мурашками. Он смотрел на меня между моих ног, и хоть длинные волосы закрывали ему глаза, но мне был виден его румянец и самодовольная улыбка. И в тот момент моё сердце не только пропускало удары, но и отчаянно колотилось, вырываясь из груди.

А затем вернулась печаль, уже более глубокая, чем прежде, пугая меня. И я снова позволил туману окутать себя его одеялом, обещающим защиту.

От того, чего я пока не знал.

Вот что-то промелькнуло, и в первый раз я почувствовал изменения в свете. Закружили тёмные тени, пересекаясь друг с другом и дразня мои веки своими танцами. Появились приглушённые, невнятные звуки, и я сосредоточился на них, пытаясь определить их или как-то понять...

- Сергей?

Это был голос, который я знал.

Я ощущал себя придавленным какой-то могучей силой, словно кто-то привязал меня к кровати. Каждая часть меня будто застыла, а каждый нерв постепенно становился менее притуплённым и более чувствительным, но по-прежнему ослабленным из-за долгого пребывания в темноте.

Мама.

- Ты меня слышишь? Это мама.

Стремясь изо всех сил сосредоточиться, я, наконец, почувствовал, как мои губы сформировали слово «Мама», при этом мой голос звучал как чужой и был резким и грубым.

- О, Боже мой, - с каким-то невероятным облегчением ответил её нежный голос, затем руки крепко сжали одну из моих, и я почувствовал их тепло. - Я здесь, милый, здесь, - всхлипнула она, и её голос одновременно с облегчением зазвучал как-то грустно.

Желая повернуться к ней, я глубоко вздохнул и выдохнул, прежде чем попытаться пошевелиться, но не смог. Моя голова была слишком тяжёлой и слишком затуманенной темнотой, чтобы двигаться. Перенаправив свои усилия, я медленно, ну просто очень медленно, открыл глаза. Но было всё равно темно, как и раньше, лишь в отдалении появилось небольшое и тусклое пятно света, более размытое вблизи. Вздохнув, она встала и наклонилась надо мной, чтобы я смог увидеть её без необходимости поворачивать голову. Её рука поднялась к моим волосам, и я почувствовал, как, смахнув их с моего лба, она так и осталась на нём.

- Сергей, - повторила она, а я попытался сморгнуть эту размытость, которая, казалось, была и вдалеке, и вблизи, - милый, я здесь.

Почувствовав, какой сухой и потрескавшейся была кожа моих губ, я облизал их и попытался заговорить снова.

- Где... - и охрип.

Она провела тыльной стороной своей ладони по моей щеке и, ощутив боль, я вздрогнул.

- Прости, - сказала она, одёрнув руку. - Мы в больнице в Санкт-Петербурге.

Моё помрачённое сознание запуталось ещё сильнее, не в состоянии понять, о чём она говорила, и, заставив свои глаза полностью открыться, я, наконец, увидел маму.

Её лицо было красным и опухшим, глаза были мокрыми, а под ними – большие тёмные круги. Длинные каштановые волосы были стянуты назад, а выбившиеся пряди беспорядочно торчали вокруг лица. Она выглядела разбитой и измождённой.

Это она была больна, и мы были здесь с ней?

Сердце сразу заколотилось от пугающей мысли: что с ней?

Почувствовав моё замешательство, она пояснила:

- В новогоднюю ночь ты попал в аварию. Помнишь?

И на её лице читалось полное понимание, если я скажу «нет».

Новогодняя ночь.

В ту ночь я работал и убирал после ночной смены. Снег уже лежал на земле, когда я вышел и, сев в машину, поехал к Валерке, мы собирались...

О, Боже мой.

Валера.

Закрыв глаза, я увидел, как передо мной замелькали неприятные изображения, которые больше не затмевались чернотой: ослепляющий яркий свет, рёв клаксона, визг шин, скрип тормозов, скрежет и треск металла и звон разбитого стекла.

Это было громко, быстро и больно.

Я кивнул:

- Да, немного.

Что-то влажное коснулось моего лица, и когда мама осторожно стёрла влагу своим большим пальцем, я понял, что это была её слеза.

- А Валера? – невнятно выговорил я, и мою грудь тут же сдавило, не давая дышать.

Одной рукой она сжала мою, а другой вытерла моё лицо салфеткой.

- С ним всё в порядке, дорогой. Он уже приходил к тебе.

- Я знаю, - прошептал я, практически гордясь собой, что смог почуять его душу даже тогда, когда сознание всё время ускользало от меня. Она улыбнулась мне, но совершенно не той своей обычной светлой улыбкой, а как-то слабо и натянуто. - Он здесь?

- Нет, его мама должна была вернуться на работу, поэтому сегодня днём они уехали, но я позвоню ей и скажу, что ты уже очнулся, - она снова села рядом со мной, и я расслабился, а моя голова смогла, наконец, повернуться на бок, чтобы я мог её видеть.

Постепенно я снова начал чувствовать свои мышцы, хотя по-прежнему мне не хватало сил двигать ими. А когда её рука накрыла мою левую, я почувствовал в ней лёгкое жжение и ещё тупую боль в голове. По лицу мамы беспрерывно текли слёзы, и она делала глубокие вдохи.

- Мама, что случилось?

Но она проигнорировала мой вопрос и потянулась к своей сумке:

- Я позвоню нашему папе, нужно сообщить ему, что ты проснулся.

- А где он? - мой голос всё ещё был слабым и хриплым, но с каждым словом это проходило, и он становился более уверенным.

- Он в отеле. Прошлую ночь он провёл здесь, с тобой, а сегодня я попросила его остаться с Галей, чтобы он немного отдохнул, а я побыла возле тебя, - пояснила она, а затем набрала его номер.

Она говорила шёпотом, всё время проводя рукой по своим волосам. Потом я услышал, как она сказала «хорошо, скоро увидимся», и положила трубку.

- Он уже идёт и просил передать, что любит тебя, - сказала она, впервые по-настоящему улыбнувшись. - Почему бы тебе не отдохнуть, пока он не пришёл, - предложила она, погладив мою левую руку.

Кивнув, я вздохнул и почувствовал... пустоту, а затем закрыл глаза и снова провалился в небытие.

- Сергей? - голос был более низким, а рука, державшая мою, не такой нежной. Другая рука при этом методично ощупывала моё лицо и руки. Затем я почувствовал ещё одни прикосновения к своему запястью, пальцам и лицу, они были прохладными, небольшими и женственными.

Потом послышался чужой тихий голос:

- Все его жизненно важные показатели в норме и достаточно стабильны, доктор Дитрих. Кровяное давление несколько повышено, но это можно было ожидать после всех тех седативных препаратов, которые ему пришлось вколоть.

Затем первый человек прочистил горло, как он обычно это делал, когда нервничал, и повторил моё имя. Веки были невероятно тяжёлыми, но мне всё же удалось открыть глаза и начать медленно фокусироваться на тех, кто был рядом со мной.

- Если вам что-нибудь понадобится, только скажите, - снова проговорил тихий голос.

- Спасибо, Софья, - ответил мой отец.

После этого мимо меня прошла девушка, и, прежде чем уйти, послала мне добродушную улыбку.

В комнате было по-прежнему темно. Единственный небольшой просвет появился, только когда она открыла дверь, но он сразу угас, как только дверь закрылась.

- Привет, сынок, - стоя рядом со мной и глядя сверху, обратился ко мне отец. – Как ты? Что-нибудь болит?

Нет, как ни странно.

Я покачал головой, и как только сделал это, резкая боль пронзила мой лоб, отчего я ахнул. Но моя голова была единственным местом, где я хоть что-то чувствовал.

- Постарайся не двигаться, у тебя сотрясение, но головная боль скоро начнёт спадать. Здесь поэтому и темно, чтобы ослабить чувствительность к свету.

- А где мама? - спросил я, попытавшись оглянуть комнату, но едва что смог разобрать помимо фигуры своего отца.

- Она в приёмной с Галей. Я позову её через минуту, просто хотел сначала на тебя посмотреть.

Естественно, ведь это была его работа. Он всегда заботился о любых моих травмах с самого детства, будь то шишки, синяки, порезы или царапины. Даже сломанная рука в третьем классе была вылечена им. Он знал каждый шрам на моём теле, как и Валера.

С нежностью я вспоминал, как каждую мою рану, которую я получал, он всегда называл профессиональными терминами: «ссадина», а не царапина, «отёк», а не шишка, «перелом» руки, а не сломал, «гематома», а не синяк. Но для меня это был не перелом, а то, что я, оттолкнувшись от трёхметровой линии, смог сделать победный бросок, который принёс мне награду, чем я потом ужасно гордился.

- Ты готов к разговору? - внезапно спросил он, и его крепкая рука мягко сжала моё плечо.

Я решил, что они хотели узнать от меня о происшествии. Конечно, это был не тот разговор, которого я ждал с нетерпением, и даже не был уверен, что смогу вспомнить всё, но, в любом случае, хотел поскорее покончить с этим. Я терпеть не мог расстраивать своих родителей, и любой несчастный взгляд моей мамы из-за моих промахов всегда не давал мне покоя.

Поэтому я послушно кивнул, и отец послал мне обнадёживающую улыбку:

- Пойду найду твою маму, - сказал он и пошёл.

Оставшись в комнате один, я стал осматриваться уже привыкшими к темноте глазами. Возле кровати я увидел стол, стул и чуть дальше – большую дверь, которая, как я предположил, вела в ванную комнату. Справа от меня были окна с видом на... я не мог вспомнить, где, моя мама сказала, мы были.

Подождите-ка.

Вдалеке были видны отчётливые очертания Исаакиевского собора.

А как, чёрт возьми, я попал в Санкт-Петербург?

Ведь моя авария произошла в Москве!

Дыхание тут же перехватило, сердце нервно заколотилось, и я почувствовал панику. И только уже хотел встать, как дверь открылась, и в неё вошли мои родители. Отец обнимал маму и подводил её ко мне.

- А почему я в Петербурге? - спросил я, хватаясь левой рукой за кроватное перильце, чтобы привстать, но моё тело было слишком слабым и... тяжёлым.

Мгновенно мама бросилась ко мне и схватила за руку:

- Ложись, ты навредишь себе.

Несколько обнадёженный её материнским тоном, я снова откинулся назад и расслабился. С другой стороны ко мне подошёл папа и взял в свои ладони мою вторую руку.

- Сергей, - начал он, - мы должны кое-что сказать тебе.

С отчаяньем я посмотрел на свою зарыдавшую маму и заплакавшего отца, и мои глаза со страхом округлились.

- Авария была тяжёлой, ты попал в лобовое столкновение, - и он замолчал, переводя дыхание. – Ты был пристёгнут ремнём безопасности, но столкновение было слишком сильным и... ты серьёзно пострадал. Нам пришлось держать тебя под снотворными препаратами, чтобы уменьшить нагрузку на твой организм.

Я мог сказать, что он очень старался подбирать такие термины, чтобы я мог его понять, но в нём всё равно говорил врач.

- Папа?

И наперекор желанию моей мамы, снова попытался сесть, вместо рук используя брюшные мышцы. Но теперь отец положил руку мне на плечо и мягко опустил обратно.

- Не надо, Серёжа. Выслушай меня, - взмолился он тихо. - Сынок, ты получил перелом позвоночника в районе поясничного отдела. Тебе сделали операцию, но она не смогла полностью помочь. Боюсь, что... - он остановился, потому что сейчас отец в нём пересилил доктора, и он зарыдал.

По моим щекам тоже заструились слёзы, хоть я и понятия не имел, почему. Никогда ещё в своей жизни я не был так напуган. И никогда не видел, чтобы мой папа плакал.

Тогда вместо него заговорила мама.

- Милый, врачи сделали всё, что смогли, но... в общем... - тут и она замолчала, глубоко вздохнув. Но затем, глядя мне в глаза, произнесла слова, которые навсегда дали мне страшное определение: - Ты парализован ниже пояса.

Парализован.

Ниже пояса.

Я услышал её, но не смог поверить.

- Не понимаю, - произнёс я.

Когда я впервые вынырнул из своего забытья, даже на то короткое время, реальность для меня ещё была под вуалью, и мне казалось, что тело всё ещё находилось под влиянием той темноты, в которой я пребывал, поэтому, конечно же, не мог подумать, что это было вызвано тяжестью, которую я чувствовал.

Не услышав ответа, я недоверчиво продолжил:

- Нет, этого не может быть. Тут какая-то ошибка.

Должно быть, это всё просто ужасный сон, от которого я проснусь в любую минуту и почувствую, как меня трясёт тёплая рука Валерика, а его лицо будет мне улыбаться, и он всё ещё будет ненасытен после нашей ночи любви.

Но его руки так и не будили меня и не спасали от этого кошмара, в котором я сейчас находился.

Моё дыхание стало мелким, словно мне не хватало воздуха, и я взглядом остановился на своих ногах. Я был настолько сосредоточен на спасении от темноты, что даже не понял, что не смог пошевелить ими. Не обращая внимания на мамины протесты, я крепко сжал руками перильца и приподнял себя до сидячего положения, а затем уставился на свои неподвижные конечности под одеялом, используя всё, что было во мне: воздух в лёгких, запас энергии, кровь – всё, чтобы заставить их двигаться. Голова стала гудеть от усилий, глаза сузились, губы скривились. Напрягаясь изо всех сил, я зарычал, и костяшки моих пальцев побелели, пока я заставлял свои ноги сдвинуться, пошевелиться или хотя бы дёрнуться, да что угодно!

Ничего не было.

И я ничего не чувствовал.

Отпустив одно перильце, я протянул руку и, схватив одеяло, раскрыл свои бледные ноги.

- Милый, пожалуйста... - стала просить меня мама, но, резко покачав головой, я сжал кулак и стукнул им по своему бедру.

Ничего.

- Что за чёрт! - прошипел я и стукнул кулаком вторую ногу.

Ничего.

Но когда я поднял кулак в третий раз, отец схватил меня за руку.

- Сергей, - сказал он спокойным, утешительным тоном доктора, и я, отпустив перильца, упал обратно на кровать.

Моё мелкое дыхание перешло в короткие вздохи, чередующиеся со вздыманием грудной клетки, пока мой мозг лихорадочно переваривал случившееся.

Я ничего не понимал. Всё было замечательно, я соблюдал все правила, предпринял все меры предосторожности, у меня был пристёгнут ремень безопасности, я был защищён. Чёрт, и я вёл какую-то безобидную сраную машину!

А теперь лежу здесь.

Неподвижный.

- Серёж, прекрати, - потребовал он.

Моя голова гудела, а в висках стучал пульс от движений и мыслей. В смятении я обратился к своему отцу как к профессиональному доктору, который всегда мог исцелить всё, что у меня когда-нибудь было.

- Папа, ты же сможешь это исправить, верно? Ты ведь всегда мог меня вылечить от всего, - взмолился я, дрожа от неуверенности и надежды – надежды, что он скажет: «Конечно, сынок, у меня всё под контролем».

Но он так не сказал.

Вместо этого отец виновато опустил голову, а потом медленно покачал ею из стороны в сторону.

- Я хотел бы, сынок, очень хотел бы, - прошептал он.

Мама снова взяла меня за руку и начала тихо гладить её.

- Как долго?

Его аккуратные брови нахмурились, и он, наклонив голову, повторил:

- Как долго?

- Да, как долго я буду таким? – выпалил я насколько мог твёрдо своим слабым голосом.

Мама громко зарыдала, но я не сводил глаз с отца. Я видел, как он посматривал на неё, ища поддержки или совета – не знаю – но когда его взгляд вернулся ко мне, я всё же получил ответ.

- Прости, Серёжка, - печально вздохнул он, вытирая слёзы, которые продолжали капать из его глаз.

- Это что, навсегда? – и я перевёл свой взгляд с него на свои ноги, которые вдруг стали как будто тоньше и бледнее. - Этого не может быть, - снова прошептал я, качая головой из стороны в сторону и пытаясь заставить себя очнуться от этого кошмара.

- Давай сначала дождёмся хирурга, поговорим с ним завтра и посмотрим, что он скажет. Я знаю, что теперь, когда ты очнулся, врачи захотят, чтобы ты прошёл несколько тестов.

Сломленный, усталый и разбитый новостями, я послушно кивнул и закрыл глаза.
Мне хотелось вернуться обратно в темноту.

Туда, где я опять смогу стать свободным и полноценным, каким никогда уже не почувствую себя снова. И когда я охотно погружался в эту темноту, отдавшись в её убаюкивающие руки, то слышал где-то вдалеке лишь затихающий плачь своих родителей.

Недовольно вздохнув, он нагнулся и поднял ещё одну охапку листьев.

- Вот скажи мне, какого лешего я это делаю?

- Потому что ты любишь меня, - улыбнулся я, глядя на него и держа в руках открытый мешок, куда он сбрасывал листья.

Приподняв бровь, он наклонился за очередной охапкой.

- Не уверен, что этой причины достаточно, - бухтел он. - Ты позвал меня, обещая, что нас ждёт «клёвый день весёлых развлечений на улице», «возможно даже небольшая пробежка» - сказал ты, - и, запихнув листья в мешок, он пристально посмотрел на меня. – Обманщик.

Смеясь, я покачал головой.

- Ну, в принципе, мы действительно на улице, а пробежаться можем после обеда.

- А развлечения? Где же развлечения? – и, наклонившись, выставил передо мной свою симпатичную задницу. – И какая нафик пробежка? Теперь я точно не смогу бегать, потому что моя спина скоро отвалится. И разве у вас нет какого-нибудь садовника, который сам может сделать всю эту хрень?

- Нет, мой отец не видит в этом никакого смысла, когда «у него есть двое очень крепких, здоровых и молодых парней, которые прекрасно могут сами это сделать».

Валера застонал и пнул листья ногой.

- О, нам с тобой от этого стало легче! Тебе что, двенадцать лет? – и он в своей типичной манере надул эти восхитительные губки, опустив вниз прекрасные голубые глаза.

Мой член мгновенно дёрнулся при мысли об этих губах, когда они обхватывают мой член. Бросив взгляд на входную дверь, я слишком близко для обычного друга наклонился к нему и прошептал на ухо:

- Если ты поможешь мне, то сегодня вечером я сделаю тебе самый лучший минет в твоей жизни.

Я знал, чем подкупить его.

У Валерки тут же появился энтузиазм, и, растянув огромную самодовольную улыбку на лице, он начал работать в три раза быстрее, чем прежде. Так что всю вторую половину дня мы вместе выгребали листья, попутно бросаясь охапками друг в друга, и собирали их в мешки. И ему даже удалось не жаловаться... сильно.

А когда мы уже запихивали последнюю кучу в мешок, на крыльцо вышла моя мама и крикнула нам, что обед уже готов. Солнце начинало клониться к закату, и я понял, что мы работали где-то часов пять. Наш двор был огромным по сравнению с остальными, находившимися поблизости, и лес, окружавший наш забор с трёх сторон и постоянно ронявший свои листья, только прибавлял работы. Обрадовавшись, Валерка бросил свои грабли и с довольной улыбкой выгнул спину, подняв руки над головой. При этом его рубашка задралась достаточно, чтобы поддразнить меня. Заметив на себе мой взгляд, он улыбнулся и подтолкнул меня локтем.

- Позже ты сможешь увидеть намного больше. Кстати, я думаю, что ты ещё должен будешь сделать мне массаж, причём и ног тоже. Мои бедные ноги, я еле стою.

- Слышишь, хлюпик, это не входило в условия договора, - ответил я, завязывая последний мешок.

- А я пересмотрел часть сделки, - крикнул он мне в спину, когда я, закинув на плечо мешок, пошёл его относить.

Поставив его рядом с остальными двадцатью, которые мы все заполнили, я вернулся к Валере и увидел, как он разминал своё тело, наклоняя его в разные стороны.

- Никогда бы не сказал, что ты спортсмен, наматывающий круги по треку.

- Здесь ключевое слово «трек», а не спортсмен по сгребанию листьев, - поморщился он.

Повернувшись к нему спиной, я позвал его через плечо:

- Иди сюда.

Поколебавшись, он шагнул вперёд, пока его грудь не прижалась к моей спине. Даже сквозь свою рубашку я чувствовал тепло его тела.

- Что? - спросил он, затаив дыхание.

Я знал, что сейчас его сердце бешено заколотилось от нашей близости, и также знал, что его глаза метались от меня к окну кухни, откуда мы хорошо просматривались.

- Запрыгивай, - сказал я и развёл свои руки в стороны, немного заведя назад и чуть согнувшись, готовясь к его весу.

- Ты на полном серьёзе?

- Если это прекратит твоё нытьё, то да.

Но перед тем как запрыгнуть мне на спину, он, немного помедлив, наклонился и тихо спросил:

- Но ты же всё равно сделаешь мне минет, верно?

- О, даже не сомневайся. Для меня это будет такое же вознаграждение, как и для тебя, - ответил я, глядя на него через плечо и облизываясь.

Засмеявшись, он сделал шаг назад, и тут я почувствовал его руки на своих плечах, а потом он запрыгнул мне на спину. Ногами он обхватил мою талию, и я, схватив его под колени, немного подсадил повыше, чтобы мне было удобней его нести. Затем он обвил руки вокруг моей шеи и приблизил свои губы к моему уху.

- Шевели копытами, мальчик! - усмехнулся он.

Стараясь не рассмеяться, я направился в сторону крыльца, и с каждым шагом наш огромный двор казался мне ещё больше.

- Ммм... такое балдёжное ощущение от того, как ты сейчас двигаешься, - простонал он мне в ухо.

Я знал, что он был в курсе, где мы находимся, и что нас могут увидеть, поэтому будет вести себя невинно.

Но то, что вышло из его уст, оказалось совсем неожиданным.

- Теперь у меня стояк, потому что мой член трётся о твою спину, - и он вдавился в меня, давая мне почувствовать, каким был уже твёрдым.

Меня всегда поражало, как мгновенно мы возбуждались друг от друга, лишь соприкоснувшись. И хоть я никогда не был с другим парнем, но точно знал, что никто не смог бы заставить меня так себя чувствовать, как делал это Валерка.

- Заткнись от греха подальше, - предупредил я, остановившись и снова подбросив его повыше, - или я сброшу тебя.

Но он полностью меня проигнорировал:

- Ты чувствуешь его, малыш? Чувствуешь, какой мой член уже крепкий и готовый для твоих губ, которые так сладко обхватят его и высосут из него всё до последней капли.

- Блин, Валерка! - хватал я ртом воздух, неуверенный, от чего именно задыхался: от его веса или слов.

Заметив впереди какое-то движение, я поднял глаза и увидел на крыльце маму с чем-то в руках.

- Думаешь, она знает, какой классный минет делает её сын? - спросил он меня. – И как сильно я хочу кончить ему прямо в горло, выкрикивая его имя?

Я начал хохотать, мои щёки мигом вспыхнули, и я благодарил Бога, что мама спишет это на то, как я запыхался, неся на себе Валеру, а не из-за его похабных словечек.

По правде сказать, я мог бы пронести его несколько миль, потому что чувствовал себя сильным, здоровым и крепким. Тяжело было его нести из-за эрекции, которую он у меня вызвал.

- Поверить не могу, что ты говоришь мне такие вещи, - хихикнул я.

- О-о, тебе нравится, когда я говорю с тобой вот так, - правдиво подметил он, - когда я говорю, как сильно хочу сосать твой... о, здравствуйте, Раиса. – удивительно быстро перевёл он разговор, как только мы оказались недалеко от крыльца.

Она помахала нам рукой и навела на нас камеру. Остановившись, я немного переместил вес Валерика, и мы оба улыбнулись, глядя на неё, пока она делала снимок.

И в момент съёмки сквозь всё ту же растянутую улыбку он тихо проговорил:

- Позже твой член – мой.

Я споткнулся и так расхохотался, что чуть не уронил моего сорванца, но всё же смог дойти и спустить его вниз.

Мама смеялась вместе с нами, хотя и по совершенно другой причине.

- Пойдёмте ужинать, мальчики, - снова пригласила она нас и, повернувшись, вошла внутрь.

Но как только я подошёл к двери, чтобы открыть её, Валера схватил меня за руку.

- Это всегда будет так? – внезапно негромко спросил он.

- Как так?

- Ну вот так вот всё между нами. Искра или химия, или как там ещё нафиг это называется.

- Конечно, - и я потянул его от двери к углу террасы. - Ты – смысл моей жизни, Валера. Да я и секунды не собираюсь провести ещё хоть с кем-то, кроме тебя.

На его щеках заиграл румянец, и он опустил глаза.

- А вдруг что-то случится? Что если мы не сможем поступить в один и тот же колледж, или я вообще не поступлю ни в какой, или мы перестанем таиться и... - встревожено лепетал он.

- Лапа моя, остановись. Просто остановись, - я обнял его и, рискнув, притянул к себе. - Доверься мне. Ты и я, мы вместе навсегда, чтобы ни случилось. Колледж, наши семьи... ничего не будет стоять на нашем пути. Я обещаю.

- Но...

- Никаких «но», я обещаю.

И я почувствовал, как после этих моих слов он начал расслабляться, отпуская свои страхи. Я знал это ощущение, потому что когда он был в моих руках, мои страхи исчезали тоже.

- Я люблю тебя, - прошептал он.

- Я тоже тебя люблю, - прошептал я в ответ и отпустил его. – Нам уже нужно заходить.

Кивнув, он повернулся, и я последовал за ним внутрь дома.

- Так здорово пахнет чем-то вкусненьким, госпожа Дитрих, - провозгласил он, входя на кухню.

Стоя в дверях, я снял свою толстовку и залюбовался смеющимся Валериком, когда моя мама как-то пошутила с ним.

Эта картина смотрелась так естественно: Валера хозяйничал у меня на кухне, доставая напитки из нашего холодильника и помогая маме достать что-то из верхних шкафчиков. И моё сердце, переполненное радостью, просто рвалось из груди.

Мы были счастливыми и цветущими в полном расцвете сил, и впереди нас ждало счастливое совместное будущее.

Мои глаза широко открылись в мрачной, тёмной комнате, и, оглядевшись вокруг с колотящимся сердцем, я, наконец, понял, где находился. За то короткое время, пока был за пределами сознания, я совсем забыл, как ужасно обернулась моя жизнь всего за те несколько драгоценных секунд, и теперь меня встретила страшная и безжалостная реальность. Прищурившись, я рассмотрел фигуру на стуле рядом с моей кроватью, и по форме и ширине плеч понял, что это был мой отец.

Я тут же вспомнил сон, который только что мне снился. Он был таким ясным и реальным, как если бы я заново всё это пережил. Во сне моё тело было достаточно сильным, чтобы часами сгребать листья и носить Валерку на спине. И этот сон был жестоким напоминанием о том, чего я больше никогда не смогу сделать.

Ничего этого больше не будет.

И пускай мой отец спал возле меня всего в нескольких дюймах, я никогда не чувствовал себя более одиноким, чем сейчас.

Крепко зажмурившись, чтобы прогнать нахлынувшие эмоции, я почувствовал, что всё равно не справляюсь с ними, и, отвернувшись от отца, заставил себя не закричать, пока тихие слёзы тем временем бежали по моим щекам.

Я годами тебя писал,
Собирая скупыми крохами.
Темноту ночей колыхал,
Одиноко нервными вздохами.

Рисовал, не уставая
Жизнь набросками устилать.
Я напалмом горел, зная,
Что с тобой до костей выгорать.

Через край кувшин, да уж полон.
Ты, напившись, забудешь вмиг.
Но твой путь будет горек и солон,
Ведь во мне пересох родник.