Игра в прятки

Потянувшись вверх, я обнял его за шею. Он притянул меня ближе, и мы так и стояли несколько минут, прижавшись друг к другу. Он уткнулся лицом к моей шее, и я сделал то же самое. Мы принадлежали друг другу. И мы знали это. Несмотря ни на что, мы нашли друг друга – каждый свою половинку. Мы вдыхали ароматы друг друга, и я отчаянно пытался сохранить все чувства, которые испытывал, потому что хотел навсегда запомнить этот прекрасный момент.

Он приблизил губы к моим губам и начал нежно, с любовью целовать меня. Наши языки соединились, и я застонал в ответ, когда моё тело ответило, как и всегда с всепоглощающей потребностью.

– Итак, а если я ищу что-то более... возбуждающее, - он поднял бровь.

Этот голос станет моей смертью.

- Ну, тогда ты получаешь старый добрый набор «Трахаться и сосать», под завязку набитый оргазмами. Запатентованная вещица. Гарантирует удовольствие всем участникам.

Его глаза потемнели, и внезапно я замолчал, а дыхание стало прерывистым.

- Расскажи мне больше, - приказал он низким и глубоким голосом.

Я глубоко вздохнул, под его пристальным взглядом.

- Но мой любимый - "Оргазмо-взрыв". Его можно описать только, как "Я только что трахался до потери сознания со своим парнем, рок-звездой, сексуальным богом, у которого гигантский член и никогда не опускающаяся эрекция".

Как только последний слог сорвался с моих губ, Валера вскочил со стула со сверхчеловеческой скоростью с громким рычанием, исходящим из его груди. Он сбросил всё со стола на пол, печенья и тосты, как и стаканы с тарелками разлетались вокруг нас. Я задохнулся, когда он наклонился и поднял меня на стол, словно я ничего не весил. Он сорвал с меня одежду, и через несколько секунд я был абсолютно голым и окружён обрывками одежды. Потом он приступил к своей одежде, и моё тело взорвалось от желания, пока я наблюдал, как он ожесточённо срывал одежду.

Святая Матерь Потрясающего Секса.

Я не видел ничего и НИКОГДА более сексуального, чем мой мужчина, разглядывающий меня, словно хотел сожрать каждый дюйм моего тела, и срывающий одежду, словно от этого зависела его жизнь. Я дрожал и горел, когда его абсолютно вертикально стоящий член показался на глаза, и он залез на меня сверху.

- Я, нахер, люблю твои грязные мысли, - пробормотал он, - и я собираюсь заплатить дополнительно, чтобы иметь открытый доступ ко всем частям всё утро, - я схватил его за волосы и притянул к своему лицу. Он напал на меня с жадностью, и я трепетал под ним. – О, и Денис? – сказал он голосом, полным секса, - я собираюсь купить тебе каждый грёбаный "Оргазмо-взрыв" в магазинчике.

Я откинул голову назад, когда он набросился на меня.

- О, Боже, ДА!

- О Боже, Валера... - он поднял мою ногу и принялся водить руками вверх-вниз по моему бедру. Член пульсировал между ног, и кровь закипала в венах, в то время как его руки посылали электрические разряды по моей коже. Я ухватился за его волосы, чтобы не упасть, когда его горячие, великолепные губы начали посасывать мою шею.

Господи Иисусе!

Его веки затрепетали, когда я коснулся его, и мой мозг чуть не взорвался от осознания того, что я могу вызвать у него такую реакцию. Я слышал собственные стоны и громкое тяжёлое дыхание, но ничего не мог поделать с собой. Этот мужчина оказывал на меня такое влияние, как никто другой. Это было похоже на то, как если бы я всю жизнь видел всё только в чёрном и белом цветах, но стоило его безумно сексуальным пальцам коснуться меня, как мир вокруг взорвался яркими красками и звук стал объёмным. И это просто безумно возбуждало меня.

Он заглянул мне в глаза, и весь остальной мир словно испарился. Я попытался не отключиться и сосредоточился на нём, но воспоминания о моём прошлом вновь потоком захватили меня...

Я почувствовал, как тёмный незнакомец притянул меня в свои объятия, и впервые с тех пор, как моя мать разбила моё сердце на миллион ноющих кусочков, я почувствовал себя... в безопасности. Я провёл на улице всего шесть недель, но из-за мучительной боли внутри, которая ухудшалась с каждым вдохом и движением, казалось, что срок был намного длиннее.

Для того чтобы выжить я проще стал относиться к унижениям. Рылся в мусорных баках, как крыса, чтобы раздобыть хоть какой-нибудь еды. Терпел взгляды, полные отвращения и жалости от незнакомцев, когда я заходил в общественные туалеты и ванные, чтобы отмыть ужасное зловоние. Принял животное внутри себя, которое распугивало бесхребетных подонков, считающих меня слабой и уязвимой добычей. Я очень быстро повзрослел в свои одиннадцать лет.

Единственное, что я не мог вынести - это осознание, что теперь это моя жизнь. Мой мозг протестовал, когда я пытался понять, что не достоин, что не заслуживаю вообще никакого счастья, что я выброшен из одного ада, и отправлен, нахер, в другой. Он яростно сопротивлялся, когда я спускался в своё личное чистилище, умоляя меня бороться, сопротивляться безнадёжности, которая обволакивала меня, как одеяло, но сила моей жалости к себе и вины были непреклонными, и это не отрицалось.

Когда Он нашёл меня, я сидел на тёмной лестничной клетке, пристально, не моргая, глядя на старую туристическую афишу, на которой была изображена молодая пара, сидящая на экзотическом пляже, попивая коктейли. Это стало моим любимым местом, и я часами смотрел на чарующую картинку, игнорируя изумлённые взгляды прохожих, игнорируя голод, игнорируя отвратительные запахи своего немытого тела, и что более важно, игнорируя обманутого мальчика во мне, который плакал от того, что я никогда не испытаю беззаботного счастья улыбающейся пары на порванной и выцветшей картинке, потому что я был животным – и не заслуживал любви, даже своей матери.

Картинка переносила меня в другое место – туда, где я не вспоминал себя в одиннадцатилетним возрасте, плача от боли в изувеченном теле и психологической травмы. Она переносила меня в место, где я мог закрыть глаза, не вспоминая лицо отчима, когда я стоял над ним, а вокруг разлеталась запёкшаяся кровь и спутанные волосы, когда я плакал за все пять лет потерь, позора и мести. Мне не нужно было вспоминать полный ужаса и отвращения взгляд матери, когда она ударила меня и заорала, чтобы я уходил и больше никогда не возвращался.

Поэтому, когда он нашёл меня и нашёптывал нежным голосом полным защиты и утешения, предлагая сбежать из ада, в котором я жил, я пошёл с ним – охотно, с благодарностью, не задавая вопросов.

Он дал мне еду, и маленькую, грязную кровать, и несколько первых дней я на самом деле думал, что он был моим спасителем – но существовала маленькая, циничная часть меня, которая понимала, что всё это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Это стало заметно, когда он осторожно изучал меня, когда думал, что я не вижу. Это стало заметно, когда его руки начали исследовать моё тело, под предлогом успокоения, и очень быстро до меня дошло, что тепло и безопасность, которые он обещал, станут чем-то, на чём он сможет заработать.

Постепенно он стал просить меня удовлетворить его орально – чтобы отблагодарить за его невероятную доброту. Я не сопротивлялся. У меня было только моё тело и тот факт, что мой рот мог понравиться ему, было тем, за что я был почти благодарен.

Однажды ночью он взял меня за грудь и спросил о моей невинности. Я почти рассмеялся вслух. Я невинен? Слово казалось мне настолько смешным. Невинность подразумевала уровень чистоты и непорочности, о которых я не знал с тех пор, как умер мой отец. Это должно значить, что я не испорчен и не развращён, и чувство вины во мне горько усмехнулось от этой мысли. Я никогда не занимался сексом с мужчиной, но был ли я невинен? Это мысль показалась необъяснимой, учитывая тот факт, что меня послали к чёрту целиком и полностью на всю оставшуюся жизнь.

Однако я понимал, что он хотел услышать, поэтому ответил утвердительно. Его лицо излучало удовольствие, и прошло не так уж много времени, как я стал благодарить его за доброту не только своим талантливым ротиком, и он приказал, чтобы я начал “благодарить” и избранную группу его “друзей”. Я оцепенело доставлял им удовольствие, зная только то, что нужно довести их до освобождения. Мой рот не позволял мне опуститься до нижнего круга ада, и я объяснял это тем, что не был шлюхой, потому что никаких денег не платили – по крайней мере, не мне.

В тот день, когда он продал мою девственность с аукциона тому, кто предложил самую высокую цену, крошечная часть моего мозга, которая понимала, что происходит, кричала мне, чтобы я боролся, защищался, понял, что имею право на большее, чем то, во что я превратился. Я игнорировал его. Это было легко. Я никогда и не считал, что заслуживаю большего. Я был виновен и должен понести наказание.

Я потерял свою невинность в грязном, вонючем гостиничном номере. Удачливый победитель, выигравший мой редкий приз, забрался на меня и хрюкал, в то время как трое его друзей стояли вокруг и, поглаживая себя, наблюдали, как он забирал последнюю часть моей невинности. Я просто почувствовал это. К тому времени наступило блаженное онемение, за что я был благодарен, по крайней мере, на какое-то время.

Следующие двенадцать месяцев надо мной было совершено невообразимое количество извращений, и я принял их без жалоб. Я принимал свои унижения с тихими хныканьями, делая то, что мне говорили, выполняя все “его” прихоти и желания, как необходимое зло. Я был жалким. Я тихо ненавидел себя и каждую потную, трахающую меня свинью, и мне понадобилось много времени, чтобы начать ненавидеть “его” больше всех.

- Ах, мой маленький Дэн, - шептал он как-то ночью, трахая меня перед сном, - у меня было много мальчиков за последние годы, но ты мой любимчик. Ты знаешь почему? – я покачал головой, пока он вгонял в меня свой член, и надеялся, чтобы он скорее разрядился в презерватив и отвалил от меня. – Тебя это на самом деле не волнует? Ты себя так сильно ненавидишь, что всё, чтобы я ни делал, не так уж и плохо, Денис? – меня передёрнуло, когда он наклонился, чтобы запихнуть свой рот в меня. Он посасывал меня, прежде чем хрюкнуть и кончить. – О, Боже, да! Ты, блядь, принадлежишь мне, маленькая шлюшка! Ты – мой! Навсегда! Да!

Он скатился с меня, и я быстро натянул простыни и отвернулся, позволяя поглотить себя счастливому онемению.

- Теперь ты всегда будешь принадлежать мне, мой маленький Дэн, моя грязная маленькая шлюха, - он искоса взглянул на меня, вставая, чтобы уйти. – Ты теперь принадлежишь мне.

Уши горели от его слов. Он впервые меня так назвал, и это слово эхом отозвалось у меня в голове, когда он поцеловал меня в лоб. Когда дверь за ним закрылась, онемение стало исчезать, и вместо него вспыхнул чистый гнев. Он пульсировал в моём теле, когда его правдивые слова стали пробиваться через мою тщательно выстроенную стену.

Я был шлюхой.

Я был его шлюхой.

Я ненавидел себя за то, что позволил этому животному управлять собой. У него была вся власть, а я сам, бля, отдал её ему. Я убивал себя, часть за частью, мужчиной за мужчиной – принимая горе, вину и боль – разрешил этому победить, взять надо мной верх. Я ненавидел его так долго, что проще было игнорировать то, что в глубине души я знал – это была моя ошибка. Он когда-нибудь меня принуждал к чему-то? Нет. Я когда-нибудь отказывался от всех этих отвратительных вещей, о которых меня просили? Нет. Я когда-нибудь, блять, просто сказал 'нет'? Нет.

Неожиданно, события прошлых двенадцати месяцев ворвались в мою голову, как ураган, я побежал в ванную, где меня вырвало. Я собрал всего себя, очищаясь до отвратительной чистоты, и избавился от жалкого, маленького мальчика, который позволил купить себя и продавать, как дешёвый кусок мяса.

Я сполоснул рот и умылся, и затем я сделал то, чего не делал почти год – я посмотрелся в зеркало. Я смотрел на то, чем я стал, и крошечная искра чувства собственного достоинства, тлеющая во мне, взорвалась. Что я, нахер, делаю? Господи, я пережил пять лет мучительного физического насилия и умственной боли только для того, чтобы позволить нескольким кускам еды и нехватке благ цивилизации превратиться в ненавидящую себя суку? Я, бля, так не думаю. Хватит.

Я быстро вернулся в спальню, оделся, сложил всё, что у меня было, в свой грязный рюкзак и свалил к чёрту из места, которое стало свидетелем худших моментов моей жизни. Я оказался на улицах и почувствовал то, что не чувствовал уже долгое время – свободу. Я понимал, что он будет в ярости. Я даже знал, что он найдёт меня, но в тот момент меня это не волновало. Всё, о чём я мог думать – уйти и попытаться собрать частички души, кусочки которой были рассыпаны по всему городу. Я должен был найти того мальчика, у которого хватило силы принять побои за свою неблагодарную сучку мать. Мальчика, который знал, что сможет справиться с любыми оскорблениями на своих условиях, а не на чьих-то. Я должен был найти Дениса, и оставить бессильного маленького мальчика в той грязной спальне с облупившейся краской и использованными презервативами.

Он нашёл меня четыре дня спустя. Он просил меня вернуться, а потом стал приказывать, угрожать, и когда ничего не сработало, он начал избивать меня. Я почти рассмеялся, когда его кулак коснулся моей челюсти и практически отправил в нокаут. Он на самом деле считает, что мне это не знакомо? Что я не вытерплю больше этого и дальше? Что он сможет причинить мне больше боли, чем я причинил себе сам? Грёбаный идиот.

Я позволил ему избивать себя, пока он не выбился из сил, а его руки не были в ссадинах и ранах, и когда он попытался вытащить меня из моего переулка, из моего убежища – моей свободы – я закричал от ярости и боролся с ним из-за всех сил, которые у меня остались. В конце концов, он отпустил меня, оставил, избитого и истекающего кровью на холодной земле. Когда он ушёл, я почувствовал, как во мне загорелся маленький огонёк чувства гордости, и это было лучшее чувство, которое я когда-либо испытывал. Я победил. Я получил право решать, что произойдёт со мной, и поклялся, что никогда не выброшу вновь это право по любой причине.

Это было в ту ночь, когда Ратмир нашёл меня. Он взял меня на руки и обработал мои раны, постоянно бормоча что-то о том, как счастливы будут ангелы, что он помог мне. Он постоянно трогал свой цилиндр. Он сидел надо мной три дня, пока заживала одна из худших ран, приносил мне еду, воду, и даже болеутоляющие, которые крал из соседней аптеки, и когда “он” вернулся, чтобы закончить начатое, он увидел психически неуравновешенного, рычащего Ратмира, охраняющего меня, как сторожевой пёс. Сраный трус, он почти обмочил штаны.

За эти годы он пытался заставить меня вернуться больше раз, чем я смогу сосчитать, но он понимал, что потерял надо мной власть. Я не собирался снова быть его товаром, который он сможет покупать и продавать. Он продолжал избивать меня каждый раз, когда находил одного, но с течением времени я научился отвечать ему тем же очень даже хорошо.

А теперь я здесь, обёрнутый в пушистый халат, лежащий на красивой кровати в роскошном пентхаусе, так далеко от той жизни, насколько это вообще возможно, но всё ещё не избавился от неё.

Я закрыл глаза и слушал музыку, льющуюся из гостиной, которая обволакивала меня в кокон счастья и чуда, нашёптывая мне о парне, создающем её. Я вздохнул и позволил ей поглотить меня, молясь, чтобы она разогнала гнездо змей, собравшихся в моём животе, извивающихся и шипящих на мои сомнения и страхи, посещающие голову.

Когда мы вернулись в пентхаус после утреннего секса в кафе, то провели день в неловкой тишине, и ни один из нас не знал, как сократить пропасть, образовавшуюся между нами. Эта тишина, казалось, заполнялась всеми невысказанными словами, делая её ещё шире, глубже, более сложной. В конце концов, Валера пошёл в музыкальную комнату, а я направился в свою спальню, и когда я закрыл дверь за собой, отделяясь от парня, которого люблю, я со злостью проклял тот факт, что не родился нормальным мальчиком, у которого были любящие родители, с нормальным детством, который мог встретить парня своей мечты, который бы не оглядывался постоянно через плечо, чтобы убедиться, что прошлое не догонит его и не разобьёт все надежды.

Я позвонил Ратмиру, коротко пробормотав извинения за своё поведение утром, но услышал только дружеский уверенный голос. Он несколько раз извинился тоже, заставляя чувствовать себя большим куском дерьма, чем до звонка. Мы немного поговорили об убийстве моего двойника. Полиция взяла показания у многих бездомных, в поисках убийцы, но, как обычно, улицы молчали. Ратмир, как бывший полицейский, выложил свою теорию, и я выслушал его, пытаясь избавиться от мысленных представлений – я видел себя, окровавленного и избитого, лежащего с другим мусором в вонючем переулке, медленно сгнивая, в то время как весь мир даже не думал обо мне. Никто бы не объявил меня без вести пропавшим. Никто не стал бы отчаянно искать меня. Никто не надел бы траур в тот день, когда меня закопали бы в картонной коробке в могиле без надписи. Я вздрогнул. Если бы не Валерка, то, возможно, всё бы закончилось для меня по-другому. Я постарался не думать об этом.

Я пробормотал Ратмиру свои извинения и принял душ, пытаясь смыть медленно поднимающееся чувство беспокойства в моём теле.

Когда я оделся и лёг в постель, то вспомнил всё, что Валера принёс в мою жизнь – как он спас меня, не зная об этом, и теперь его музыка звала меня, подталкивала сделать первый шаг, нарушить тишину. Я знал, что не готов рассказать Валерке всё, но я также знал, не сделай кто-нибудь из нас что-нибудь – что угодно – тишина поглотит нас, а я люблю его так сильно, что сделаю, абсолютно всё. Я встал и оделся, не желая больше быть без него.

Я следовал на совершенные звуки, позволяя им смыть мой стыд, пока не оказался у него за спиной, наблюдая, как он создаёт красоту из ничего. Я пробежался ладонями по его плечам, и он прислонился спиной ко мне, продолжая играть. Я провёл руками по его рукам, пока они порхали над клавишами. Я положил голову ему на плечо, наклонившись над ним, и он медленно повернул голову и нежно поцеловал меня. Он прекратил играть и посадил меня к себе на колени, прижимаясь лицом к моей шее и тяжело дыша. Мы долго держали друг друга в объятиях, и тишина медленно спала и рассеялась, как туман холодным утром.

- Я люблю тебя, Сука, ты ведь знаешь это?

- Я знаю. Я тоже люблю тебя, Придурок.

Спустя какое-то время я отстранился и стал изучать его лицо. Для меня было так странно, что такой великолепный парень может любить меня, и желать меня. Я легонько изучал его черты лица пальцами, чувствуя взгляд его синих глаз на себе.

Понял бы он, если бы я рассказал? Смог бы он блокировать изображения меня и бесчисленных мужчин, которых я трахал всеми немыслимыми образами, или он не сможет увидеть во мне не только шлюху, которой я и был? Я хотел быть уверенным в его любви, в его верности, но как я мог? Я всё ещё не мог поверить, что он настоящий, в моих руках, и любит меня – я на самом деле хочу рискнуть им, понимая, насколько недостоин его?

Часть меня хотела сказать ему и тут же убежать, чтобы посмотреть, последует ли он следом – но часть меня знала, что он никогда не пошёл бы, и это убьёт меня.

Я провёл пальцами по его губам, загипнотизированный их совершенством. Я наклонился и прижался к его губам своими – мягко, нежно, чувствуя его дыхание, чувствуя его руки, напрягшиеся вокруг меня. Он отстранился и поднял руку к моему лицу, нежно прослеживая линии уха. Я видел, как потемнели его глаза, а дыхание стало чаще. Всё в нём очаровывало меня: как он двигался, его запах, его талант, его сострадание, его красота. Он единственный. Казалось, словно я выиграл в грёбаную лотерею, а я ведь даже не покупал билет.

Пожалуйста, давай пройдём через это, молился я про себя.

Он притянул моё лицо ближе и начал покусывать мои губы, уговаривая меня открыть рот, чтобы он мог найти мой язык. Мы поцеловали друг друга нежно, с любовью, не слушая неугомонные гормоны, которые, казалось, всегда руководили нашими любовными ласками. Сегодня вечером всё будет не так. Сегодняшний вечер был чем-то более глубоким, более значимым. Это было больше, чем просто наши тела, и это было так волнующе.

Я запустил пальцы в его волосы и упивался его поцелуем. Он слегка наклонил моё лицо, пытаясь углубить поцелуй, и я шире открыл рот, чтобы позволить ему это. Я чувствовал его горячее дыхание на своём лице, когда он простонал мне в рот, и инстинктивно руки сжали его волосы. Он снова застонал, и я услышал, как ответил ему стоном.

Я встал с его коленей и потянул за собой. Он направился в сторону спальни, но я остановил его, и он вопросительно приподнял брови.

- Стой, - приказал я тихо.

Подожги... И я буду гореть,
Жарче пламени, ярче чем солнце.
Окрыли... И я буду лететь,
Прорываясь в рассвет за оконцем.

Обними... Я укроюсь тобой.
Как земля, отдыхая под снегом.
Опьяни... И я выпью любовь,
Заполняясь горячечным бредом.

Обмани... Я поверю тотчас
И к истокам души приникая,
Полюби... Хоть на миг, хоть на час,
Чтобы знать, что я всё же живой.