Чёрно-белый секс Гестапо. Часть последняя

Катрин

Грегор настоял на том, чтобы обратно до Берлина нас довёз водитель, и устроился со мной на заднем сидении. Я тщетно пыталась уснуть, но меня будили кошмары.

Всё те же. Руки, тянущиеся ко мне из-за прутьев клеток.

А затем мой надрывный крик. И руки Грегора, гладящие мои щёки.

Он ни разу ничего не сказал, когда я просыпалась после кошмаров – просто успокаивающе обнимал, но лицо его сохраняло странную собранность и спокойствие, от которого я готова была взвыть.

Дорога домой оказалась куда длинней, и я облегчённо выдохнула, когда осталась со штандартенфюрером наедине.

- Пожалуйста, - выдохнула я, отчаянно хватаясь за отвороты чёрного кителя. – Заставь меня забыть этот кошмар.

Не говоря ни слова, Грегор поцеловал меня – грубо, неистово. Он дёрнул край моего кителя, отчего пуговицы звонко рассыпались по полу, оторвавшись от ткани. Его руки сжали мои бёдра до боли...

Обессиленный стон срывается с моих губ, и я падаю на колени. Перед ним.

- Не могу, - повторяю я безумным шёпотом, а штандартенфюрер, не говоря ни слова, берёт меня на руки и несёт в спальню, укладывает в кровать и уходит.
Этой ночью я буду спать одна.

На следующее утро он не разбудил меня.

Я проснулась одна в пустом доме. Только на прикроватном столике остался портсигар и зажигалка. Я закурила, не выбираясь из постели.

Мне хотелось заглушить ощущение гниения в своей грудной клетке, появившееся с приходом нового утра.

Зачем я во всё это ввязалась? Может, стоило позволить штандартенфюреру убить меня с самого начала, а не бороться за никчёмную жизнь?

Я провела весь день в постели.

Грегор вернулся ближе к полуночи, уставший, молчаливый и, почему-то мне так показалось, злой.

- Прости, - прошелестела я, когда он вошёл в спальню.

- Ты всего лишь женщина, - просто ответил он бесцветным голосом.

- Я разочаровала тебя?

- Своей ложью.

- Я не хотела... Я не виновата, что ты знаешь всё...

Слова путались на языке, и я просто замолчала.

- Уходи в спальню Элизабет, - бросил Грегор, расстёгивая китель.

Разве может быть всё ещё хуже?

Как оказалось – может.

На следующий день штандартенфюрер заставил меня вести протокол допроса. В подробностях.

Сам Моргенштерн проводил его с каменным лицом – его лицо ни разу не дрогнуло: ни когда он бил допрашиваемого, ни когда он резал или прижигал кожу этого человека.

А у меня в голове звучала лишь одна мольба.

Убей меня!

Не заставляй смотреть на этот кошмар.

Я ведь знаю, что это не ты.

Это маска.

Всего лишь маска.

Не добившись почти никакого результата, Грегор поднял руку и приставил ко лбу мужчины пистолет.

- Штандартенфюрер, - одёрнула я его, - вы не думали, что этот человек может быть ещё полезен?

Он фыркнул и махнул охране, чтобы те увели пленного.

- Не надо мне указывать, маленькая Кати, - прошептал он мне на ухо, уперевшись стволом пистолета между лопаток. – А то доиграешься, милая.

- Уже, - прошипела я, вскакивая со стула.

Мы не разговаривали до самого вечера.

Когда мы остались наедине, с моих губ смогла сорваться лишь одна фраза.

- Убей меня.

- Прости? – холодно переспросил Грегор.

- Убей меня.

И в ту же секунду – удар по лицу, от которого я падаю на колени, звук взведённого курка...

- Пожалуйста, - шепчу я, опустив взгляд.

- Посмотри на меня, - раздаётся приказ.

Я поднимаю глаза к дулу пистолета.

- На меня.

Я со страхом смотрю в холодные глаза цвета пасмурного неба.

- Мне опостыли твои мольбы, Катрин.

- Убей...

- Молчать! Я не дам тебе такой простой смерти!

- Какой в этом смысл.

Он приподнимает моё лицо кончиком ствола.

- Я ещё не наигрался с вами, милочка, - поджав губы, шипит штандартенфюрер и хватает левой рукой меня за шею.

Всё. Конец.

Это настоящий конец.

Чтобы сейчас ни случилось, это последняя ступень моей жизни.

- Вставай и раздевайся.

- А....

- Прямо здесь или сейчас. Я не убью тебя, но покалечить могу, не задумываясь.

Я медленно встала, расстёгивая серый китель, затем – рубашку. Спустя пару минут уже вся одежда валялась на полу вокруг меня. Грегор бросил пистолет прямо на пол – неужели не боится, что я могу его убить? – и, скинув чёрный китель, подошёл ко мне. Больно ухватив мои волосы, он развернул меня к себе спиной и, подтолкнув на несколько шагов, заставил наклониться, уперевшись руками в спинку дивана.

- Лучше забудь всё, что было до этого, - говорит штандартенфюрер, проникая пальцами меж моих ягодиц.

Забыть? О, нет. Я предпочитаю отстраниться от реальности, спрятавшись в воспоминаниях, где Грегор был иным: нежным, ласковым, заботящимся обо мне.

Ведь больше это не повторится, так ведь?

Я почти не чувствовала, как его пальцы, а затем и член проникают в меня, я потеряла счёт времени и не заметила, как ослабели мои руки и ноги, и я упала на пол.

Штандартенфюрер схватил меня за волосы и вернул в полувертикальное положение.
Могу поспорить, несколько прядей остались в его руках.

Меня не хватало ни на крики, ни на стоны.

А после... после он просто оставил меня на полу.

Одну.

Придя в себя, я оглянулась вокруг: темно. Значит, уже глубокая ночь.

Я на ощупь добралась до его спальни, хотя всё во мне кричало, что я конченная мазохистка, раз так поступаю.

Грегор не спал, но не стал возражать, когда я легла рядом.

- Я соврал тебе, - вдруг тихо сказал он.

- Прости?

- Нет, не сказал всей правды.

- О чём ты? Мне казалось, ты больше не держишь меня за человека.

Штандартенфюрер пропустил мои слова мимо ушей.

- Когда я был в твоём возрасте, я впервые полюбил. Мужчину.

Я резко села и вгляделась в темноту, пытаясь увидеть лицо Моргенштерна.

- Это противоречило нашим правилам. Я скрывал его как только мог, но этого было недостаточно. Даже его высокое положение не спасло его...

- Честно говоря, я ничего не поняла.

Он всё так же не слушал меня.

- Я тогда только получил звание штурмшарфюрера. Я проставлялся перед сослуживцами в одном из кабаков. Мы были пьяны. Я даже сейчас в деталях помню, как он выглядел, как он подошёл... Мы вместе пошли домой – когда-то мы жили рядом. Но я тогда до своей квартиры так и не добрался.

На губах штандартенфюрера заиграла еле заметная печальная улыбка.

- Мы были счастливы больше полугода, но потом... Потом его раскрыли и арестовали. С тех пор я видел его всего один раз. В Бухенвальд я езжу не просто так.

- То есть...

- Да, я ездил повидаться с ним. Он сумел выжить, даже нося розовый треугольник на рукаве.

К чему эта абстрактная речь? Непонятные мне воспоминания? Зачем?

- Раз уж ты решил раскрыть карты, говори всё полностью, - хмыкнула я.

- Тебе не понять, Катрин.

- Тогда к чему этот разговор?

- Его звали Макс, ему было тридцать лет, он был гауптштурмфюрером, соответствовал всем меркам арийской красоты. Не знаю, как я заслужил его внимание...

Воспоминания Грегора.

От третьего лица:

Время уже давно перевалило за полночь. Два офицера Гестапо неспешно брели по пустой улице. Было видно, что один из них – тот, что пониже – слегка подвыпил: он опирался на плечо своего спутника и постоянно спотыкался, после чего обязательно встряхивал головой, убирая с длинную русую чёлку, растрепавшуюся из аккуратной причёски. Он опирался на плечо высокого блондина, на котором вечер, проведённый в кабаке, никак не сказался: форма застёгнута на все пуговицы, не измявшаяся, светлые волосы идеально зачёсаны назад.

- Вам, Моргенштерн, надо переночевать у меня.

- Зачем?

- Вы дверь-то не сможете открыть.

- Смогу, - с вызовом ответил новоиспечённый штурмшарфюрер.

- Не стоит оспаривать мои приказы.

- Приказы?

Гауптштурмфюрер покачал головой и с силой затащил молодого парня в свой дом.

- Я никогда не позволяю подчинённым их оспаривать. А таким молокососам, как ты, и подавно.

Моргенштерн попытался возразить, но одним жестом его заставили замолчать.

- Сними форму, а то с утра она будет похожа на половую тряпку, и иди в постель.

Юноша не стал сопротивляться на этот раз, и покорно снял форму, которую гауптштурмфюрер аккуратно повесил на плечики стула.

- А теперь иди в постель, гостевая комната – прямо в конце коридора.

К сожалению или к счастью, штурмшарфюрер ошибся дверью и лёг в кровать хозяина дома.

- Моргенштерн, вы пьяны настолько, что не смогли найти нужную дверь?

Юноша что-то невнятно пробормотал, накрываясь одеялом. Гауптштурмфюрер вздохнул и, подойдя к кровати, отобрал у него одеяло.

- Не наглейте, молодой человек. Решили спать здесь – обойдётесь без одеяла, - провозгласил он, ложась рядом с пьяным парнем.

Взгляд мужчины упал на широкую мускулистую спину.

Моргенштерн вздрогнул, когда чужая рука прочертила линию вдоль его позвоночника.

- Что вы, – он резко сел в постели, - делаете?

- Ровным счётом ничего, - ответил гауптштурмфюрер и покинул постель.

Катрин

- Нет, наши отношения складывались через силу и предубеждения. А потом его «обнаружили». Точнее, он сам признался – проболтался не в той компании. Не знаю, зачем он это сделал. Наверное, был пьян. Я всеми силами пытался вытащить его: даже говорил, что его подставили. Но ничего не вышло. Я встретил его в Бухенвальде спустя год. Отощавший, побритый наголо, безусловно, больной... Я не мог простить такое никому.

- И ты всё ещё ездишь к нему?

- Да. Готовлю план побега. Я отдал ему документы на чужое имя, билеты до Америки. Через месяц его уже не будет в этой стране.

- А все те женщины, которых ты убил.

- Я человек мстительный, Катрин. Макса предала его же псевдолюбовница.

- Если ты мстил всем женщинам за неё – ты просто ненормальный.

- Неразумно говорить такое человеку, в руках которого – твоя жизнь.

- Как я уже говорила мне плевать.

- Хорошо, Катрин.

Грегор сел и закурил.

Я подняла руку, пытаясь дотронуться до его плеча, но сильные пальцы схватили моё запястье.

- Ты больше не имеешь права дотрагиваться до меня без разрешения.

Я вопрошающе взглянула на него.

- Ты хотела смерти – ты её получишь. Но никто не говорил, что будет легко заслужить этот приз.

Он сделал затяжку и поднёс сигарету к моей руке.

- Боишься?

- Нет.

- Почему?

- Я потеряла всякий интерес к происходящему. Я хочу спокойной жизни, но никогда не смогу получить её.

Штандартенфюрер покачал головой и затушил сигарету о моё запястье.

Я непроизвольно вскрикнула, пытаясь отдёрнуть руку. Бесполезно.

- Я мог бы дать тебе спокойную жизнь, но ты отказалась, милая.

- А предложение ещё в силе? – усмехаясь сквозь боль, прошептала я.

- Да, Катрин. Всё ещё в силе, просто измени своё отношение.

- Прости, пожалуйста. Я просто пытаюсь избавиться от прошлого, но ты сам должен знать, что это нелегко.

- В отличие от тебя я не пытался от него избавиться.

- Тебе бы стоило попытаться.

- Никогда. Я не собираюсь уничтожать себя ради кого-либо.

Меня передёрнуло. Я уничтожила себя. Стёрла прошлое. Стала другим человеком.
Я никогда не заслужу ни прощение, ни уважение в глазах Моргенштерна.

Я изменила сама себе.

Но он не изменил.

- Твой бывший любовник, Макс, почему ты его спасаешь?

- Потому что я его любил и люблю, - сквозь зубы прошипел Грегор.

- А я?

- Ты просто девочка, которая зацепила моё внимание.

- Но ты не убил меня.

- Убить тебя? Слишком тяжело, Катрин. Мне так нелегко тебя убить.

- Неужели?

- Ты так хорошо вписалась в мою жизнь, что мне весьма трудно будет вычеркнуть тебя.

1942 год. Рождество.

Грегор поднял бокал, наполненный шампанским.

- С Рождеством, Катрин, - негромко поздравил он и отпил напиток. – Похоже, оно будет последним для меня.

- С чего такие предположения?

- Советская армия пошла в наступление.

- Может, это всего лишь временное явление.

- У меня плохое предчувствие, - вздохнул Грегор.

А мне-то казалось, что жизнь наладилась впервые за полгода...

Вроде, лучше и представить нельзя было: небольшая, но довольно пышная свадьба, тихие вечера – как я была рада, когда прекратились наши прежние конфликты! – ставшая рутинной работа, обычная семейная жизнь.

- Я бы хотела, чтобы ты ошибался, - вздохнула я.

- Я тоже, Катрин, - вздохнул он. – Ты и представить не можешь насколько.

- Могу я... остаться с тобой до самого конца?

- Нет. Это только моё бремя. Ты будешь свободна.

- И что я буду делать с этой свободой? Без тебя?

- Найдёшь ещё кого-нибудь.

- Вряд ли.

- Тогда... - Грегор снова поднял бокал, - встретимся на втором поясе седьмого круга Ада.

Я замолкла на пару минут, пытаясь вспомнить «Божественную комедию».

- Самоубийство?

- Порой, это единственный выход. Достойно умереть.

- То есть ты предпочитаешь...

- Выстрелить себе в голову, нежели сдаться в плен.

Я почувствовала, как по щеке катится одинокая слеза.

- Не стоит плакать, Катрин. Мы живём в такое время, что нельзя ни к чему привыкать или привязываться. Когда придёт время – ты уедешь из этой страны и забудешь меня.

- И когда же оно придёт?

- Завтра. Через месяц. Через год. Кто знает, - штандартенфюрер невесело усмехнулся и выпил оставшееся в бокале шампанское. – Нам уже не победить.

- Но ты не хочешь в это верить.

- Не хочу, - согласился он. – И я не поверю, пока войска противников не войдут в Берлин. А может, и тогда.

Время летело, забирая последние надежды.

Зима сменилась весной. Войска противника пошли в контратаку.

Грегор ходил мрачнее тучи, мы вместе проводили ночи напролёт в штабе Гестапо. Честно сказать, я не знала, что происходит, да и большую часть времени я без дела сидела в одиночестве в кабинете моего штандартенфюрера, пока он сам пропадал на совещаниях.

Я лишь морально готовилась, что он прогонит меня – отправит в безопасную страну, и мы будем уже в разных полушариях. И, скорее всего, больше не увидимся.

Меньше слов. Больше секса, объятий и поцелуев. Больше выпитого алкоголя и выкуренных сигарет. Меньше сна и надежды на завтрашний день.

Мы словно медленно сгорали в своём отчаянии и безнадёжности.

В молчаливом напряжении минула весна, наступило нерадостное лето.

- Уезжай, - наконец, тихо сказал Грегор одним из июльских вечеров, одним из тех немногих, которые мы проводили дома. – Я не хочу, чтобы ты погибла за мои идеалы.

- Я могу и хочу погибнуть за тебя.

- Я того не стою. Да и тебе это не нужно. Уезжай.

- Позволь мне... хоть что-то ощутимое оставить о тебе.

Грегор покачал головой.

- Я договорюсь с начальством, и через неделю ты уже будешь плыть в Америку. Там Роза, муж сестры и мой Макс.

Месяц назад штандартенфюреру удалось добиться амнистии своего любовника, и он сразу же заставил того бежать. Я не могла винить Грегора. В конце концов, он действительно его любил – я видела это в каждом движении, в каждом их прикосновении друг к другу.

Однажды я не удержалась и спросила его, почему он остаётся со мной.

- Я хочу знать, что дорогие мне люди в безопасности, - ответил он, на что подняла брови, находясь в лёгком оскорблении. – А ты, Катрин, надёжно спрятана под моим крылом. Когда я почувствую, что это не так...

Грегор не закончил, но я и так поняла: он не позволит мне разделить с ним любую участь, какой бы она ни была.

Это мрачное лето поспешно сменилось осенью, которая так же быстро сменилась зимой.

Третий Рейх терпел поражение.

Казалось, всё рушилось: вермахт больше не шёл в наступление, его притесняли, гнали, словно стадо овец.

И в один из холодных вечеров случилось то, чего я боялась больше всего.

- Паспорт на старое имя, - сказал Грегор, протягивая мне новые документы. – Уедешь во Францию, а оттуда – в США. Пока это хоть каким-то образом возможно.
Мои руки задрожали, стоило взять в руки небольшую книжечку.

- Мы так зависимы от всех этих бумажек, - не к месту шепчу я. – Всё зависит от них: репутация, безопасность, даже жизнь.

Паспорт летит на пол, а я хватаю Грегора за лацканы зимней шинели, которую он ещё не успел снять.

- Я тебя больше не увижу, так ведь?

- Скорее всего, - абсолютно спокойно ответил он.

Я грустно усмехнулась.

- Сколько времени у нас осталось?

- Эта ночь, - шепчет штандартенфюрер, прижимая меня к себе. – Надеюсь, больше мы не встретимся.

Наша форма летит прочь, губы сплетаются в поцелуе.

Последняя ночь нас.

Ночь, наполненная моими слезами и словами любви.

Спустя две недели я была уже в Америке.

Грегор

Осуждай меня, если хочешь,
Я безмерно устала от боли,
И мне просто хотелось услышать слова любви...

Эта девчонка должна была стать лишь очередной жертвой, ещё одним выполненным заданием. Я не устаю задаваться вопросом, почему я её не убил? Зачем нарушил правила?

Это не поддаётся никакой логике.

Почему эта Катрин стала для меня кем-то?

Определённо, никакой логики. Видимо, мне не суждено понять, зачем я держал рядом это шумное глупое существо, склонное к истерике...

А войска противника подходили всё ближе, и, каждый вечер, засыпая один в холодной постели, я понимал, что дело было не в симпатии, уважении или любви.
К сожалению, в какой-то момент любому человеку требуется кто-то, кто будет рядом, с кем можно будет поговорить и просто заснуть рядом.

Я не определял это желание как отношения и уж тем более – чувства. Элементарная потребность.

Любил я только одного человека.

Эта Катрин... Пусть думает, что я её любил.

Главное – я знаю, где правда.

1945 год.

Катрин

Третий Рейх потерпел поражение.

Тогда рухнули последние надежды и планы на будущее.

Большую часть времени я сидела на небольшом диване, поджав ноги к груди, и ждала вестей. Любых – письмо, написанное рукой Грегора, похоронку с его именем, известие, что он находится в лагере для военнопленных. Это стало моим основным занятием – ждать.

Но ничего не было. Ни единой весточки.

Рядом, словно тень, постоянно находился Макс. В последний год войны он устроился то ли гробовщиком на кладбище, то ли каким-то помощником в похоронное бюро. Я частенько язвительно замечала, как ему подходит эта профессия, на что бывший гауптштурмфюрер каждый раз одаривал меня полным ненавистью взглядом.

А через несколько месяцев пришло письмо.

Штандартенфюрер СС Грегор Моргенштерн был мёртв.

А через неделю Макс собрал вещи и уехал, кажется, в Англию.

Сначала я обрадовалась его отъезду, но потом...

Старшая сестра Грегора – Роза – решила, что меня надо утешать, обо мне надо заботиться, будто я заняла место её покойного брата. Я же просто замкнулась в себе, молча переживая все потери.

Наверное, всё произошедшее просто свело меня с ума.

Тот день выдался прохладным и пасмурным. Я задумчиво прогуливалась по улицам Нью-Йорка, промокая под холодным дождём. Прогулка привела меня на мост Джорджа Вашингтона.

Я остановилась где-то на середине и прислонилась к перилам, рассеяно изучая воды Гудзона.

После отъезда из Берлина всё казалось таким иллюзорным, слишком простым и ненастоящим. Порой я едва ли не с тоской вспоминала удары по лицу и пытки, которые приходилось наблюдать.

Я хотела вернуть ту жестокую жизнь. Жизнь, которой боялась.

Теперь мне так её не хватало.

И я не знала, как это можно исправить.

Я аккуратно перелезла через перила и в самый последний момент ухватилась за них.

Зачем я это делаю? Зачем?

Чего я добьюсь, полетев в мутные холодные воды Гудзона?

Ответ один – ничего.

И всё же...

Один за другим я стала отпускать пальцы.

Кажется, затормозила машина, кто-то крикнул, прося не прыгать.

Я расслабила руки и полетела вниз.

Воды гостеприимно распахнула ледяные объятия, ласково утягивая в бездну.

Я выдохнула последний раз, наблюдая, как последние лучи света исчезают где-то вдали.

Эпилог. От третьего лица:

Вересковая пустошь где-то в центральной части Англии.

Бывший штандартенфюрер СС неспешным шагом прогуливался среди высокого вереска, размышляя о событиях давно минувших дней. Тогда, в сорок пятом, он всё-таки изменил себе – сбежал под чужим именем в другую страну, где и жил до сих пор где-то на окраинах Лондона.

Ветер лохматил отросшие до плеч русые волосы, раздувал лёгкий хлопок свободной рубашки.

Твари не ходят в белом.

Моргенштерн прекрасно знал, что его любовница давно мертва, что его родственники думают, что он последовал примеру своего фюрера в мае сорок пятого, что он не сдался в плен.

А он сбежал. Как крыса с тонущего корабля.

И только один человек из его прошлого знал об этом.

- Грегор, ты долго ещё собираешься прохлаждаться там? – окликнул его низкий с хрипотцой голос.

Бывший штандартенфюрер обернулся и улыбнулся высокому светловолосому мужчине.
Макс. Да, он разыскал своего любовника, попросил его приехать, и тот не задумался ни на секунду.

И вот – два бывших офицера Гестапо нашли свой приют на окраине Туманного Альбиона. Нашли свой мир, обрели покой.

И сейчас, прохладным вечером конца лета, они просто стоят среди высокого вереска, держась за руки, вспоминая минувших дней.

Нет, они не забудут, они ни в коем случае не хотят этого, они не стыдятся своего прошлого. Их чёрная форма до сих пор бережно хранима среди рубашек и строгих костюмов.

Макс склоняется к лицу любовника и целует пересекающий правую щёку шрам. Грегор нанёс его себе сам – на случай, если захочет забыть. Но в присутствии партнёра потребность в этом пропала – они всегда смогут друг другу напомнить одним только своим видом.

Бывший штандартенфюрер запускает пальцы в растрёпанные волосы цвета зрелой пшеницы и тихо шепчет имя.

Макс.

Нет, он не вспомнит другое имя.

Эта Катрин, Кати... Она давно канула в Лету. Вместе с великой империей и прошлой жизнью.

Сейчас во всём мире есть только эти двое.

Большего им не надо.

Я человек и знать лишь я могу,
Как тяжело перед любимым мне быть в долгу.
Да разве мог я, хоть на миг, себе представить,
Какие силы будут в жизни править.

И что проклятье для моих смертей
Не в демонской крови, а лишь в моей.
Я путь избрал свой и прошёл его, как смог,
Пусть честь потеряна, но совесть я сберёг.

В игре вселенской я всего пиковый туз,
А козыри они. И лёг тяжелый груз
На плечи их, за то что жизнь им дал.
Но сколько бы я раньше не страдал.

И сколько бы в Аду я не горел,
По гнусным райским клеткам не сидел,
Я не раскаиваюсь, слышишь, Бог, меня!
Тебе нужна была моя семья?

Ну что же получи и подавись...
Но я предупреждаю – берегись.
Меня ты знаешь, я не тот, кто отступает -
Скорее лёд на адской кухне не растает.

И почернеют ангелы в Раю...
С тобой я рассчитаюсь за семью!
И Бог поёжился: "А ведь найдёт, подлец.
Его не остановишь... Он же – гей..."