Надломленные. Последняя часть

Продолжение вторника:

Грей:

Уткнувшись в свои ладони, я продолжал рыдать и спрашивать себя, как же я мог быть такой сволочью? Что же я натворил? Ну почему я так наехал на этого парня только из-за того, что он рассмеялся? Чёрт, ведь это не Валера предал моё доверие, а Миша. А я, ублюдок, ещё и нарочно старался уколоть его побольнее! Ну как я мог?!

Вытерев слёзы, я схватил дневник и, поднявшись на ноги, медленно пошёл в его спальню. Лёжа ко мне спиной, Валерка рыдал в свою подушку. Соображая, как поступить, я провёл рукой по волосам и, обойдя кровать, чтобы он мог увидеть меня, положил дневник на его прикроватную тумбочку. Но Валерик всё равно не поднимал своего лица, продолжая прятать его в подушку.

Тогда я опустился рядом с ним на колени и тихо сказал:

- Я знаю, что не заслуживаю твоего прощения, но всё равно прошу его у тебя. Я не имел никакого права так разговаривать с тобой и даже не знаю, почему отреагировал так. В общем, я тупая, эгоистичная скотина и прекрасно пойму, если ты возненавидишь меня. А теперь я уйду и никогда не побеспокою тебя.

Оторвав заплаканное лицо от подушки, Валера посмотрел на меня и с тревогой спросил:

- Ты что, не читал?

Сгорая от стыда, я не мог посмотреть ему в глаза и, отвернувшись, признался:

- Я прочёл первые несколько страниц ещё дома. Прости, что не признался раньше. Видимо, я не только скотина, но и трус.

- Докуда?

- Что докуда? – переспросил я, по-прежнему стыдливо пряча свои глаза.

- Докуда ты прочёл ещё дома?

- До того места, где твои родители лежали на полу, и твой отец пытался сказать тебе, чтобы ты убегал.

- Тебе нужно прочесть дальше. Пожалуйста, Грей, я хочу, чтобы ты знал, что я не какая-нибудь шлюха, снимающая мужиков и трахающаяся с тремя сразу, - и, снова уткнувшись в подушку, заплакал. - Они заставили меня...

Боже, как мне хотелось сейчас прижать его к себе и утешить, но я потерял любое право даже прикасаться к нему, поэтому просто мягко сказал:

- Шшш, Валер, я совсем не думаю так. Я хорошо понимаю, что кто-то очень сильно обидел тебя, когда ты был ещё мальчишкой. Подробности мне не нужны. Всё, что написано в твоём дневнике – это не моё дело.

Затем встал и направился к двери, чтобы уйти, но Валерка, глотая слёзы, тихо спросил:

- Почему?

- Что почему? – снова переспросил я.

- Почему ты так разозлился? – дрожащим от слёз голосом произнёс Валера. - Почему не стал слушать, когда я пытался всё объяснить?

Постояв в дверях, я снова вернулся к его кровати:

- Я ужасно сожалею, Валера, - теперь уже и мой голос дрожал, - но когда ты рассмеялся, это сразу мне напомнило одну очень гадкую ситуацию, когда я был моложе, и что-то внутри меня просто щёлкнуло. Ну и... я огрызнулся в ответ. Прости, я и правда скотина.

Перевернувшись на спину, он негромко спросил:

- Не расскажешь?

- Что рассказать?

- Ну, про ту ситуацию, когда ты был моложе. Мне просто хочется тебя понять. Пожалуйста, Грей, останься и поговори со мной.

Какое-то время я стоял и разрывался между желанием остаться и поговорить и нежеланием делиться с кем-то тем, через какое унижение и стыд мне пришлось пройти тогда с Мишкой. В итоге, набравшись смелости и тяжело вздохнув, я ответил:

- Это долгая история.

- Присаживайся, - указал Валера на постель, - и не уходи пока, ладно?

Я был поражён, что, несмотря на моё непростительное с ним обращение, он всё равно хотел пообщаться со мной. Так что, скинув обувь, я залез с ногами на его кровать и сел по-турецки к нему лицом. Затем, ещё несколько раз глубоко вздохнув и выдохнув, начал:

- Сначала мне придётся рассказать тебе небольшую предысторию, а потом я дойду до того места и объясню, почему был так расстроен.

Начал я с того, что моя биологическая мать умерла ещё при родах, и её мне заменила Эрика, которая в своё время потеряла единственного сына через пару дней после его рождения. Я объяснил, почему это случилось, и что она сама еле выжила после тех жутких побоев, а в итоге осталась бесплодной. Ну а потом стал рассказывать о том, как мои родители усыновили моего брата и двух сестёр.

- Тогда мы ещё жили в Москве. Мне было лет десять, когда родители усадили меня за стол и объявили, что собираются усыновить ещё нескольких детей. До этого момента я один был центром внимания для моей мамы. И когда они заявили мне такое, я решил, что они стали мной недовольны, вот и захотели себе других детей. Конечно же, я не понимал, что на самом деле они просто стремились им помочь.

Первой они удочерили Олесю, и в тот день, когда они привели её в наш дом, мой отец позвал меня в свой кабинет и прочитал мне лекцию о правильном поведении и о том, как обращаться с девочками, строго предупредив, что будет, если он заметит какую-нибудь пакость с моей стороны или неподобающее поведение. Однако Леська с первых дней стала опекать меня. Казалось, она интуитивно понимала, какую уязвимость я почувствовал, когда мои родители поступили так со мной.

Следующим был Павел. Однажды родители взяли меня и Лесю с собой и повезли в один детский дом. Вообще-то, они собирались пойти посмотреть на девочку, которая только что родилась и чья одинокая мать решила отдать её в другую семью. Но пока мы с Олеськой бродили там, она встретила Пашу. Он оказался её ровесником, но был намного крупнее своих сверстников, поэтому все потенциальные родители обычно обходили его вниманием. Леся только бросила взгляд на печальные глаза Пашки и, сразу же взяв его за руку, потащила к нашим родителям, у которых просто потребовала, чтобы они усыновили именно этого мальчика, а не какую-то там верещащую сопливую девчонку.

А буквально на следующий день после появления в нашем доме Паши у нас появилась Люда. Перед этим она провела несколько месяцев в больнице, куда была кем-то подброшена. Она вся была в ужасных синяках и даже не помнила, кто она и откуда. И когда родители привезли её домой, отец уже нас двоих с Пашкой отвёл в свой кабинет и повторил лекцию о подобающем поведении.

Всё ещё не встречаясь с глазами Валеры, я повернулся, лёг на спину и, накрыв лицо рукой, стал рассказывать, как мои родители после этого начали добровольно разъезжать по приютам и оказывать разлиную помощь детям, подвергшимся жестокому обращению.

- Со временем я научился наслаждаться общением с новыми детьми, мне уже нравилось играть с ними, и я полюбил своего нового брата и сестёр. Даже не знаю, как так получилось, но после того как отец с мамой стали приводить к нам домой разных детей, почему-то именно я стал тем, с кем этим ребятам хотелось выговориться. Они приходили ко мне и рассказывали обо всяких ужасах, через которые им пришлось пройти в своей жизни, о том, как жестоко с ними обращались или они подвергались различному насилию. Думаю, всё это повлияло на меня больше, чем мне казалось, потому что именно тогда я и решил, что хотел бы оставаться девственником, пока не женюсь. Я был в ужасе от той боли, какую им всем пришлось пережить.

Затем я говорил о том, что с годами мои родители стали так поглощены заботой о других, отдавая им практически всё своё время, что я уже начал чувствовать себя заброшенным. Мне казалось, что у них всегда было время для всех, кроме меня. Они же, в свою очередь, продолжали твердить мне, что я должен проявлять к ним больше понимания, ведь они заботятся о менее счастливых детях, чем я.

- Но я понимал лишь одно – у них никогда не было времени поприсутствовать на моих школьных мероприятиях. Они никогда не приходили поболеть за меня на различные спортивные состязания. В эти моменты всегда появлялся кто-то менее счастливый, чем я, или отца срочно вызывали в больницу к очередному тяжелобольному, и ему приходилось оставаться там допоздна. Однажды после очередного футбольного матча в нашей школе моя сестра Леська застукала меня, когда я плакал. Мне настолько было обидно, что ни отец, ни мать снова не смогли приехать посмотреть на мою игру и поддержать. Ну я и излил сестре своё горе.

В тот же вечер Олеся пошла и высказала всё нашим родителям. Она начала говорить им, что якобы в нашей школе есть один ребёнок, которого забросили его собственные родители, потому что были слишком заняты своей работой и благотворительностью. Помню, как отец с матерью сразу стали возмущаться и пообещали поговорить с его родителями и объяснить им, что нет ничего важнее благополучия собственных детей. Но когда они спросили Лесю, кто же этот несчастный ребёнок, то были совершенно ошарашены её ответом, потому что она сказала им, что это я.

В итоге отец решил найти работу в больнице какого-нибудь маленького городка. И такая работа ему подвернулась здесь, в Ленинградской области, куда мы все и переехали. Папа клятвенно пообещал, что теперь будет меньше тратить времени на работу и почаще проводить его с семьёй. Они с мамой, конечно, ещё продолжали заниматься благотворительностью, но уже не в таких глобальных масштабах, как раньше. Мне было пятнадцать, когда мы переехали из Москвы в Гатчину, но уже спустя несколько месяцев исполнилось шестнадцать.

Я стал рассказывать, каким счастливым тогда себя почувствовал, понимая, что на всё это родители пошли только ради меня. Но затем с горечью поведал, что в первые же выходные после нашего переезда отец нарушил своё слово по поводу работы.

Валера повернулся на бок лицом ко мне, и я, сделав то же самое, наконец, встретился с ним взглядом. Тогда он протянул руку и большим пальцем осторожно стёр слезу, выступившую из уголка моего глаза.

- Отцу ещё неделю не нужно было выходить на работу, и в первую же субботу после нашего переезда он должен был отвезти меня в город на отборочный тур по футболу. Он даже пообещал мне постараться приходить на мои игры, ну, не на все, но хотя бы на половину. Но в пятницу вечером отцу поступил срочный вызов по телефону, и он сразу уехал. Вернулся же он только поздним вечером в воскресенье.

И все эти оба выходных мы просидели дома, потому что наша мама почему-то запретила нам даже на улицу выходить. Она сказала, что когда наш отец вернётся, то всё объяснит. Так что я упустил тогда любую возможность играть в футбольной юношеской лиге. Моя злость на отца была настолько сильной, что когда он вернулся, я даже не стал с ним разговаривать.

Но чуть позже, ночью, лёжа в кровати, я уже начал испытывать угрызения совести из-за того, что объявил отцу бойкот. Он выглядел таким измождённым и просто убитым, когда вернулся домой. Поэтому я встал с кровати и направился в сторону родительской спальни. И только собрался постучать в дверь, как услышал за нею отца. Он плакал. Я никогда за всю свою жизнь не слышал, чтобы мой папа плакал.

А потом до меня донеслась часть его фразы, которую он говорил маме: «...могло случиться и с нашей семьёй! Если бы они свернули налево, вместо того чтобы проехать прямо... они могли это сделать с Греем или Пашей...»

Так и не постучав, я в полном потрясении вернулся в свою постель, терзаясь вопросом: что же должно было такого произойти, чтобы заставить моего отца расплакаться?

Валерка как-то странно посмотрел на меня в этот момент, и по его щеке потекла слеза. Мне до безумия захотелось поцеловать его, но пришлось довольствоваться лишь тем, чтобы медленно протянуть свою руку и осторожно смахнуть его слезу.

- На следующее утро, как только проснулся, я решил пойти извиниться перед отцом, но дома его уже не было. Он уехал туда, кому помогал в эти выходные. А для меня это было просто ещё одним доказательством того, что у моего отца всегда будет кто-то более важный, чем я.

Правда, в тот же день, позднее, отец вернулся и повёз угрюмого меня и вечно довольного Пашку в город за покупками в магазин спорттоваров. Вот там-то я и встретил Мишу. Он просто подошёл и стал разговаривать со мной, пока Паша с папой рассматривали палатки с оборудованием для кемпинга и общались с его отцом. В то лето мы с Мишкой здорово подружились.

Он всегда был очень участлив ко мне, интересовался моей жизнью, во всё вникал, поэтому я доверился ему и поделился своими тревогами по поводу родителей, сказав, что я им не нужен. Именно тогда он впервые обнял меня, пока я ныл у него на плече. С тех пор Миша всегда старался угодить мне, делать всё так, как мне хотелось, стремился провести со мной каждую минуту своего свободного времени. Он говорил мне, что я его лучший друг, и что он любит меня. И всегда как-нибудь прикасался ко мне: то набрасывал свою руку мне на плечи, то мягко трепал по щеке или чмокал в неё. А я был просто несказанно рад, ощущая к себе такое повышенное внимание и чувствуя, что важен для кого-то.

Как-то в один прекрасный день мой отец позвал меня к себе в кабинет для беседы и завёл какой-то странный разговор о том, как различные люди выбирают совсем другие жизненные пути, чем большинство, и что он бы отнёсся с пониманием, если бы и я решил выбрать не тот образ жизни, который бы он хотел для меня. Отец сказал, что я никогда не должен бояться признаться ему в чём-нибудь и чтобы всегда смело приходил поговорить или о чём-то спросить. Только я так и не понял, к чему он клонил, и мне показалось, что отец был несколько разочарован, полагая, что я не хотел ему что-то сказать. Но вот теперь, думаю, до меня дошло, о чём он говорил.

Потом начался учебный год, он был последним перед старшими классами. Мишка как-то договорился в школе и подстроил расписание своих уроков под моё, так что на занятия мы стали ходить вместе. Правда, каждый день после уроков ему приходилось оставаться на дополнительные занятия, но как только он с ними разделывался, то сразу же бежал ко мне домой, и мы каждую минуту проводили вместе, пока ему не пора было уходить.

Однажды в один из выходных дней где-то за несколько недель до конца учебного года Миша спросил, не могу ли я прийти к нему с ночёвкой, потому что его родители на пару дней куда-то уехали. Но когда я пошёл к отцу отпроситься, он категорически отказал. Отец сказал что-то о том, как он всё понимает, но я ошибаюсь, если считаю, что он будет стоять в стороне и спокойно наблюдать за тем, как я начну ходить спать у других. Мне даже в голову не пришло, что он имел в виду. Я очень разозлился и закатил ему такой скандал, что отец наказал меня.

Он забрал у меня ключи от моей машины и посадил под домашний арест. Из дому я мог выходить лишь на занятия и после уроков сразу же должен был возвращаться домой. И ещё мне было запрещено приглашать к себе Мишу, так что теперь я мог общаться с ним только в школе. Конечно, это меня взбесило, и я обвинил отца в том, что он просто ревнует меня к Мишке, потому что я наконец-то нашёл человека, которому всегда хотелось проводить со мной время, тогда как он даже не прилагал для этого никаких усилий. Бедный отец, для него мои слова прозвучали, как пощёчина. Мне сразу же стало стыдно, и я извинился, но отец был слишком расстроен, чтобы продолжить разговор, поэтому просто отправил меня в мою комнату. И до конца учебного года наши с ним отношения так и оставались напряжёнными.

И вот, тяжело вздохнув, я приступил к рассказу о том, что произошло в тот злополучный последний учебный день, когда тот Миша, которого я всегда знал, словно исчез, а вместо него появился наглый, циничный и властный мудак. Я рассказал, как он заржал, высмеивая мою девственность, когда я признался ему в своих намерениях. Как Мишка начал тереться об меня, заставляя его потрогать... короче, обо всём, что тогда случилось.

- Прости, что я рассмеялся, - произнёс Валера, - но клянусь, я смеялся не над тобой.

- Порой я спрашиваю себя, почему с самого начала не двинул тогда Мише, чтобы заставить его остановиться? А теперь думаю, где-то на подсознании мне, видимо, хотелось того, что он со мной делал, но меня шокировали его напористость и хамство. Кто знает, может, если бы он просто позволил всему идти своим чередом и дождался бы, когда я сам дозрею до таких отношений, то всё было бы по-другому. Но когда Мишка не остановился, после того как я так просил его, он полностью растоптал всё моё доверие. С тех пор я больше не разговаривал с ним и избегал, как чумы.

Той же ночью я лежал в своей постели и плакал от обиды. Внезапно ко мне в комнату вошёл отец и присел с краю на мою кровать. Он сказал, что звонила мама Миши и интересовалась, в курсе ли он, что мы с её сыном подрались после школы, и что я поставил ему фингал. Затем отец напомнил мне о том, что насилием и дракой ничего не решишь, и спросил, не хотел бы я рассказать ему, из-за чего мы всё-таки подрались.

Я не выдержал и просто разрыдался, а отец тем временем прижал меня к себе и стал тихонько укачивать, пока я не успокоился. И когда моя истерика прекратилась, я сказал ему: «Теперь я наконец-то понял, что Миша выбрал для себя вот тот другой путь, по которому я идти не собираюсь». Отец резко втянул в себя воздух и обеспокоенно спросил, не сделал ли мне Мишка чего-нибудь такого, чтобы причинить мне боль. Я ответил отрицательно, потому что мне было слишком стыдно сказать ему такое. Конечно, он не сделал мне больно физически, но напугал до жути.

Зато после этого нам с отцом снова удалось как-то сблизиться, а сейчас наши отношения и вовсе лучше не придумаешь.

- Вот почему я вёл себя как тупая, эгоистичная скотина, - прошептал я в конце.

- Прекращай, - возразил Валера, а потом спросил: - Ты говорил, что до сегодняшнего дня не понимал того, что являешься геем. Но ведь ты с ним столько времени дружил, неужели ничего не чувствовал?

- Нет... не знаю, - глубоко вздохнул я, - думаю, я просто боялся себе в этом признаться, вот и не понимал, что чувствую. Но когда сегодня утром мы столкнулись, то я понял, что хочу быть с тобой. И мне наплевать, что ты парень. Я просто знаю, что действительно хочу этого. Правда, я понимаю, что сам уничтожил все шансы на это, - мой голос снова дрогнул, и я опустился до шёпота, - мне правда очень жаль, это было непростительно с моей стороны.

- Шшш, Грей, - стал успокаивать меня Валера, - вот бестолковый, я ведь уже простил тебя, - и мы оба рассмеялись, а затем он приблизился и робко поцеловал меня в лоб. - Если ты готов не торопить события, то думаю, мы могли бы попробовать. Похоже, у нас у обоих хватает своих тараканов, с которыми придётся разбираться. Грей, ты не сильно будешь против пойти со мной к моему доку и поговорить с ним?

- К доку? Я так понял, это твой психиатр?

- Да, он помогает мне с тех пор, как я очнулся. И с тех пор, как сжёг это проклятое имя у себя на боку.

- Очнулся? Жёг себя?! О Господи, Валер, что же они сделали с тобой?! – и мой голос вновь задрожал, а глаза резко запекло.

Валера:

Слушая Грея, я чувствовал себя виноватым за его испорченные отношения со своим отцом с тех пор, как они только переехали, потому что был практически уверен, что это по моей вине его отцу поступил тогда срочный вызов, из-за которого ему пришлось уехать из дому на все выходные. Очередная моя вина...
Я был так рад, что уговорил Грея остаться и поговорить со мной. Теперь я понимал его немного лучше. Чёрт, я даже понимал его реакцию на тот мой смех. Достаточно было вспомнить свои собственные проклятые истерики в прошлом, когда я матерился на чём свет и проклинал весь мир за то, что со мной случилось. И так же понимал, почему он обижался и хотел сделать побольнее своим близким людям, которые на самом деле заботились о нём и пытались помочь.

Судя по всему, мы оба с Греем слишком многого ожидали друг от друга, вот и вспылили, когда наши ожидания не оправдались. Хотя и понимал, что нам ещё через столько всего нужно будет пройти... в том числе и через моё прошлое, которое снова придётся ворошить и вытаскивать наружу... И похоже, некоторые события из нашего прошлого повлияли на каждого из нас.

- Успокойся, Грей всё в порядке. Это было давно. Те гады больше не смогут сделать мне больно. Они уже все мертвы, - и робко протянув руку, я осторожно и несмело откинул назад его растрёпанные волосы, а затем тихо спросил: - Грей, могу я задать тебе один вопрос?

- Конечно, можешь, Валера, - кивнул он в ответ, - что ты хочешь узнать?

- Где именно вы поселились, когда переехали в Ленинградскую область? И как давно это было? – спросил я Грея, а потом по моим щекам вновь потекли слёзы, когда своим ответом он подтвердил мои подозрения.

- Гм, в Гатчину, это небольшой городок чуть дальше отсюда на юго-запад. Мы переехали туда где-то лет семь назад. А почему ты спрашиваешь, Валерка? И почему опять плачешь? Да что с тобой?

- Прости, Грей, но ты должен... нет, ты просто обязан дочитать мой дневник. Пожалуйста.

- Я не понимаю, о чём ты? Зачем мне его дочитывать? – он выглядел крайне озадаченно.

- Это нужно, поверь. Наши пути пересекались раньше, и это моя вина, что твой отец бросил тебя в первые же дни, когда вы переехали. Это по моей вине ты злился на него. И значит, именно по моей вине потянулся к Мише в поисках поддержки, который затем так жестоко ранил тебя. Пожалуйста, ну дочитай ты этот несчастный дневник.

- Я ничего не понимаю... но если для тебя это так важно... Там... там будет очень плохо? – настороженно спросил он меня.

Не в силах ответить, я лишь кивнул, затем сел, взял с тумбочки дневник и протянул его Грею. С минуту он смотрел на меня, а затем, встав с кровати, отправился в гостиную и сел там на диван. Я видел, как он собирался духом, после чего открыл блокнот и начал перелистывать страницы, вероятно, ища то место, где он до этого закончил читать. Но как только он принялся за чтение, я тут же снова упал на кровать спиной к двери. У меня не было смелости встретиться с ним взглядом, понимая, что сейчас он узнает мои худшие кошмары. Почувствовав тошноту, я закрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь унять подступающую в груди панику.

В полной тишине было слышно только, как медленно переворачивались страницы и как Грей периодически шмыгал носом, вероятно, проглатывая слёзы. Думаю, сейчас он читал в том месте, где Демид преподавал мне мой первый урок о том, кому я теперь принадлежал, вырезая ножом своё конченое имя у меня на боку.
А потом услышал, как Грей вскочил и побежал в мою ванную к унитазу... его просто выворачивало наизнанку... Но я так и не осмелился посмотреть на него, когда он возвращался обратно, чтобы продолжить чтение. С закрытыми глазами я размышлял, какой именно из тех ужасных кошмаров он только что прочёл: как двое садистов накинулись на мою маму или как Демид показывал мне, что я должен сделать, чтобы понравиться ему.

Теперь Грей всхлипывал беспрестанно, и я удивлялся, как он мог рассмотреть слова, если в его глазах постоянно были слёзы. Я даже догадывался, где именно он уже читал, дальше будет ещё хуже. И да, не ошибся, потому что Грей не выдержал и воскликнул:

- О Боже! Господи, Валерка! Я не могу больше такое читать!

Но всё же продолжил. А я мысленно делал это с ним. Мы уже были близки к развязке, и сейчас Грей поймёт, что ещё тогда наши с ним жизни косвенно пересеклись. Да, вот у него перехватило дыхание, и он ахнул. Всё верно, Грей. Это именно из-за меня в тот день уехал твой отец, чтобы попытаться спасти.
Набравшись смелости, я всё же повернулся и увидел, что он закончил читать и, закрыв дневник, задумчиво сидел, глядя перед собой. Я мог почти увидеть, как у него в голове крутятся колёсики, сопоставляя своё прошлое с моим. Конечно же, он ведь помнил слова своего отца: «Если бы они свернули налево, вместо того чтобы проехать прямо... они могли это сделать с Греем или Пашей...».

Затем, словно выйдя из оцепенения, он повернул голову и в ужасе посмотрел на меня. Я протянул ему свою руку, и он, вернувшись в мою комнату, лёг со мной рядом. А потом мы просто молча обнялись и уже заплакали оба, пока нас не сморил сон, и мы не уснули.

Резко распахнув глаза, я стал хватать воздух ртом и делать глубокие вдохи.
Грей действительно был здесь. Он лежал ко мне спиной, а я свернулся вокруг него, прижимая к себе. Чуть успокоившись и придя в себя, я немного приподнялся и сделал то, что мне так не терпелось сделать до этого: оставил лёгкие поцелуи на его шее и щеке, а затем поднёс руку к его лицу и нежно провёл большим пальцем по его губам, жалея, что не могу поцеловать их. Господи, он такой красивый и хочет быть со мной! Даже не верится.

Вдруг, сладко застонав, Грей открыл глаза и пару секунд растерянно смотрел на меня, а потом, улыбнувшись этой своей красивейшей изогнутой улыбкой, ещё ближе прижался ко мне спиной. И в этот момент мы оба шокировано распахнули глаза, потому что в спину Грея упёрлась моя хорошая эрекция.

Твою мать! Ну и облом! Что же теперь делать?

Эпилог:

Сумерки. Я стою перед своим домом. Внутри горит свет, и я вижу себя и своих родителей, севших ужинать. Насколько же мы выглядим счастливыми. И вот я слышу звонок в дверь, и моя грудь сжимается от страха. Сейчас начнётся, поэтому я должен зайти внутрь. Пришло время принять своё наказание. Ведь ничего из этого бы не случилось, если бы мои родители не переехали сюда из-за меня. Это только моя вина, потому что я ужасно эгоистичный ублюдок. Демид много раз объяснял мне всё это, так что я заслужил быть наказанным за страдания моих родителей.

Но я боюсь идти. Я знаю, что они собираются сейчас сделать со мной. Обречённо уронив голову на грудь, я с большой неохотой начинаю ступать в сторону двери, когда внезапно меня за руку хватает чья-то чужая рука. Я кричу в ужасе и падаю на колени, а затем смотрю вверх и вижу его.

Это Грей, и он тоже смотрит в окно. По его лицу текут слёзы, пока он наблюдает за тем, что они делают со мной и моими родителями.

- Я должен идти. Они ждут меня, - шепчу я ему.

Грей смотрит на меня и, качая головой, говорит:

- Нет, не должен. Твоя семья просто оказалась не в том месте и не в то время. Ты уже достаточно наказал себя. Это не твоя вина, Валера.

- Какой же я тогда сын, если не пойду туда, чтобы быть с ними? – кричу я. - Я не могу позволить им страдать без меня!

- Твои родители не хотели бы, чтобы ты страдал! Они хотели бы, чтобы ты спасся и жил счастливой жизнью.

И я так хочу ему верить. Он протягивает мне свою руку и говорит:

- Пожалуйста, Валер, возьми меня за руку и останься со мной. Ты не принадлежишь Демиду, ты нужен мне!

Я смотрю на его руку, затем медленно протягиваю свою и крепко сжимаю его ладонь. Между нами сразу пробегает электрический ток, и я чувствую, как всё моё тело оживает. Затем Грей притягивает меня к себе и накрывает мои губы своими.

Ты ночами не спал и ты жил не как все,
Ты рассветы встречал на холодной росе,
Потому что однажды забыл путь домой,
Ты последний охотник, последний герой.

Рвался прочь ты из тяжких и душных оков,
Забывая реальность в фантазии снов
И когда на закате сменялся день ночью
Ты про всё забывал, делал сердце погромче.

И не чувствуя стужи и грязи дорог
Ты растратил себя, ты себя не сберёг...
За тобой мчались вслед, но напрасен был зов,
Ты по жизни летел, гонщик без тормозов.

Жизнь свою проживая ты знал наперёд,
Что охотник в постели своей не умрёт.
Потому ли улыбкою грустной своей
Улыбался так странно ты сотням людей...

Время боли пришло... Твой последний полёт.
Белой птицей ты взмыл, но был твёрд чёрный лёд.
Плакал мир о тебе, лил потоки воды,
О тебе, сыне грустной, далёкой звезды...