Кто из нас актив, а кто пассив?

Первая ласточка – это Люксембург. Они как раз пересекают границу, когда эта пташка, напевая: «аллилуйя», разбивается об лобовое стекло новенького порше. В фигуральном смысле, конечно.

Просто именно там и тогда Исмаэль первый раз делает это: откидывает голову назад так, что чуть не ломает себе шею, выгибается дугой и хнычет что-то вроде: «о мой Боже мой...».

Так как раньше Валера не замечал за братом особой религиозности, его это настораживает. Да что там, его это пугает до чёртиков и, бросив машину к обочине, он жмёт на тормоза, придерживает свободной рукой голову Исми, орёт: «какого чёрта!», и пугается в своё полное удовольствие.

После Исмаэль ещё пару минут пытается изобразить прыжок назад с переворотом, потом обмякает.

- Что?.. Что? – спрашивает Валерка, вытаращив на брата глаза и размышляя, что делать, если это какая-то разновидность эпилепсии или новое вселение демона. При эпилепсии нужно совать в рот резиновые кольца, при демоне начинать обряд экзорцизма. В любом случае - поздно, Исми кашляет, заслоняет глаза от солнечных бликов в зеркальце заднего вида и говорит:

- У меня во рту, как... дерьмово, в общем. Жвачки нет?

- Нет, - глупо отвечает Валера. - А что это было, чувак?

- Не знаю.

Выглядит он как-то странно, будто проглотил слишком большой кусок тако с острым соусом. Валерка вытаскивает банку пива из-под сиденья и отдаёт ему, оно тёплое и вспененное, конечно, но что ещё он может сделать? Похлопать парня по плечу и сказать: «Эй, малыш, всё путем, мы на полдороге в Диснейленд»?

Фигуральная ласточка на стекле делает кульбит и плюхается куда-то под колёса. Ну и... с ней, Валерка никогда не любил мелких зверюшек, есть в них что-то зловещее. Вроде того, как было в каком-то ужастике про тараканов-мутантов: сначала они бегают от тапочка, а потом, наглотавшись пестицидов, отрывают людям ноги с этими тапочками. Лучше не думать, что за мелкая гадость летает или бегает вокруг. И Валера выкидывает произошедшее из головы.

Ровно до мотеля «Все звёзды» - через двое суток после гибели пернатой вестницы какой-то хрени. Он как раз отходит от стойки ресепшена с ключами в руке и надеждой на кровать с «волшебными пальчиками», когда его взгляд проходит сквозь оконное стекло, падает на стоянку машин и остаётся там, как приклеенный.

Исмаэль стоит перед порше. На коленях. Словно какой-то религиозный фанатик перед символом веры, раскрыв объятия и сердце. И если на счёт сердца трудно сказать определённо, то вот его руки трогают, гладят решётку радиатора, прижимаются к ней ладонями и кончиками пальцев так, будто перед ним шесть совершенных грудей какой-нибудь Бахдасавы, и все они требуют немедленного осмотра.

Валера старается не бежать: ни к чему привлекать излишнее внимание. Когда он доходит до машины, Исми облизывает хромированный обвод фары, высунув кончик языка. Бивис и Батхед на его перекошенной футболке выглядят так, будто сейчас сблюют. Валерка бы тоже хотел к ним присоединится, но вид Исми, целующегося взасос с порше, вводит его в подобие транса, какой снисходит на юных монашек при виде мужской благодати на картинках Кама-Сутры. Потом он всё же собирает остатки здравого смысла и накидывает на радиатор свою куртку.

Исмаэль слепо утыкается в чёрную потёртую кожу и тихо, удовлетворённо вздыхает, прикрыв глаза. Валера поднимает его с асфальта, трясёт и что-то спрашивает, но тот лишь блаженно щурится и смотрит на мир так удивлённо, словно его занесло сюда откуда-то с Беты-Эпсилон или из штата Мэн.

В душ Валерка идёт первым, а, выезжая из номера, оставляет стопочку неиспользованных четвертаков на тумбочке возле кровати – пусть кому-то повезёт больше, чем ему.

Исми не знает, что с ним происходит и не желает об этом говорить ничего, кроме: «Знаешь, когда у меня были видения, голова лопалась от боли. А сейчас нет ни того, ни другого и это классно... ага». Валера не спорит, может, это действительно классно – ловить кайф от солнечных зайчиков на капоте; от них, по крайней мере, не подхватишь триппер. Но проблема в том, что Исми свято верит, что когда на него находит эта блажь, он просто дремлет с открытыми глазками и видит чудные сны про мир во всём мире и первые шаги Элвиса на поприще музыки.

О том, что Исмаэль ведёт себя в это время, как шлюшка, искренне любящая свою нехитрую профессию, у Валеры язык не поворачивается сказать. Нет, не то чтобы ему нравилось наблюдать, как его младший брат обтирается об любую блестящую поверхность с лицом херувима в затяжном оргазме, но, в конце концов, есть темы, которые даже братьям, и особенно братьям, обсуждать как-то не совсем... удобно.

Перед тем, как ехать дальше Валерка нацепляет на Исмаэля свои солнцезащитные очки, так как зеркальце заднего вида опять пускает весёлые блики по всему салону. Исми смотрит на него, как на полного придурка, но очки надевает. И не снимает их до Парижа, а потом на него накатывает снова, и он сползает на своём сидении так, что коленки торчат чуть ли не выше головы, стягивает очки и несколько минут любуется на их тонкие стальные дужки. Видимо, их непередаваемо прекрасный изгиб, цвет и фактура приводят его в искренний восторг; как иначе объяснить то, что он водит ими по губам, иногда игриво покусывая и засасывая в рот чуть ли не до гланд. И издаёт при этом такие звуки, что напрочь заглушает приёмник.

Валера пытается не обращать на это внимания, и даже когда Исмаэль закидывает ногу на бардачок и кладёт свою ладонь на ширинку, он успокаивает себя тем, что всё не так страшно, как если бы братишка подался в Гринпис или зафанател от Эми Вайнхауз. Когда Исми начинает мурлыкать и покачиваться, всё ещё не выпуская дужку очков изо рта, Валерка останавливает машину и выскакивает на обочину. Он прётся по колено в траве до ближайших деревьев, молния на брюках режет его напополам, а в голове только солнечные пятна и жгучая обида на весь свет. Он клянётся себе обязательно со всем разобраться, а ещё – не дрочить на собственного брата. Чтобы выполнить последнее условие, ему приходится зажать руки подмышками и думать о латуке. Да, салат-латук легко может отбить любое желание, даже желание жить.

Он простоял бы так пару часов, без проблем, но неожиданная мысль заставляет его сорваться с места. Чёрт! Чёрт! Он оставил машину на дороге, где любой извращенец – а он уверен, что в Париже все извращенцы, про это даже кино снимали – может заглянуть в окно порше, увидеть Исми с этими суперсексуальными очками и надругаться над ними... обоими.

Он влетает в машину, хлопает дверцей и оглядывается по сторонам, сражаясь с диким желанием вытащить пистолет – но трасса пуста, в салоне играет Металлика, а Исмаэль по-прежнему изображает из себя младенца с соской. В конце концов, Валера снимает это безобразие на телефон, чтобы сунуть в нос своему брату неопровержимые доказательства его морального падения, и они едут дальше. К тому времени, как они снимают номер в очередном отеле средней паршивости – с вытертыми дорожками и кондиционером, покрытом мхом – Исми снова с ним, бодр и весел, и ничего не помнит об инциденте.

В ванну Валерка теперь ходит первым: небольшая уступка его несчастному телу, которое так и не может понять, чему теперь свистеть вслед: ножкам в чулочках или разношенным кедам сорок пятого размера. Валера включает воду, стягивает джинсы, подбирает вывалившийся телефон и из простого честного любопытства смотрит последнюю запись. На ней только лицо Исми, с зажмуренными глазами, с родинкой на щеке, с губами мягкими и розовыми... и эти движения его губ по стальной дужке очков, такие нежные, вверх-вниз, и по кругу, не замирают ни на секунду. И Валера сжимает свой член и кусает себя за пальцы, чтоб тихо-тихо... и движется в такт этим губам, не таким пухлым, как у него самого, но таким...

Исмаэль стучит по двери: «Ты не утонул?», и Валерка кончает, чуть не свалившись на пол и шарахнувшись головой о кафельную стенку.

Они отправляются дальше. Перед отправлением Валера покупает себе цепочку с жетоном, обычную стилизацию под армейские личные номера. Прямоугольник блестящего металла, на котором выбивают иероглифы, имена подружек, стихи из Библии и даже масонские знаки. На его кулоне изображена какая-то закорючка, призванная символизировать сближение Востока и Запада, а может ещё чего такое же бесполезное и хлопотное. Валерку это мало интересует, он вешает цепочку на шею, рядом с амулетом, и переворачивает металлическую бляшку чистой стороной наружу.

Следующие несколько дней проходят ничем не примечательно: они зажигают в подпольных европейских притонах, бродят по подвалам, смотрят «Большого брата» и спят без сновидений. На Исмаэля накатывает уже на выезде из города, сразу после щита с пожеланием счастливой дороги. За стёклами авто крапает мелкий дождь, в салоне тепло от печки, и Валера уверен, что брат спит, по обыкновению откинув голову на окно; поэтому, когда рука Исмаэля прикасается к его груди, он чуть не отправляет машину в кювет. Исми смотрит на него, прикрыв глаза ресницами, и непонятно, чего он хочет. Может, попросить о чём? Ну, типа, давай сменим кассету, обсудим план спасения мира или трахнемся уже? Впрочем, это так и остаётся тайной. Исмаэль вытаскивает кулон поближе к свету, натягивая цепочку вокруг Валеркиной шеи, и это сильно отвлекает от вождения и размышлений.

- Исмаэль, что ты делаешь? – Валере самому свой голос кажется таким же фальшивым, как третий джокер в колоде.

- Мммм...

Это хороший ответ - сразу расставляет всё по своим местам: у Исми едет крыша, у Валерки тоже с головой не в порядке, так как от низкого вибрирующего звука этого дурацкого «мммм...», его руки начинают дрожать, а член встаёт. Он думает, что машину надо бы остановить, а потом Исмаэль чуть наклоняется и вкладывает металлическую пластинку кулона себе в рот, с опаской и благоговением, словно облатку на первом причастии.

Тонкие кончики цепочки расходятся от его сжатых губ, как сверкающие лучи, а сам он так близко, что почти утыкается Валере в шею. Его ладони ложатся на бедро брата и сжимают жёсткую ткань джинс. Валера, виляя по всей дороге, наконец паркуется и пытается вытащить свой кулон у Исми изо рта.

- Знаешь, у меня очень хорошие зубы, - бормочет он, - блестят, как свеженачищенный ствол. Не хуже этой фигни, это уж точно...

Исмаэль его не слушает, он издаёт тихие сосущие звуки, трётся об него и упорно пытается перекинуть ногу через руль. Это всё очень-очень нечестно, думает Валерка, я прямо как Гумберт какой-то, пользуюсь его беспомощностью. Очень глупая мысль, на самом деле, да и додумать её не получается. Исми дёргает его за волосы и целует. Пластинка стукается о зубы, давит на язык, цепочка сдирает эмаль, но отодвинутся нет никакой возможности, Исмаэль гораздо тяжелее и целеустремлённее. Валера пытается выползти из машины, Исми движется за ним, как пришитый.

Они вываливаются на дорогу под дождь и колёса проезжающих машин. Им сигналят, а какой-то заляпанный грязью джип, кажется, пытается переехать им ноги. Валерка сталкивает Исмаэля к обочине, и они несколько раз перекатываются по асфальту, по мелким грязным лужам, камешкам. Наконец, скатываются по короткой насыпи в придорожную траву. Под спиной у Валеры выводок лягушек и вода, а под Исми он сам, оглушённый, возбуждённый и растерянный.

Исмаэль извивается на нём, пытаясь то ли отыскать что-то, то ли сползти с него, но ничего не выходит. Они путаются руками и ногами, трутся друг об друга, мокрая одежда скатывается и задирается; в лицо Валере хлещет усилившийся дождь, и он отворачивается, но младший находит его губы, и вода вновь течёт по щекам, заливается в рот между поцелуями, когда он хватает воздух, задыхаясь и почти теряя сознание. Валерка боится, что кто-нибудь увидит их с дороги, но Исми всё равно, он не позволяет брату подняться, даже поменять положение.

Исмаэль похож на одержимого, наверное, так и есть, только Валера не жалуется, он толкает голову брата ниже, к ремню на джинсах, и тот вылизывает фигурную пряжку, постанывая от удовольствия. Они вместе расстёгивают ремень, и язык Исми лижет пальцы, свои и брата, и это совсем невыносимо. Мокрая ткань не стаскивается с ног, что приводит старшего в отчаяние, а Исми, не обращая ни на что внимания, всасывает расстёгнутую молнию, касаясь щекой его члена. Валера хрипит, стискивает волосы брата в руке и направляет его голову туда, где тянет жарко и больно. Исмаэль принимается за Валеркин член, но двигается так медленно, что это похоже на издевательство, старший пытается навязать свой темп, но Исми, его Исми, всегда всё делает по-своему.

Он мотает головой, шипит, и его зубы чуть сжимаются на нежной плоти, показывая, кто здесь сверху. Валерка цепляется за мокрую траву и не дышит, пока младший чертит языком дорожки и зигзаги. Валера так хочет продлить удовольствие – даже задирает футболку повыше, чтобы дождь остудил кожу, но Исмаэль берёт головку его члена в рот, обхватывая оставшуюся плоть ладонью, и всё заканчивается. Дождём и стонами, и дрожью, и бликами света под сомкнутыми веками.

Застегнуться удаётся со второй попытки, мокрые пальцы скользят, пуговица не лезет в разбухшую от влаги петлю. Исмаэль лежит рядом, закинув на него ногу и лениво ей покачивая.

- Я что, только что отсосал своему брату, в придорожной канаве?

Валера думает: «Вот чёрт, а очнутся Исми мог бы и попозже». Но что-то надо отвечать и он говорит: «Угу», будто это объясняет всё произошедшее так же хорошо, как справочник по фэн-шую – нахождение комода на крыше гаража.

- Это всё такие блестящие штучки, - виновато добавляет он, - у тебя от них совсем крышу сносит.

- А... и именно поэтому одну такую штучку ты повесил себе на шею?

Валера не может решить, чтобы ещё сказать умного, и просто сопит. Дождь почти кончился, край тучи сполз к горизонту, обнажая кривой осколок синего неба. Лягушки в кустах орут от счастья. И жить, вот ведь фигня какая, совсем неплохо.

- Ох, ну и придурок ты, Валерка, - наконец, говорит Исми, - не сносит у меня крышу от блестящих предметов.

- Ну да! Я сам видел, и как ты у решётки, и с очками...

- Твоя машина! Твои очки! Твой хренов жетон! – перебивает его младший. - Дальше сам или как?

Валера садится, вода потоком стекает с его одежды прямо на лежащего Исмаэля, и тот дёргается, но брат удерживает его рукой.

- Мои?.. В смысле... ты?..

- И? - бурчит Исми и отводит глаза, ёрзая в траве, как ящерка-переросток.

Валерка рвёт с шеи цепочку и закидывает плоский кулон подальше.

- Хорошо, - улыбается он, - а то если б мне пришлось таскать эту фигню на шее постоянно, я бы рехнулся.

Мне обидно немного, но всё же
Не пойму, для кого и зачем,
Почему покрываюсь я дрожью,
Отчего я не пью и не ем?

Почему я тебя ожидаю,
Согревая бессонно кровать,
Телефон, СМС проверяю,
А ведь мог бы на всё наплевать?!

А ведь мог бы забыть твоё имя,
Фотографии бросить в ведро,
Эгоизма святого во имя
Не заметить в толпе и в метро.

Мог бы, знаю. Мне многое можно.
Человек, не герой я поэм!
Но опять покрываюсь я дрожью,
Но опять я не пью и не ем.