Подари мне смерть

Они сидят на жёлтой кровати в жёлтом отельном номере, прижавшись лбами.

- Её нельзя здесь оставлять, - шепчут мягкие, влажные губы в Валеркину шею.

Валера поворачивает голову, касаясь ртом щетины на подбородке Грея, воровато пробуя её на вкус.

- И куда ты предлагаешь её отправить?

- Куда ей и следует идти. Домой! – громкий, с оттенком горечи, голос Грея.

- Она не хочется домой, Грей.

И Грей шипит. Отшатывается, будто от удара. Ему каждый раз приходится вдалбливать эти слова, будто он слышит их впервые. И он всё равно не понимает. И всё равно они задевают.

Валерка обнимает его за шею, удерживая, и высасывает все шипение ртом. Обращает боль в поцелуй, в медленный и мягкий нажим.

- Она вернётся, когда будет готова. Мы все вернёмся, когда будем готовы.

Лоб к лбу. Он давит, и Грей поддаётся, падает на спину в теплоту их кровати.

- Она убьётся из-за нас, - неумолимо шепчет Грей.

- Мы не допустим.

Он кладёт руки на ремень Грея, пробирается внутрь. Внутрь. Потому что скоро она вернётся, и у них не так много времени. Даже рядом не так много, как им нужно.

Они наткнулись на неё на автозаправке в Анапе.

Пока они спорили внутри, она стояла рядом с машиной неподвижной тенью. Ни хера я не собираюсь брать её с собой – тугой, резкий голос Грея. Что, оставишь её тут? – и равнодушный взгляд Грея в ответ. Грей, мы не оставим её тут – сжавшиеся, злые губы Грея. Ей нужно вернутся домой к матери. Если мы подберём её, она решит, что стала частью команды. Валерка рассмеялся. Отлично, и каков план? Похлопаешь её по спине? Заставишь пообещать, что она поедем прямо домой, когда мы бросим её на обочине? Думаешь, сработает? Грей ударил кулаком по рулю. Чёрт возьми!

Именно Валера открыл дверь. И именно Валера сказал:

- Давай, Лика. Залезай!

Грей ведёт машину, Валера зависает в Инете, она растянулась на заднем сидении. Никаких жалоб по поводу. Она снимает ботинки, задирает ноги и упирается в крышу. Хихикает тихонько, как маленькая девочка, когда Грей отчитывает её, - радуясь, что может его достать.

Валерка улыбается против воли. Он понимает. Нет ничего сильнее головокружительного ощущения. Ничего сильнее чувства, будто стоишь на краю всей своей оставшейся жизни, почти падая, впервые свободный.

Они проехали уже около ста миль, когда до неё доходит. Вы везёте меня назад! Не совсем крик, но почти.

Грей уставился на неё в зеркало заднего вида, строго и молчаливо, по-дитриховски. Валера обернулся, чтобы успокоить её, как раз, чтобы получить ботинком в лицо.

И успел сказать только «твою мать», прежде чем разразилась буря.

Грей успел свернуть к обочине, прежде чем она вылетела из машины - одной рукой он придерживал руль, а другой схватил её за лодыжку, пытаясь усмирить, чтобы она перестала кричать, пинаться, толкаться, будто одержимая.

- Валер, чёрт возьми. Да помоги же!

Валера открыл глаза, тыльной стороной ладони прикрывая кровоточащий нос, и понял, что через слёзы тоже можно смотреть. Схватил её за другую лодыжку. С захваченными ногами она не могла драться с той же силой, но, Бог свидетель, дралась она мастерски.

- Блять! – настал черёд носа Дитриха.

И она наконец выбралась из машины.

Позже они нашли её посреди поля. Грей держался позади, пока Валера шёл к ней, а кровь текла из его ноздрей, по верхней губе, по обеим сторонам подбородка. И тупая боль в голове.

- Домой не повезём, - сказал он. – Я обещаю.

И в свете закатного солнца она была лишь золотом волос, коричневой землистостью куртки.

- Он тоже обещает? – огрызнулась она.

Грей позади них зарычал.

- Даю слово, - сказал Валерка.

И она подняла взгляд. Она доверяла ему.

...Они разговаривают на стоянках и автозаправках.

- Тебе это не нравится, да? Такая жизнь? – говорит она, сложив руки на спинке его сидения и положив на них голову. Он чувствует тепло и сладость её дыхания.

- Не особенно. Нет, - он не отрывает взгляда от своих рук, сложенных на кожаном сидении – на них до сих пор следы Грея и его тепло.

- Тогда зачем?

Он смотрит на идущего к машине Грея, тот несёт горелый кофе и отвратную еду. Его развязанная походка предназначена хихикающим девчонкам, кучкующимся возле туалетов, его улыбка предназначена тёплому и ясному солнцу в небесах, его глаза предназначены только Валере.

Валерка не говорит ничего, но уверен, что Лика всё равно поняла.

Она узнаёт о них в отеле в Уфе.

Слишком жарко, чтобы есть, чтобы думать, чтобы говорить. Слишком жарко, чтобы дышать. Они провели весь вечер, сидя на краю бассейна, опустив в воду ступни, держа в руках холодное пиво. Они сидели вместе, вдвоём. Близко, всегда близко. Она сидела в двух шагах от них.

После двух бутылок она смахнула волосы с глаз, с лица, и собрала их в тугой пучок. Перестала прятаться. После четырёх бутылок резкие, угрюмые черты лица Грея расслабились, смягчились. Шесть, и он прильнул к Валерику, вздыхая, сбрасывая тяжесть последних дней, недель, месяцев на дороге, легко и быстро, как грязную одежду. Валера после седьмой бутылки был пьян сильнее, чем они, в его голове стоял звон, похожий на камерную музыку, похожий на покой. Валерка положил руку Грея на шею, выписывая пальцами смешные фигуры, буквы, рисуя любовь крошечными мазками подушечек. Валера прикоснулся губами к макушке друга в молчаливом поцелуе. Скользнул губами по лбу Дитриха, и поцелуй его был открытым и влажным. И он был счастлив, пусть хоть и на мгновение.

И когда он поднял взгляд, она смотрела прямо на него.

...Они разговаривают в паршивых закусочных.

- Ты позвонила своей матери?

Она корчит рожу, на её лице - смесь раздражения и удивления, а потом опять
возвращается к своей яичнице. Она любит завтракать после полудня.

- Ничего страшного, - он улыбается её золотым волосам, пылким, как у школьниц, глазам, мягкому изгибу рта. – Грей звонит ей время от времени. Говорит, что с тобой всё в порядке.

Она дёргает головой и украдкой смотрит на возвращающегося из туалета Грея. Она сидит с открытым, полным недожёванных яиц, ртом. Она забавляет его, эта упрямая крошечная пацанка.

- Не злись. Он хочет, как лучше.

Её не останавливает даже набитый рот.

- Ага. Ты, конечно, просто мечтал, чтобы один из твоих питерских дружков время от времени названивал твоему отцу.

Она проглатывает, бросает вилку. Та катится по тарелке и звенит, пока не останавливается.

Валера улыбается уголком рта. Берёт её вилку, доедает её яичницу. И заговаривает где-то около последнего кусочка. По-плебейски, как и она. Его улыбка – сплошной желток, и это отвратительно.

- Ты мне нравишься.

Из-за непрожёванной пищи речь получается смешная.

Она склоняет голову на бок, и выглядит как орёл и кукла-барби одновременно. Пытается решить, омерзителен он или скорее забавен.

Он смеётся, и через миг она уже смеётся вместе с ним.

...Кровь, высохший пот, горячая кожа и ритм песни на языке, будто пульс жизни. Грей после охоты – опасный и притягательный, как наркота. Такой охуенно прекрасный, что Валера не в силах был оттолкнуть, не в силах был сказать нет. Они пытались вести себя тихо, заглушить каждый поцелуй, укус, каждое движение под одеялами. Но они выжили, они были в безопасности. И торчали от привкуса кожи. Торчали друг от друга. И забыли, что она тоже там.

Они забыли. Скользя, перемещаясь, сужая пространство до крепких, до синяков, объятьев и неосторожных движений. Они забыли. Грей, вжавшись лицом в матрас, разведя ноги. Валера, прижимаясь к нему, к его спине, трахая мягкую, потную складку меж его ягодиц. Они забыли. Грей отталкивал его, будто не мог вынести, что его держат, и Валерка лишь давил ещё сильнее, прикусывая плечо друга, разрывая капилляры. Они забыли, а может, забыл только Валерик, потому что Грей зажимал рот рукой, закусывая, заглатывая стоны.

И они кончили. Сначала Грей. Беспомощный и отчаянный, будто каждая капля его спермы кричала о позоре, о проигранной битве. Затем Валера, бесконечно, бездыханно, счастливо смеясь в изгиб шеи лучшего друга. Они кончили относительно тихо.

И только мягкий, тихий стон облегчения с соседней кровати напомнил им. Они никогда не оставались одни. Уже никогда.

...Они сидят снаружи бара, укачивая в руках пиво, ждут, пока появится Грей со столь необходимыми им деньгами и, возможно, в компании одного или двух пьяных завсегдатаев, которые будут требовать вернуть эти деньги им. И болтают, чтобы убить время.

Она спросила ещё тогда, сотни миль и несколько стоянок назад. Теперь его очередь спрашивать. Тот же вопрос, но иначе. Вопросы всегда меняются со временем, раскрашивая слова в золотой и серый с каждым прошедшим днём.

- Что в этой жизни так тебя привлекает? Так тебе необходимо?

Она смотрит на него, потом переводит взгляд на руки, влажные от пота.

- Грей знает. Как так получилось, что не знаешь ты?

Валера закрывает глаза, улыбается украдкой.

- Потому что ты сказала ему, а не мне.

Она вздыхает. Шепчет:

- Разве любовники не рассказывают друг другу обо всём?

Охуенно здорово услышать это от неё. Любовники, вот кто они. Больше не секрет. Не после того, как она произнесла это слово вслух. Ему свободно, легко, пьяно. И не от пива, а от правды.

Он открывает глаза и встречает её взгляд, будто прикидывающий, не зашла ли она слишком далеко. Он смеётся, громко, сам с собой, ни над чем. Над всем, о чём только может подумать.

- Нет, не рассказывают. Некоторые вещи лучше держать при себе. Кроме того, это – твой секрет, а не Грея. Грей не предаёт доверия, - он замолкает. – Так почему? Почему именно эта жизнь?

- Потому что я хочу вернуть отца. Каждый день я хочу его вернуть, - медленно выдыхает она. - И ближе к нему я подойти не смогу.

- Понятно, - он делает глоток пива. – Но ты хочешь не только это.

Она молчит, приоткрыв рот от удивления, от неловкости. А потом:

- Я хочу не только это.

Нет. Она хочет и Грея тоже.

...Первая охота принадлежала ей. Старое досье, начатое много лет назад, медленно сложенное в общую картину уверенной рукой и острым глазом. Они оба приятно удивились, однако Грей этого не показал. Грей не похлопал её по спине, не улыбнулся. Только Валера, потому что помнил, каково это, желать гордости за себя, похвалы. И крепче всего он помнил, каково это - не получить ничего.

Они украли её, эту охоту. Взяли все её наработки и оставили в грязной комнате.

И её глаза полыхали унижением, пропастью предательства, когда Валера вбежал обратно, накрыл её руку ладонью и сказал:

- В следующий раз, Лика. Я обещаю. В следующий раз, хорошо?

...Это случилось в августе.

После многих дней летних гроз, текилы и озона. Зажатые в слишком влажной, слишком маленькой комнате, и она наконец просит о том месте между ними, где всегда хотела быть, и они пробуют потесниться. Ненадолго.

Её обнажённая кожа – прекрасна, мягка и чиста. Она – луч света меж золотом Грея и Валеркиной бронзой. Друг подле друга – они как полосатый флаг далёкой страны.

Её соски твердеют, заостряются под мягким напором его дыхания, под его нежными, лёгкими поцелуями, едва касающимися кожи, невесомыми. Но это Грей, спрятавший голову меж её ног, заставляет её стонать, тихо и отчаянно, будто прощаясь.

Они смещаются, передвигаются, и он кусает впадинку за её ухом, которая на вкус как сливки. Её грудь, округлая и упругая, как мандарин, слишком мала для его рук. Он пытается поцеловать её, но захватывает лишь язык, судорожное дыхание и всхлипы, потому что Грей вставил в неё член и трахает, медленно, насквозь.

Она кончает первой, затем Грей. Но не в неё. Ни в кого после Валерки.

Он зажат между ними. Между прикосновениями Грея, уверенными, резкими, помечающими его кожу с лёгкостью опытного путешественника. И её прикосновениями, мягкими и нежными, боготворящими его тело, но тоже смелыми. Он зажат между ними. Между жёстким ртом Грея вокруг его члена. И губами Лики на его заднице, жадно, медленно вылизывающими его, пока он не сбивается с дыхания.

И он зажат между ними, кончая.

...Чёртов ублюдок с косой и огромным списком неоплаченных счетов всё не давал им сжечь его грёбаные кости.

Она влезла, хотя они и запретили ей вмешиваться. Оставайся в машине и даже пошевельнуться не вздумай – говорили они. Мотор не глуши, мы пулей – всё, чтобы она почувствовала себя нужной, оставалась начеку. И Валера понял бы её желание ослушаться, улыбнулся бы, увидел в ней родственную душу, если бы Грея не рассекли поперёк, когда он спасал её грёбаную задницу.

Именно Валерка довершил начатое. Именно Валерка вытащил их троих обратно к машине, вцепившись в волосы Лики и волоча её, как сломанную куклу, пока Грей висел на его плече. Именно Валерка довёз их обратно в отель.

- Я не хотела, - сказала Лика с заднего сидения. Кажется, она говорила правду, но ему на это было насрать.

Позже, когда Грея зашили, а простыни пропитались его кровью, и он заснул от огромного количества анаболиков. Позже, в самом углу комнаты, потому что она хорошо понимала, что от такого Валеры стоит держаться подальше, она повторила:

- Я не хотела.

Когда отступил страх, осталась только ярость. На её глупость, на детское рвение, которое не приведёт её ни к чему, кроме смерти, - это если им повезёт, и они не загробятся раньше.

- Валер, мне ужасно...

Перед его глазами – краснота крови друга, на его руках – тепло крови любовника, ласкающее его кожу; он бросился на неё. Заткнул, обхватывая рукой шею, такую тонкую, что его большой и средний палец почти сошлись на загривке. Ударил её о стену, наблюдая, как дёргаются её ноги, а губы синеют.

- Слушай меня очень внимательно, потому что повторять я не собираюсь. Хочешь умереть? Так прыгни с моста, перережь себе горло, приставь пистолет к виску, мне похуй, что ты сделаешь. Но он должен быть в безопасности, ты поняла?

Он почти кричал, сжимая руку на её шее, не чувствуя жалости, не чувствуя ничего, кроме злости.

- И его не ранят, не убьют из-за твоей тупости. Ещё раз навредишь ему, я тебя убью к ебеням!

Когда он отпустил её, она осела на пол, сжалась в комочек, кашляя, хрипя, и по её лицу катились слёзы.

- Я не хотела, - прошептала она, и, возможно, слёзы были не из-за нехватки кислорода. Может, она плакала. – Мне так жаль, Валера. Я не хотела, чтобы он пострадал. Мне так жаль.

Она выпрямилась, задышала чуть легче, заплакала чуть сильнее.

- Пожалуйста, мне так жаль. Пожалуйста.

И прежде, чем он успел осознать, что делает, он подал ей руку, помогая подняться. Ярость выветрилась из него.

Однажды утром Валера находит её снаружи. Она сидит на бордюре, касаясь голыми ступнями бетона под капотом авто.

- Эй, - говорит он, - эй.

Склоняется над ней, обнимая, прикасаясь губами к макушке. Она дрожит. Снаружи слишком рано, слишком холодно, а она сидит в одной тоненькой футболке.

- Что ты здесь делаешь? Пойдём внутрь, - шепчет он в её золотые волосы. Он чувствует запах пота, острый запах нагой кожи, горчинку спермы. Запах Грея, и его запах.

- Через минуту, - она обнимает колени. Раскачивается взад-вперёд.

Он поднимается, разворачивается к двери. Замирает, положив руку на ручку двери, когда она заговаривает.

- Я люблю его, - пауза. – И тебя тоже. Просто...

- Ты влюблена в него, - он облегчает ей задачу. – Я знаю. Понимаю.

Она поднимает на него глаза, крошечная, сжавшаяся. И распахивает глаза, открытые, искренние.

- Разве ты не... - пытается она, затихает и пытается снова. – Разве ты не...

- Ревную? – он наклоняет голову, разглядывая ноги. Нет, не ревнует. Не может. Он знает, кому принадлежит сердце Грея, и она тут ничего не изменит.

Он не говорит ни слова, но она не глупа.

- Пойдём внутрь, - говорит он, подавая ей руку.

Она принимает её, молча следует за ним.

Едва переступив порог, она останавливается, говорит:

- Думаю, я готова ехать домой, Валера.

Он оборачивается к ней. Легко целует, едва касаясь губами, переплетая пальцы.

- Хорошо, - говорит он, обнимая её, поддерживая. – Хорошо, мы отвезём тебя домой.

Он был готов отпустить её много миль назад. Смешно подумать, но на самом деле он никогда не верил, что ему придётся.

О любви не рыдают, в любовь не играют.
Если любят – безмолвно тогда умирают.
Только крови толчки в напряжённом виске,
Только пальцы белеют в тугом кулаке.

Если любят без страха и суеты –
Не приносят любимым в букетах цветы.
А поднявшись с зарёй, отправляются в путь,
Чтоб в седые глаза эдельвейсов взглянуть.

Их приносят в ладонях – как слёзы звезды.
Если любят, не дарят в букетах цветы.