Пятнадцать лет самоубийства

Поддавшись чувствам,
И в порыве злости,
Вскрывает вены на руках своих.
Пытался так он уйти от боли,
Пытался так он спасенье обрести.
Ошибка обернулась страшным:
Теперь уж не найти ему верного пути.
За чувство слабости в момент отчаянья,
Придётся зазеркалье ему пройти.
Он будет тот единственный, кто видит,
Кто слышит его шёпот в темноте.
Вопрос лишь в том, захочет ли он слышать,
Захочет ли из зазеркалья спасти?

Заслоняя собой серебряный обломок луны и раскиданные по небу звёзды, свинцовые тучи нависли над городом. Холодный ветер, вольно гуляя по переулкам и паркам, свистел за окнами домов и беспечно целовал случайных прохожих в их губы и щёки, в их бледные лица. По воздуху чуть кружась, медленно плыли снежинки – лёгкие и столь беззаботные, точно дыхание ангела, спрятавшегося за бархатными облаками небесного купола. Словно ватой – мягкой, пушистой – стала покрываться на земле вся грязь и весь мусор, отчего на погружённом в зыбкие тени проспекте становилось чуть светлее, а в душе у людей чуть радостнее, чуть спокойнее.

Поздний вечер. Зима. Преддверие Нового года. Ещё совсем немного и послышится, будто из трубы доносящийся глухой звук колокольного перезвона курантов и стрелки часов, сливаясь в одну прямую, укажут на «двенадцать». Это обычное действие, повторяемое из года в год тридцать первого декабря, возможно, кому-то подарит новую жизнь, новую надежду и веру, новый лист бумаги для натюрмортов, портретов, пейзажей; а кому-то, наоборот, сорвав последний выдох с губ и тормозя ток крови по венам, холодными щупальцами заглушив сердца стук, подарит смерть. Смерть, после которой кого-то примут в удушливые объятья Ада или Рая, а кого-то в дурман одинокого и горького забвения, сотканного обрывками воспоминаний, насквозь пропитавшихся болью – оглушительной, разъедающей и разлагающей сознание болью. Осталось потерпеть ещё чуть-чуть, совсем немного. Минут десять, не более...

Невысокого роста мальчик, прижимая к груди свой портфель, грустно улыбнулся уголками губ, отчего на одной его щеке появилась чуть заметная ямочка. Вольный ветер, растрепав длинные светло-русые волосы, создавал на его голове нечто похожее на гнездо для вольных птиц. Прильнув к губам мальчугана, он бережно хотел коснуться своими холёно-призрачными пальцами всего его лица, но не смог. Некая помеха, преградив ветру путь, не позволила ему в полной мере приласкать одну из щёк паренька. Тихо завыв, он задорно щёлкнул его по небольшому носику.

Сделав пару шагов вперёд, мальчишка, чувствуя, как под ногами скрипит тонкий слой снега, остановился и, присев на край крыши высокого дома, свесил ноги вниз. Вздохнул. Крупа зимы нещадно била ребёнка по лицу, точно желая, что есть силы отрезвить и образумить его. В пепельно-голубых глазах застыла печаль, подобная проливному дождю в позднюю осень. Смахнув со лба чёлку, мальчик посмотрел на фонари, тускло разгоняющие мрак, на вереницу машин, спешащих неизвестно куда, на неоновые рекламы, развешанные по стенам бесчисленных зданий и, тяжело вздохнув, открыл портфель и вынул из него старую, по углам потрёпанную годами тетрадь. Проведя ладонью по её обложке, мальчишка ощутил, как она шершава; как паутина времени, облупив, исказила на ней все яркие краски. На покрасневшие глаза навернулись предательские слёзы.

Парень содрогнулся от леденящего порыва ветра, который продолжал настойчиво целовать каждый оголённый кусочек его тела. Прижав к губам тетрадь, он на несколько секунд прикрыл глаза. Вальсируя, меловые хлопья атланта ложились на его светлые волосы и бледное, прикрытое с одной стороны тёмной тканью, овальное лицо. Встретившись с теплом, с жизнью, они – застывшие капли дождя, слёзы Богов и давно умерших, – мгновенно тая, катились вниз по щеке, дрожащей то ли от мороза, то ли от внутреннего напряжения мальчугана.

– Прости, – прошептав, блондин открыл тетрадь и вырвал из неё первую страницу. – Ты никому не нужен. – Он разжал пальцы одной руки, и исписанная синими чернилами бумага, кружась, полетела вниз. Пацан, проводя её взглядом, вырвал из тетради – сборника своих стихов – второй лист. – Мои мысли, мои чувства, кому они нужны? – Он закусила краешек нижней губы, читая обрывки зачёркнутых фраз. Судорожно вздохнул. Посмотрел на горизонт, на то самое невозможное место, где небо сливается с землёй. И тихо, почти неслышно, зашептал:

– Кровь на асфальте станет Вам ориентиром.
Душа разорвалась и сердце остыло,
Я стал давно чёрных мыслей кумиром.
Всё было жестоко и больно, бескрыло,
Так дайте же мне упокоиться с миром!

Призрачная, мягкая, точно любовь матери, меланхолия коснулась сердца мальчика. Зимняя прохлада стала ненавязчиво проникать под самую куртку, надетую явно не по сезону. Вдохнув в лёгкие свежий воздух, блондин покачал головой.

– Вы никому не нужны. – Он выпустил из руки лист и он, подгоняемый ветром, полетел к первому. – Теперь даже мне. Ведь скоро, совсем скоро всё кончится. – Неожиданно совсем рядом с пареньком, точно сбитая невидимой рукой, от крыши отцепилась сосулька и стремительно полетела вниз. Через пару секунд послышался стук разбитого льда. Чей-то крик, чья-то ругань. Но сидящий на студёном бетоне над городом не обратил на это никакого внимания. Он не спеша со странной маниакальностью продолжал всё вырывать и вырывать лист за листом, стих за стихом, а вместе с тем боль за болью, пока тетрадь не лишилась всех страниц и не стала пуста. Разорвав в клочья обложку, с которой за ним наблюдали на протяжении семи лет чёрные глаза оскалившегося волка, блондин выкинул её в сторону и, обняв себя за костлявые, угловатые плечи, посмотрел на виднеющийся внизу асфальт. На людей, которые сейчас с высоты птичьего полёта казались крохотными, точно миниатюрные клоуны и куклы. Их одежда, несмотря на лютый мороз, была пестра, словно они все, все без исключения собрались на бал, где отбросам и уродам не место. Парень сощурился, сконцентрировался и, благодаря отличному зрению, увидел у кого-то из них в руках огромные пакеты, а у кого-то бенгальские огни.

Звон бутылок. Смех... Он даже здесь, на крыше, в порывах ветра был слышен ему. Разговоры, радостные крики. Шум. Ликование...
Блондин прикрыл руками уши, не желая окунаться в атмосферу всеобщего веселья, где ему не было, нет и не будет места никогда. Все места заняты, свободных стульев и кресел нет.
Мальчик всё прижимал и прижимал ладони к ушам, но словно продолжал и продолжал слышать чужое веселье, чужое счастье. На душе становилось тошно, отчего ему захотелось, точно прокажённому волку, завыть на болезненный обломок луны.

– Всё ложь, – подтянув колени к груди, сквозь зубы выпалил мальчишка. – Вы все поголовно нагло врёте. Вздор пророчите за правду. Пустые слова принимаете за чистую монету. – Блондин посмотрел на стоящую на перекрёстке улицы девушку с забавной меховой шапкой. Стряхивая с плеч высокого мужчины снег, она быстро, словно играючи, поцеловала его в щёку. Он, рассмеявшись, подхватил её на руки и закружил. – Лукавите. Скрываете своё истинное лицо. – Парень перевёл свой взгляд на идущую вдоль витрин магазинов женщину. Всплёскивая гневно руками, она отчитывала рядом бегущего с ней ребёнка. – Вы терпите друг друга лишь потому, что иначе нельзя. – Мальчонка посмотрел на молодых мужчин, которые, стоя в полукруге на автобусной остановке, о чём-то яростно спорили. – Иначе не выжить. Не так ли? – Он посмотрел на пожилого мужчину, придерживающего за руку прихрамывающую старуху. На свою руку, которая была пуста... – Попробуйте не навязываться друг другу и тогда Вас ожидает открытие... Вы не нужны друг другу. – Мальчик поймал ладонью снежинку. – И всё-таки Вы вместе... Но как? – его голос дрогнул. – Как быть мне, непохожему на вас? Как? – паренёк смежил свои веки. – Вы с грохотом опрокинули на меня крышку гроба, прекрасно зная, что я всё ещё жив, что я всё ещё могу чувствовать, двигаться, думать. – Блондин начал слегка покачиваться назад – вперёд, назад – вперёд, словно это могло его успокоить. – Вы похоронили меня заживо. Спрятали под гранитной плитой. А памятник не поставили, не принесли даже цветы. Забыли... Просто забыли, вычеркнув меня из своей жизни навсегда.

Парень, распахнув широко глаза, едва покачал головой. Вынув из кармана куртки пачку сигарет, он задумчиво повертел её в руках. После зажёг спичку. Жёлто-красное пламя на миг осветило собой его сложенные ладони, точно пещеру с извилинами и трещинами, впадинами и пропастями. Блондин, затянувшись, закурил. Огонёк погас, спичка, точно падающая на небе звезда, потухая, полетела вниз. Едкий серый дым моментально обжог горло и лёгкие пацана. Он, пару раз кашлянув, всё-таки продолжил курить – жадно, ненасытно, точно это могло его спасти. Хотя бы на время, но спасти.

– Даже ночь... – Выдыхая, он горько улыбнулся. – Даже ночь Вы сегодня украли у меня, а ведь я так её люблю. Люблю... Это моё время, когда я могу спокойно гулять по Вашим улицам, танцевать в одиночестве в парке с дыханием ветра. Дышать – дышать полной грудью и... не бояться увидеть Ваших полных сожаления, отвращения и ужаса косых взглядов. А ведь у некоторых из Вас при виде меня сияют и улыбки – злорадные, колючие, довольные. Превосходство, – парень провёл языком по сухим, потрескавшимся губам. – Вы все чувствуете своё превосходство надо мной. Но почему? – Он стряхнул с чёлки снежинки. Холодный ветер засвистел громче. Метель усиливалась. Солёные слёзы, натыкаясь на прочную ткань, так и не смогли скатиться с одной стороны лица по его щеке. – Я умер, – равнодушно, обыденно, словно в порядке вещей произнёс мальчик-гей и сглотнул. – Умер уже давно, но всё ещё нахожусь здесь. На земле среди Вас, людей, среди потребителей и эгоистов. Среди тех, кто носит маски: уродливые, милые, но в любом случае – лживые. Поддельные. Носит, носит и не желает снять хотя бы одну из них всего на мгновение, на минуту, на час. Зачем? – он вопросительно изогнул бровь и, не докурив, выбросил в сторону сигарету. – В Ваших душах есть зори – прекрасные и увядшие, как в морге, на кладбище, где нет ни шороха, ни звука. Они так пленительны в тонких нитях полумрака ночи, разве вы не видите? Они есть... Есть, так же как и зарево солнца посреди облаков, как и закаты – чарующие, долгие. Неужели Вы этого не понимаете? В Ваших душах есть тени – тени прошлых страданий, боли, грехов. Ваших снов и надежд, иллюзий. Я верю в это... – Пацан горько усмехнулся и поспешил себя поправить. – Я верил в это долгое время. Но отныне я знаю одно, в Ваших душах живут только призраки... – Ребёнок тяжело вздохнул. – Призраки убитых Вами самих себя. И в ураган Вы слышите, я знаю, Вы слышите эхо стонов их хриплого, выжженного голоса... Вы закрылись – закрылись навсегда. Надели маску на лицо и теперь смело шагаете по скверам, проспектам, кварталам... Ведь тогда так легко нанести смертоносный удар. Убить. И не воскресить. Не так ли? Маски, маски... – Парень покачал головой и руками обхватил колени в тугое кольцо. – Они повсюду. На каждом. На мужчинах, на женщинах и даже на детях. Странный мир. – Он посмотрел на небо, где совсем неожиданно пролетело два голубя – белых, как снег, как полотно для художника. – Запутанный. – Вздохнул, отводя в сторону взгляд. – То, что Вы не чувствуете, Вы показываете, а что чувствуете – скрываете. Зачем? – блондин откинул портфель в сторону. – Зачем играете, сравниваете, соревнуетесь? Зачем? Почему не любите слабых? Почему не принимаете других – не таких, как Вы сами? – Мальчишка зажмурился. – Кривые, сломанные игрушки. Им место на свалке. В трущобах. На виселице. Где угодно, только не среди Вас... к кому порой им так хочется прижаться, чувствуя тепло, любовь... А Вы, никто из Вас не желает их починить. Зашить. Склеить. Легче ведь купить новую игрушку, а испорченную выкинуть в урну и забыть. Отвернуться. Пройти мимо. Не так ли? – Качнувшись, блондин медленно встал. – Это жизнь. Просто жизнь. Но я устал. Невероятно устал, – его голос был сух и едва слышен. – Маскарад – не видно ни конца, ни края. Он бесконечен. Бессмысленен. Маски, маски... Содрать бы хотя бы одну с Вас. Узреть бы истину. Настоящие чувства без прикрас, полутонов и красок. Но нельзя. Невозможно. Никак. Ни. За. Что. Ни-ког-да. Мне нигде не было так холодно, как среди Вас...
Мальчишка, стянув с шеи шарф, положил его рядом с собой на бетон и провёл ладонями вдоль влажных от снега волос. Его знобило, колотило, но внутри себя он вдруг ощутил жар. Необъяснимый, но столь нежеланный и в то же время искомый жар жизни. Стало невыносимо дышать. Расстегнув ворот своей куртки, блондин закинул за голову руки и стал привычно развязывать свою чёрно-бархатную повязку.

– Маски, маски... Они всюду, на каждом. А я... Я так мечтаю снять свою. Скинуть её, как змея свою шкуру. Так отчаянно желаю открыть своё лицо при свете дня: на площади, на море. Где угодно, лишь бы сделать это и оказаться в Вашем чёртовом, но столь привлекательном, манящем мире, – в мире забывшем, не желающем знать меня. Содрать маску. Содрать эту чёртову чёрную маску! – замахнувшись, он что есть силы, кинул свою повязку вперёд – в пропасть. Туда, где совсем скоро, он – отвергнутый миром, но ещё не принятый в объятья Ада познает свободу, – свобода полёта, свободу асфальта. Свободу смерти...

Блондин часто задышал. Сжал кулаки. Посмотрел на месяц, на пару секунд случайно выглянувший из-за туч. Прикрыл глаза и, откинув в стороны руки, улыбнулся, чувствуя, как между пальцев сквозит ветер, лицо покрывают мягкие снежинки и воздух на вкус... Он был сроднён свободе арестанта, свободе бесконечного, но всегда столь разного неба. Мальчик качнулся. Распахнул свои веки. Прощаясь взглядом с городом, с людьми, которых так ненавидел и всем сердцем любил, он чуть улыбнулся.

Шаг, ему остался последний шаг, а после лишь покой, умиротворение и... Никакой боли. Никакого отчаянья. За гранью ведь нет ничего... Он будет покоиться с миром, чтобы священники ни говорили. Он знает это, он в этом уверен.

– Прыгай! – внезапно за спиной мальчишки раздался хрустально-тонкий голосок. – Прыгай вниз! Чего же ты ждёшь? – мелодичный, холодный смех – он звучал, точно крохотные колокольчики под натиском неугомонного ветра. Блондин оцепенел. Застыл, не зная, что же ему делать: немного подождать или не говоря ни слова сделать шаг, последний шаг. Он никак не ожидал, что и здесь, на крыше, где никогда никого не бывает, его найдут. Потревожат. Вздумают заговорить. Он уже приподнял одну ногу, как понял, незваных гостя – два.

– Сестра... – второй голос был чуть ниже первого, но более мягок и звучал с осуждением. – Нельзя так рисковать с едой.

– Не будь занудой, Алек!

Парень, судорожно вздохнув, поставил ногу обратно и лихорадочно накинул на голову капюшон куртки. Застегнул ворот. Он не желал вновь услышать усмешки, вновь почувствовать чью-то жалость. Люди... И чтобы он сейчас ни думал, чтобы ни говорил, она... как бы ни пытался, как бы ни мечтал и чтобы ни делал, не мог среди них – людей найти себе друга, любимого, ведь он – другой... Другой. Его сексуальные предпочтения – его проклятье, одиночество и смерть.

– Убирайтесь, – прошипел пацан. – Не старайтесь меня спасти. Всё равно не получится! – Уйти. Ему невероятно хотелось поскорее уйти от этого нелюбящего его мира и найти за той стороной реальности покой. Уйти, но... Одному, без свидетелей. Без арены, спектакля. Уйти от мира, в котором он так хотел бы жить вечно.

Он отвык – отвык от общения, от разговоров с людьми, к которым так отчаянно долгое время тянулся, желая заполучить хотя бы кроху понимания. Отныне его спутниками были лишь ручка и тетрадь, чашка кофе утром и на ночь, любимая книга и музыка – надрывная, скорбящая, тихая.

– Даже и в мыслях не было, – раздалось совсем рядом. Блондин содрогнулся, не понимая, как он не услышал приближающиеся к нему чьи-то шаги. Сжав губы в тонкую полоску, он обнял себя за плечи. Опустил подбородок. Тяжело вздохнул.

– Что Вам надо? – парень смотрел вниз, не решаясь повернуться лицом к тем, кто столь нагло посмел его потревожить.
Неожиданно кто-то положил ему на плечи свои ладони. Блондин сжался, напрягся.

– Убирайтесь! – поведя плечами, тем самым пытаясь стрясти с себя чьи-то руки, повторил он.

– Нельзя быть столь грубым с теми, кто может дать тебе то, о чём ты так мечтаешь. – Тот, кто касался ладонями мальчика, прильнул к его спине всем телом. Блондин не почувствовал от этого движения человеческого тепла, которого ему так недоставало, о котором он мечтал ночами, днями напролёт умолял Всевышнего. Парень почувствовал... нежность. Странную, необъяснимую нежность он ощутил всем своим нутром от незваного гостя. И тут отчего-то на ум ему пришла всем известная истина: одно брошенное невзначай слово способно изменить решение, одно чувство может изменить жизнь.

Содрогнувшись, не желая более верить в столь сладкие, как сам грех, как липовый мёд, иллюзии и воздвигать воздушные, хрупкие, точно мыльный пузырь, замки, мальчишка ощетинился. Он не сможет вынести новой боли, нового разочарования. Силы на исходе. Ещё немного, совсем чуть-чуть и произойдёт срыв – срыв, после которого возврата не будет. А ведь ему только что показалось, всего на мгновение, что средь глыб льда, шторма и высоких смертоносных волн океана жизни он-таки увидел столь долгожданный свет маяка. Но едва показавшись, он вновь погас.

– И что же это? – он нервно рассмеялся. – Жизнь? Новая внешность? Душа? – с издёвкой и нотками иронии спросил пацан. Из-за стресса, из-за самой сложившейся ситуации его начал раздирать жуткий приступ смеха.

– Смерть... – послышался где-то сбоку спокойный, мягкий голос. Блондин, точно от удара кнутом, дрогнул. Сглотнул. Умолк. Противный страх, колючий, как иглы ежа, появившись неизвестно откуда, легко запустил свои грязные, мерзкие щупальцы под самую кожу мальчика. По его спине прошёл холодок, а сотни мурашек на пару секунд покрыли нежное тело, спрятанное под мешковатой одеждой.

Чуть покосившись в сторону взглядом, откуда только что звучал мягкий голос, паренёк от удивления приоткрыл ротик, округлил глаза. Его зрачки заметно увеличились. Рядом с ним на расстоянии вытянутой руки стоял невысокого роста мальчик. Тёмно-каштановые волосы обрамляли его меловое лицо с тонкими губами и с невероятно чёрными глазами. Он был худощав и... прекрасен. Мальчик моргнул. Скользнул взглядом по его тёмно-серому плащу и заворожённо повернулся прикрытой волосами стороной лица к тому, кто очень аккуратно, едва ощутимо обнимал его за плечи.

От увиденного мальчишка дрогнул. Вторая фигурка по росту была не намного, но всё-таки ещё ниже мальчика и ниже на голову его самого. И это была девочка. Миниатюрная девочка с гладкими коротко стрижеными волосами цвета жжёной сиены. Её милое, чистое личико с невероятно большими глазами напомнило блондину Ангела, который словно случайно упав с райских небес, оказался здесь – на грешной земле, на крыше, рядом с ним.

Девочка была столь красива, что рука пацана непроизвольно потянулась к щеке «ангела». Но вовремя придя в себя, блондин, точно от огня, отдёрнул ладонь. Парень, медленно переведя рассеянный взгляд с девочки на мальчика, с мальчика на девочку, поняла, дети – близнецы, между ними нет почти никаких различий. Даже плащи... Даже плащи у них были одного цвета, а на шее каждого висел медальон, в середине которого виднелась огромная буква «V» с изображением орла и мёртвого дерева.
Блондин сдвинул брови, отчего на лбу появилась небольшая морщинка.

– Смерть? – переспросил он. – Что Вы знаете о смерти? – он пренебрежительно окинул взглядом каждого ребёнка. – Вы – дети, Вы ещё совершенно не знаете жизни. Не знаете, что за каждый день нужно бороться против всего мира. Против всех людей. Против самого себя. Смерть... – Он покачала головой. – Вам рано ещё о ней думать.

– Как знать, как знать, – улыбнувшись, прошептала девочка. Чуть склонив голову набок, она пальцами коснулась ладони пацанёнка, но тот даже не шелохнулся. Лишь слабая дрожь застучала точно ток по всему его телу. – Как тебя зовут?

Блондин не спешил с ответом. Он не мог налюбоваться неземной красотой девочки, которая одновременно и притягивала его и отталкивала, лишая воли и разума. Парень заметил, как на пушистых длинных ресницах ребёнка застыла пара снежинок. Она так была похожа на куколку, на фарфоровую куколку, на воплощение истинного света.

– Как тебя зовут? – повторила свой вопрос девочка более требовательным тоном, как внезапно парень, почувствовав едва уловимую боль в голове, отдающейся тяжестью в затылок, облизал пересохшие губы.

– Дима, – на выдохе произнёс блондин. С трудом отведя взгляд от девочки, он посмотрел на сидящего на корточках и смотрящего вниз на проспект Алека. Странная боль отступила. – Идите домой, – устало сказал пацан. – Родители Ваши явно волнуются.

– Дима, – чуть улыбнувшись, точно пробуя имя на вкус, протянула девочка. Облизав свои алые, нежные, будто лепестки роз, губы, она сильнее сжала пальцы на запястье мальчика и в следующий миг легко отдёрнула его руку от лица. Блондин, вскрикнув, резко отвернулся. Зажмурился.

– Повернись, – мягко произнесла девочка.

– Нет.

Девочка подошла к Диме вплотную и, положив ладони на его плечи, аккуратно, но уверенно развернул мальчишку к себе лицом. Но блондин вновь прикрыл своё лицо, на сей раз краем капюшона.

– Покажи.

С трудом сдерживая слёзы, Дима покачала головой. Потупил свой взгляд.
Мальчик недовольно цокнул языком.

– Дима... Дима... – едва слышно, вздыхая, прошептал Алек. – Нельзя отказывать Джейн. – Парень исподлобья кинул на мальчика быстрый взгляд, как неожиданно странная, но уже удвоенная боль в голове повторилась. Она, словно взрывая в нём каждый сосудик, полоскала его в кислоте, сжигала в огне... Блондин качнулся, заскрежетал зубами, но ни стона, ни выдоха не сорвалось с его плотно сомкнутых губ. Сощурившись, он пытался понять, почему в висках будто заколотили отбойные молотки, а в ушах образовалась вата. Откуда взялась эта боль... Ещё терпимая, но с каждой новой секундой нарастающая боль. Внезапно, точно по мановению волшебной палочки, боль прекратилась.

– Покажи, – повторила спокойным голосом девочка.

Дима вдруг разозлился от такой наглости, такой настойчивости ребёнка. Он хотел остаться один. Один... Ведь он так привык к изгнанию, к одиночеству.

Резко скинув с себя капюшон, он улыбнулся, но его улыбка не была мила и добра, а скорее походила на оскал хищника, уверенного в своей силе над жертвой. Он оказался не победителем, а поражённым. Алек, равнодушно поведя плечами, сел на крышу и опёршись об него локтями, откинул назад голову и прикрыл глаза. Белые хлопья, попадая на его лицо, не таяли. Дима нахмурился.

Девочка, протянув руку к лицу блондина, едва коснулась их пальцами. Аккуратно обрисовала каждый контур. В её глазах на мгновение застыла грусть, будто она видела перед собой то, что отчаянно пыталась забыть долгое мучительное время.

Диме было страшно и противно. Страшно от непонимания происходящего, от голоса интуиции, отчаянно и оглушительно кричащего ей «Беги!», «Спасайся!», «Живи!». Противно от самого себя. От страха, от собственной глупости. Впервые за долгое время кто-то осмелился с ним заговорить, не стремился над ним пошутить, не хотел его пожалеть. Он... Он не мог в это поверить. Он не хотел в это верить. Он боялся в это поверить. Но отчего-то верил...

– Не боишься? – почти не размыкая губ, спросил парень.

– Я уже давно ничего не боюсь.

Дима поёжился от этих слов, которые были сказаны легко, с толикой иронии. Предчувствие беды провело своими острыми ноготками по позвоночнику. Сердце пропустило удар. Ветер ударил по щекам.

– Ты слишком юна, чтобы так говорить, – произнёс мальчишка после небольшой паузы.

Джейн, мягко улыбнувшись, взяла Диму за руку и потянула его к окраине крыше.

– Смотри, – она взглядом показала на раскрытый как на ладони город. – Там небо, там дома. Там люди, жизнь и...

– Пустота, – закончил за ребёнка Дима.

– Ты видишь свет? – Джейн вскинула бровь.

– Отныне я во тьме. – Дима сильнее сжал крохотную руку девочки. Внутри внезапно стало так легко, словно с него скинули весь груз небытия. Всё походило на сон. Зыбкий, чёрно-белый сон, обволакивающий мальчика дремотой уюта и плавно качающий его на руках миража. – Света больше нет. – Тепло. Он чувствовал от ладони «ангела» тепло, хотя понимал, она холодна, как у смерти.

– В конце туннеля...

– Света нет. – Парень печально улыбнулся. – Погас он и исчез.

– Когда? – Джейн смотрела вперёд, на виднеющиеся вдалеке шпили церквей, покрытые лёгким слоем снега.

– В ту ночь, когда... – Дима судорожно вздохнул. Глаза защипало, в них словно кто-то кинул горстку песка, но слёзы, застыв, так и не покатились по щекам.

– Огонь лица коснулся твоего сердца? – девочка кинула быстрый взгляд в сторону блондина.

Дима лишь кивнул; внезапно почувствовав, как рядом с ней, с противоположной стороны от Джейн, кто-то встал. Повернув голову, она увидела мальчика. Страх и нежность, тепло и испуг, лёгкость и непонимание происходящего – всё смешалось для паренька в один удивительный, неповторимый коктейль. Именно сейчас, именно в эту секунду он понял: все эти долгие годы во взглядах случайных прохожих он искал их – Алека и Джейн – его спасение, его награду. Но Дима знал, марево скоро рассеется, как туман поутру. Он вновь будет один и... тогда он уйдёт – уйдет навсегда и будет покоиться с миром. Только бы вновь никто не помешал и позволил ему осуществить задуманное.

– Боишься смерти? – спросил мальчик и, аккуратно коснувшись светлого локона Димы, встретился с ним взглядом.

– Нет, не боюсь, – ровно и уверенно ответил он.

– Болен ты... – покачал головой Алек и, обойдя мальчика, подошёл к сестре. Провёл пальцами по её щеке, отчего девочка, словно уличная кошка, получив немного нежности, прикрыла глаза и блаженно улыбнулась.

– Я лечусь. – Выпустив из своей ладони руку Джейн, блондин задумчиво закусил краешек нижней губы. Дети – они сейчас, перед его уходом, были для него словно глотком воды в пустыне, маяком в шторме.

– Ты одинок, – прошептала девочка и, неохотно открыв глаза, заботливо поправила Алеку ворот рубашки, виднеющийся из-под плаща.

– Я слаб, – Дима скрестил на груди руки.

– Мы смерть твоя, – в унисон, будто пропев, сказали дети и обняли друг друга за талию. Столько ласки, любви и преданности, сколько чувствовалось между этими двумя, парень никогда ни у кого не видел. Казалось, у них одна душа, одно сердце и небо на двоих. Они точно были буквами на одной странице, в одном слове. Два крыла у птицы, парящей в небосклоне и, третий там был явно лишний. Он опять был... лишний. Чужой. Ненужный.
Мальчуган рассмеялся.

– Верно, я сошёл с ума, – Дима закатил глаза. Немного приподняв подбородок, косо, с налётом сумасшествия улыбнулся. Таких, как были эти дети, он прежде не встречал. Но они были будто тем самым единственным причалом, где так хотелось кинуть свой якорь и... больше никуда никогда не уплывать.

– Не веришь нам? – девочка не смотрела на блондина, её взор был устремлён на брата. Коснувшись щекой его щеки, она провела языком по своим губам.

– Вас нет...

– Мы сон? Твой самый страшный сон? – мальчик аккуратно, точно боясь случайно неверным движением сделать больно сестре, взял её указательным и большим пальцами за подбородок и заставил на себя посмотреть. Секунда и Алек, прильнул к пухлым, но столь манящим губам сестры. Поцелуй – медленный, глубокий и... полный любви, нежности, ласки.

– Мой самый дивный сон, – тихо, с горечью произнёс Дима. – Хоть странный, но прекрасный.
– Парень, подавляя в себе отвращение, а вместе с тем и зависть, как завороженный наблюдал за детьми.

Девочка прекратила поцелуй.

– Но ты не веришь... – едва слышно она произнесла.

– Нет, не верю. – Дима горько улыбнулся.

– Поверь глазам. – Девочка, запустив свои мраморные пальчики правой руки в густые волосы брата, медленно обвела языком контур его тонких губ.

– Они слепы, – глухо ответил Дима.

– Поверь ушам, – прошептал мальчик и, обхватив ладонями лицо Джейн, начал осыпать его лёгкими, как прикосновение крыльев бабочки, поцелуями.

– Они глухи.

– Поверь же сердцу своему, – девочка, не выпуская из своих объятий брата, посмотрела на Диму.

– Оно молчит.

– Уйдёшь? – Алек прижался щекой к виску сестры.

– Уйду. – Дима гордо вскинул подбородок и, отвернувшись, сел на край крыши.

– А как же жизнь?

– Её отняли. – Мальчишка вновь свесил ноги вниз, – в детстве у меня. Сожгли.

– И света больше нет... – прошептала Джейн. Неожиданно Дима почувствовал, как кто-то погладил его по голове.

– Ни света, ни спасения, ни веры. – Парень смежил веки. Вмиг ему стало холодно, он начал замерзать.

– Мы тьма, – девочка присела с левой стороны от блондина.

– Вы дети, – открыв глаза, Дима устало покачал головой.

– Мы убийцы, – мальчик повторил манёвр сестры, но сел по правую сторону от блондина и чуть касаясь его колена, стал указательным пальцем вырисовывать незамысловатые рисунки.

– Уйди, – Дима посмотрел на Алека. И ты уйди, – повернув голову, он посмотрел на девочку. – Уйдите оба навсегда. Я хочу покоиться с миром. Прошу, позвольте мне это сделать. – Парень посмотрел на небо. А снег всё шёл и шёл... А люди внизу, точно не зная забот, мяли его сапогами, уверенно шагая по льду.

– Глаза закрой, – поправляя за ушко выбившуюся прядь волос, заботливо сказал мальчик.

– Нет, не закрою, – непокорно заявил Дима и сжал кулаки.

– Упёртый, – цокнув языком, девочка едва улыбнулась.

– Упрямый, – вторил сестре Алек.

– Просто лишь другой, – едва слышно произнёс Дима.

– Обычный, – мальчик повёл плечами.

– Как все, – Джейн стала накручивать себе на пальчик тонкую прядь волос мальчика.

– И кровь твоя, – Алек чуть поддался вперёд, опаляя своим ледяным дыханием мочку уха Димы, отчего по всему его телу пробежали сотни мурашек, а внизу живота затянулся тугой узел. Внезапно ему захотелось, чтобы он его поцеловал – поцеловал так же, как пару минут назад свою сестру, только более... ненасытно, жадно. Он теряла рассудок и был этому рад.

– Ни сладкий, – вдыхая аромат пацана, произнесла девочка и, протянув руку к молнии его куртки, чуть расстегнула. Парень не сопротивлялась. Лишь облизал свои губы.

– Ни горький, – мальчик чуть коснулся языком шеи Димы.

– Уйди, – упрямо, не желая сдаваться, хоть всё его тело уже ныло от нехватки ласки и желания получить большее, отрывисто прошептал блондин, не в силах оттолкнуть от себя ребёнка. – И ты уйди. – Он вцепился мёртвой хваткой в запястье девочки. – Уйдите оба навсегда.

– В руках ты наших, – медленно, но настойчиво стягивая куртку с блондина, прошептал между вздохами Алек и языком провёл по его ключице. Его поцелуи были едва ощутимые и клейкие, как сок и запах липы.

– В нашей власти, – девочка чуть нагнулась и поцеловала руку Димы. Облизала пару его пальчиков.

– Не стоит, – парень попытался вырвать руку, но не смог. – Прошу вас... – страх и странное чувство опьянения страстью и столь долгожданной, пусть и наигранной теплоты окутало его, точно ватным одеялом. – Пощадите?

– Боишься смерти? – едва слышно спросил Алек.

– Да, – Дима кивнул. – Боюсь, – почти не размыкая губ, прошептал он.

– Хочешь, мы подарим тебе маску вечности? – Джейн сорвала с шеи пацанёнка цепочку с крестом и выкинула в сторону.

– Ты станешь сильным. – Мальчик подмигнул.

– Красивым... – Девочка мягко улыбнулась.

– Или ты предпочитаешь смерть, преисподнюю и... Ад? – Алек мягко поцеловал Диму в замёрзшую щёку. Парень, глухо простонав, приоткрыл свой ротик, чтобы ответить, но Джейн его прервала.

– Но всё равно решать-то нам, – она откинула с плеча блондина волосы.

Мальчик и девочка, словно сговорившись, одновременно каждый со своей стороны наклонились к шее Димы. Улыбнувшись, они оголили свои смертоносные острые зубы.

– Не бойся, – прошептала Джейн, когда послышался первый выстрел салюта. Чернильное небо вмиг покрылось краской изумруда и рубина. Тонкие нити фейерверка на миг осветили белое лицо парня. Снизу стало доноситься всеобщее ликование, крик радости и веселья, праздника, восторга.

– Смерть и вечность неразделимы, – произнёс Алек. Второй выстрел фейерверка заглушил крик Димы. А ветер всё так же задорно продолжал выть на крыше высокого дома и играться внизу с вырванными из тетради листами, исписанными синими чернилами, пока на один из них случайно не наступил человек и не оставил грязный след от ботинка на зачёркнутой фразе «дайте же мне упокоиться с миром»...

Когда сидишь у окна и смотришь на дождь,
Бьётся бешено сердце - гоняет кровь...
И душа твоя погрязла во Тьме...
И думаешь ты: "Это всё во сне!"..

Безумно хочется проснуться, но нет сил просто улыбнуться...
Ты смотришь в себя, но видишь лишь Тьму...
Не можешь понять: Зачем? Почему?
Зачем так много Боли в Мире,

И Люди стреляют друг в друга, как в тире...
Ты слышишь крики бездомных Детей...
Ты видишь души умерших Людей...
Они молят тебя и кричат: "Помоги!

Спаси этот Мир! Мы молим: Спаси!"
Но ты опустишь руки и сказав: "Не могу...
Я просто слишком слаб... Простите... Не могу..."
Откроешь ты окно и встанешь на карниз...

Друзья все далеко... Ты молча смотришь вниз...
Ты думаешь: "Простите!.. Простите Люди, Боги...
Есть только этот путь... И нет другой дороги..."
Вздохнёшь в последний раз... Поднимешь молча ногу...

Постой!.. Постой-ка, Брат!.. Скажу тебе в дорогу...
Вспомни близких, родных и друзей...
Что, Брат, стало ещё тяжелей?..
Ты вспомни минуты, что ты провёл с ними...

Все тёплые фразы, что они говорили...
Они - твоё Счастье!.. В них весь твой Свет!..
И другого Счастья, поверь мне, НЕТ!!!
Они всегда готовы помочь,

Будь то день или ночь...
Они помогут, спасут и поймут...
И никогда, никогда не уйдут...
Подумай о них, и представь тот момент,

Когда узнают они, что тебя в Мире нет...
Ты обязан жить для друзей и семьи!..
Ты обязан жить!!! Меня ты пойми...
Выбор лишь твой: жить ради них -

Друзей и семьи, и многих других...
Или прыгнуть во Тьму, разбив все Мечты...
Выбор лишь твой...
Что же выберешь ты?..